Может, я протяну еще год - я просил десять… А может, нет.
– Отпустите меня, - просит Жанна. - Отпустите на волю, домой, а не в монастырь. А сами возвращайтесь в Англию, растите сына и будьте англичанам добрым государем. И проживите мирно и счастливо столько лет, сколько вам осталось.
– Дашь обязательство никогда не поднимать оружия против англичан?
– Нет, ваше величество. Я таким словом себя не свяжу. Бог велел мне изгнать англичан за пролив, и я не сложу оружия, пока дышу.
– Я так же не могу отпустить тебя, как ты не можешь дать мне обещание мира, - на какое-то время боль отступает, я стараюсь воспользоваться этим временем. - Ты понимаешь, почему. Я умираю. И не могу позволить тебе остаться живым знаменем Франции. Не могу вернуться домой и насладиться оставшимися днями. Мой сын еще мал, мой брат… он прекрасный солдат, но не политик и не правитель. Если мы упустим сейчас Францию из рук - в Англии поднимут голову все, кто ненавидит Ланкастеров. Начнется резня, вроде той, что творилось здесь двадцать лет назад. Я люблю Англию, Джоанна. Я не хочу для нее такой судьбы.
– Если вы отступите сейчас, Бог даст вам долгую жизнь, и вы еще уведете с собой достаточно солдат, чтобы опереться на них. Герцог Бургундский, ваш союзник, поможет вам. Я не верю, что король, поступая по правде, может погубить королевство.
– Джоанна, политика и правда ничего общего не имеют.
– Значит, вы все же не верите, что правы перед Богом, ваше величество? - Жанна смотрит на меня с жалостью. - Бедный, несчастный вы человек! Я ведь раньше ненавидела вас, а вот теперь не могу. Я-то думала, что вы так жестоки от злобы, а теперь вижу, что вы просто боитесь.
– Я прав! - мне не хватает воздуха, я чувствую, как пол шатается. - Я похоронил в этой земле свою молодость, а теперь и свою жизнь, а если мне придется убить тебя - похороню и честь; но я пролил здесь слишком много английской и французской крови, чтобы сказать "Я неправ" - и просто так уйти! Джоанна, я люблю мужество и верность, потому что их мало осталось в наши дни - но вся моя любовь не помешает мне казнить тебя, потому что Англию я люблю больше!
– Я понимаю, ваше величество. Ваша любовь к Англии не помешает вам казнить меня, а моя любовь к Франции не помешает мне молиться за вас - давайте же разойдемся на этом, и посмотрим, чья любовь сильнее.
Я хочу сказать ей еще что-то - но голос отказывает. Горло мне набили соломой, я весь до треска в боках набит соломой, я - кожаное чучело на носилках, и сейчас меня подожгут на потеху толпе… Я делаю рывок - и падаю, падаю лицом вниз на грязную солому пола. Она тянет ко мне руки, чтобы помочь - но она прикована к постели. Потом откуда-то издалека доносятся удары и крики: "Ведьма! Сука! Что ты с ним сделала, с нашим государем!" Кричат - они. Она не издает ни звука, и я тоже не могу издать ни звука, чтобы остановить это.
Я должен пойти на казнь. Я подписал приговор, и я не могу не пойти на казнь теперь, это будет малодушно - отлеживаться в замке, пока она горит… Но ведь и я горю - как быть, что делать? Я горю, четверо дьяволов волокут в горнило мой портшез, а пятый смеется и пляшет впереди.
– Нет, - шепчу я. - Не может быть, Господи, не может этого быть, я же прав, я же пытался дать Англии покой, если бы мы не воевали во Франции - нас бы разорвало изнутри, а мир в стране - это долг короля, и не может того быть, чтоб Господь карал меня за это.
– А как же! - хохочет мой палач. - А то! Конечно же, ты прав, Гарри. У нас там все правы, ни одного виноватого нет. То есть, попадаются такие, кто откровенно признает, что любил мучить и убивать - но их меньшинство, Гарри. В основном - честные трудяги, вроде тебя или того парня, который рассуждал, что лучше одному человеку умереть за народ. Просто дивная компания подобралась, одни достойные люди, и все исполняли свой долг. Ты им понравишься обязательно, Гарри.
Меня тащат, а они стоят и смотрят - убитые в плену французские рыцари глядят сквозь забрала, руанские женщины молча прижимают детей к высохшим грудям, а лолларды тычут в меня головешками пальцев и хохочут, сплевывая через сожженные губы черную слизь. А вот окровавленные, заколотые, забитые - горожане из Мо; солдаты гарнизона с опухшими лицами и веревками на шеях, синие от холода парижские дети… Под их взглядами губы мои шевелятся беззвучно, я уже не решаюсь в голос требовать справедливости у Бога - я только шепчу, как Иов: почему? Если Бог хотел моего поражения и смерти - почему не сокрушил меня раньше? Почему я не нашел своего конца при Азенкуре, прежде чем успел сотворить все эти мерзости? Или еще раньше - в бою против Хотспера, когда стрела пробила мне щеку и нёбо, чуть-чуть не достав до мозга? Почему меня не казнил Ричард? Почему Ты позволил мне жить и делать все это - я же не мог поступать иначе! Я был жесток с руанцами, чтобы не пришлось быть жестоким дальше - мне ведь дороги жизни подданных, и лучше запугать одних примерном других, чем брать большой кровью и измором каждый город. Если бы я знал заранее, что сопротивление в следующих городах будет более ожесточенным - я бы нашел другой способ, но войны - они выигрываются жестокостью, предотвращающей большую жестокость…
И тут мы останавливаемся, потому что кто-то заступает дорогу. Белые латы сверкают так, что дьяволы роняют портшез, чтобы закрыть глаза руками. Я кричу от боли. Виновен, виновен! Мыслью, словом, делом и неисполнением долга. Я знал. Я всегда и все знал, и в последний миг сказал правду: я не мог отступить, потому что не мог отречься от своей маленькой правоты. Англия была важна мне больше, чем правда - но я истощил Англию в этой войне, и оставил шаткий трон, гробницу своей династии. За что же я убил всех этих людей? Мы видели как побеждает Жанна - не изничтожая гарнизонов, не убивая горожан голодом и огнем. Мы видели и предпочитали говорить "Ведьмовство!" За это я отправлюсь в ад - и я могу лишь признать, что там мне самое место.
Она поднимает забрало и делает шаг вперед, обнажая меч. Знаменитый меч из Фьербуа. Я смотрю на него и знаю, что этот меч сейчас пресечет мою несчастную жизнь - и я отправлюсь в геенну. Ничего не исправить. Ничего.
Меч поднимается - и не опускается.
– Убирайся, - доносится из-под сияющего забрала. - Он не твой.
Я с трудом верю ушам. Меня милуют без условий, без выкупа и контрибуции - просто за то, что я слаб. Просто потому что я виновен.
– Какого… - мой мучитель никнет, корчится от света. - Ну что вы за народ такой - постоянно отбираете у меня тех, кто вас мучил, предавал, сжигал…
– Распинал, - подсказывает она, шагая вперед. Он отступает, чтобы меч не коснулся его, и уже не стоит между нею и мной.
– Мы ведь солдаты, бес. А солдаты своих не бросают. Какие те ни есть.
– Джоанна, - шепчу я. - Джоанна, опомнитесь. Какой я вам "свой"?
– Вы хороший человек и добрый христианин, Генрих. Обопритесь на меня, предстоит долгий путь. Я ведь говорила - посмотрим, чья любовь сильнее.
– Я… пытался любить, Джоанна. И Англию, и вас… Почему же все вышло так плохо?
– Потому что вы мало любили Англию, ваше величество. Вы не знали, сможете ли любить ее в поражении, не знали, как будете жить, если она ополчится на вас - вот и подпирали свою любовь победами, покупали ими Англию как девку. Когда любовь слаба - она должна кормиться победой и правотой. А когда любовь покрепче будет, ей хватит и поражений со страданиями.
1 2 3 4 5 6
– Отпустите меня, - просит Жанна. - Отпустите на волю, домой, а не в монастырь. А сами возвращайтесь в Англию, растите сына и будьте англичанам добрым государем. И проживите мирно и счастливо столько лет, сколько вам осталось.
– Дашь обязательство никогда не поднимать оружия против англичан?
– Нет, ваше величество. Я таким словом себя не свяжу. Бог велел мне изгнать англичан за пролив, и я не сложу оружия, пока дышу.
– Я так же не могу отпустить тебя, как ты не можешь дать мне обещание мира, - на какое-то время боль отступает, я стараюсь воспользоваться этим временем. - Ты понимаешь, почему. Я умираю. И не могу позволить тебе остаться живым знаменем Франции. Не могу вернуться домой и насладиться оставшимися днями. Мой сын еще мал, мой брат… он прекрасный солдат, но не политик и не правитель. Если мы упустим сейчас Францию из рук - в Англии поднимут голову все, кто ненавидит Ланкастеров. Начнется резня, вроде той, что творилось здесь двадцать лет назад. Я люблю Англию, Джоанна. Я не хочу для нее такой судьбы.
– Если вы отступите сейчас, Бог даст вам долгую жизнь, и вы еще уведете с собой достаточно солдат, чтобы опереться на них. Герцог Бургундский, ваш союзник, поможет вам. Я не верю, что король, поступая по правде, может погубить королевство.
– Джоанна, политика и правда ничего общего не имеют.
– Значит, вы все же не верите, что правы перед Богом, ваше величество? - Жанна смотрит на меня с жалостью. - Бедный, несчастный вы человек! Я ведь раньше ненавидела вас, а вот теперь не могу. Я-то думала, что вы так жестоки от злобы, а теперь вижу, что вы просто боитесь.
– Я прав! - мне не хватает воздуха, я чувствую, как пол шатается. - Я похоронил в этой земле свою молодость, а теперь и свою жизнь, а если мне придется убить тебя - похороню и честь; но я пролил здесь слишком много английской и французской крови, чтобы сказать "Я неправ" - и просто так уйти! Джоанна, я люблю мужество и верность, потому что их мало осталось в наши дни - но вся моя любовь не помешает мне казнить тебя, потому что Англию я люблю больше!
– Я понимаю, ваше величество. Ваша любовь к Англии не помешает вам казнить меня, а моя любовь к Франции не помешает мне молиться за вас - давайте же разойдемся на этом, и посмотрим, чья любовь сильнее.
Я хочу сказать ей еще что-то - но голос отказывает. Горло мне набили соломой, я весь до треска в боках набит соломой, я - кожаное чучело на носилках, и сейчас меня подожгут на потеху толпе… Я делаю рывок - и падаю, падаю лицом вниз на грязную солому пола. Она тянет ко мне руки, чтобы помочь - но она прикована к постели. Потом откуда-то издалека доносятся удары и крики: "Ведьма! Сука! Что ты с ним сделала, с нашим государем!" Кричат - они. Она не издает ни звука, и я тоже не могу издать ни звука, чтобы остановить это.
Я должен пойти на казнь. Я подписал приговор, и я не могу не пойти на казнь теперь, это будет малодушно - отлеживаться в замке, пока она горит… Но ведь и я горю - как быть, что делать? Я горю, четверо дьяволов волокут в горнило мой портшез, а пятый смеется и пляшет впереди.
– Нет, - шепчу я. - Не может быть, Господи, не может этого быть, я же прав, я же пытался дать Англии покой, если бы мы не воевали во Франции - нас бы разорвало изнутри, а мир в стране - это долг короля, и не может того быть, чтоб Господь карал меня за это.
– А как же! - хохочет мой палач. - А то! Конечно же, ты прав, Гарри. У нас там все правы, ни одного виноватого нет. То есть, попадаются такие, кто откровенно признает, что любил мучить и убивать - но их меньшинство, Гарри. В основном - честные трудяги, вроде тебя или того парня, который рассуждал, что лучше одному человеку умереть за народ. Просто дивная компания подобралась, одни достойные люди, и все исполняли свой долг. Ты им понравишься обязательно, Гарри.
Меня тащат, а они стоят и смотрят - убитые в плену французские рыцари глядят сквозь забрала, руанские женщины молча прижимают детей к высохшим грудям, а лолларды тычут в меня головешками пальцев и хохочут, сплевывая через сожженные губы черную слизь. А вот окровавленные, заколотые, забитые - горожане из Мо; солдаты гарнизона с опухшими лицами и веревками на шеях, синие от холода парижские дети… Под их взглядами губы мои шевелятся беззвучно, я уже не решаюсь в голос требовать справедливости у Бога - я только шепчу, как Иов: почему? Если Бог хотел моего поражения и смерти - почему не сокрушил меня раньше? Почему я не нашел своего конца при Азенкуре, прежде чем успел сотворить все эти мерзости? Или еще раньше - в бою против Хотспера, когда стрела пробила мне щеку и нёбо, чуть-чуть не достав до мозга? Почему меня не казнил Ричард? Почему Ты позволил мне жить и делать все это - я же не мог поступать иначе! Я был жесток с руанцами, чтобы не пришлось быть жестоким дальше - мне ведь дороги жизни подданных, и лучше запугать одних примерном других, чем брать большой кровью и измором каждый город. Если бы я знал заранее, что сопротивление в следующих городах будет более ожесточенным - я бы нашел другой способ, но войны - они выигрываются жестокостью, предотвращающей большую жестокость…
И тут мы останавливаемся, потому что кто-то заступает дорогу. Белые латы сверкают так, что дьяволы роняют портшез, чтобы закрыть глаза руками. Я кричу от боли. Виновен, виновен! Мыслью, словом, делом и неисполнением долга. Я знал. Я всегда и все знал, и в последний миг сказал правду: я не мог отступить, потому что не мог отречься от своей маленькой правоты. Англия была важна мне больше, чем правда - но я истощил Англию в этой войне, и оставил шаткий трон, гробницу своей династии. За что же я убил всех этих людей? Мы видели как побеждает Жанна - не изничтожая гарнизонов, не убивая горожан голодом и огнем. Мы видели и предпочитали говорить "Ведьмовство!" За это я отправлюсь в ад - и я могу лишь признать, что там мне самое место.
Она поднимает забрало и делает шаг вперед, обнажая меч. Знаменитый меч из Фьербуа. Я смотрю на него и знаю, что этот меч сейчас пресечет мою несчастную жизнь - и я отправлюсь в геенну. Ничего не исправить. Ничего.
Меч поднимается - и не опускается.
– Убирайся, - доносится из-под сияющего забрала. - Он не твой.
Я с трудом верю ушам. Меня милуют без условий, без выкупа и контрибуции - просто за то, что я слаб. Просто потому что я виновен.
– Какого… - мой мучитель никнет, корчится от света. - Ну что вы за народ такой - постоянно отбираете у меня тех, кто вас мучил, предавал, сжигал…
– Распинал, - подсказывает она, шагая вперед. Он отступает, чтобы меч не коснулся его, и уже не стоит между нею и мной.
– Мы ведь солдаты, бес. А солдаты своих не бросают. Какие те ни есть.
– Джоанна, - шепчу я. - Джоанна, опомнитесь. Какой я вам "свой"?
– Вы хороший человек и добрый христианин, Генрих. Обопритесь на меня, предстоит долгий путь. Я ведь говорила - посмотрим, чья любовь сильнее.
– Я… пытался любить, Джоанна. И Англию, и вас… Почему же все вышло так плохо?
– Потому что вы мало любили Англию, ваше величество. Вы не знали, сможете ли любить ее в поражении, не знали, как будете жить, если она ополчится на вас - вот и подпирали свою любовь победами, покупали ими Англию как девку. Когда любовь слаба - она должна кормиться победой и правотой. А когда любовь покрепче будет, ей хватит и поражений со страданиями.
1 2 3 4 5 6