» Каждый говорит: "Я". Как быть?
Самсон спросил:
— Верно рассказал мне Шелах бен-Иувал? Оба кивнули головою.
— Разрубите ослицу пополам, — велел Самсон, — каждому полтуши и полшкуры.
Старики засмеялись этому, как неумной шутке; но Этан поднял голову, кивнул Самсону и сказал:
— Ты мудрый судья, цоранин. Если не мне, то и не ему.
— А ты что скажешь? — спросил Самсон у Катана.
Катан был человек рассудительный.
— На что мне пол ослиной шкуры? Коли так, можете отдать ее кому угодно, хоть ему — пусть он на ней женится, если хочет.
Самсон плюнул.
— Глупая тварь осел, — сказал он, — но ты осел из ослов. Рад бы и решить это дело в твою пользу ты, видно, добрый хозяин, умеешь жалеть скотину: но раз ты сам уступаешь, спор кончен, и судье нечего делать. Ослица за Этаном. Иди; и впредь никогда не уступай.
Старики были опять недовольны; только Шелах бен-Иувал проговорил, как бы сам себе:
— Судит он, как неуч, но человек он мудрый. А в народе с того дня пошла поговорка: «осел из ослов» — «хамор-хаморотаим» — про каждого, кто из чрезмерной честности сам себе выкопал могилу.
В Модине — тогда он еще носил другое имя пришел к Самсону туземец с молодой дочерью. Муж ее, данит, велел ей накануне забрать свою одежду и годовалого ребенка и вернуться в дом отца. Туземец утверждал, что для развода нет причины; женщина была беспорочна, и сам муж не обвинял ее ни в изменах, ни в сварливости, ни в неряшестве.
Дело это оказалось сложным. Данита вызвали, и он, хоть запинаясь, но с глубокой убежденностью объяснил, что жениться на туземке — грех.
— Зачем же ты женился?
— Я тогда не знал, что грех.
— А откуда знаешь теперь?
Оказалось, что близ Модина, в пещерах, поселилась недавно банда пророков, и они ему растолковали, что нельзя смешивать кровь израильскую (он так и выразился «израильскую», хотя слово это было неупотребительное в его скромном сословии) с кровью низких племен. Один из этих пророков сам пришел на суд и хотел было произнести речь; но Самсон и ему сказал коротко — «начинай с конца», и тот смешался и ничего не ответил, ругаясь вполголоса.
Браков таких было много и в Модине, и повсюду. Давно прошло время, когда завоеватели селились на холмах, оставляя покоренным племенам долину, ничего не делали и отбирали у туземца лучшую половину его жатвы. С тех пор на даровых хлебах Дан расплодился, а туземцы, голодая, вымирали и разбегались — пока, уже много поколений назад, некому стало кормить завоевателя. Тогда пришлось даниту спуститься в долину, взяться за соху или за пастуший посох и учиться у захудалого туземца. Так создались смешанные деревни, некоторая сфера общей жизни — ив домах Дана стали появляться наложницы, потом и жены, с покатыми лбами, с глазами навыкате, со страстной полнотою губ; часто по-своему красивые, но всегда более послушные и всегда лучшие кухарки, чем гордые девушки из потомства Баллы […из потомства Баллы… — Рахиль, жена праотца Иакова, долгое время была бесплодна и потому привела к мужу свою служанку Баллу (на иврите Билха) , которая родила Иакову сына Дана (Бытие, 30:1-6). ].
Суд этот принял отчасти характер богословского спора. Данит, наслушавшийся пророческих речей, привел длинный ряд заповедей и притч, по которым выходило, что сам Господь, наместник его Моисей и славный воевода Иисус Навин запретили коленам брать ханаанских жен. О Моисее Самсон никогда не слыхал, о Навине ему кто-то когда-то рассказывал; он зевнул и спросил:
— Мало ли кто что запретил, когда и деда твоего еще не было на свете; надо знать, почему?
— Это чужие девушки ввели к вам чужих богов! — закричал пророк из толпы. Самсон повернулся к нему.
— Эй ты, бездельник, — сказал он, — вокруг меня вьются комары. Отчего ты их не отгоняешь?
— Сам отгоняй, — дерзко огрызнулся дервиш, — мало тебе твоих медвежьих лап?
— Верно, — признал Самсон. — Есть у меня свои руки; мне подмога не нужна. И Господу не нужна. Покуда он сам терпит Астарт и пенатов ты чего вмешиваешься?
В толпе, где было много туземцев, засмеялись от ловкого ответа.
— Кровь наша — избранная, — говорил данит, — она — что вода из родника; нельзя лить ее в лужи на дороге.
А Самсон ответил:
— Мы не вода; мы — соль. Вода — это они; ударь по воде рукою, расступится. А брось пригоршню соли в бочку воды, не соль пропадет, а вся бочка станет соленой.
Тот опустил голову и не знал, что возразить. Самсон присмотрелся к нему: был он очень молод, из себя румяный и пухлый, со смачными губами: сам, очевидно, от туземной прабабки.
— Женщина, — сказал Самсон, — иди домой. Навари чечевицы с чесноком и тмином, прожарь на вертеле козленка, в самую меру, чтобы жирок не перестал капать, вареники посыпь шафраном и корицей и выкупай три раза в меду; и накрой стол чисто. Он вернется.
Она побежала, держа ребенка под мышкой.
— Твои пророки живут в пещерах, — сказал Самсон мужу, — не строят, не пашут, не пасут. Хочешь — поселись с ними: будешь тогда считать звезды и печалиться, что не так они размещены в небе, как тебе хочется. А кто выстроил дом, у того другие заботы. Ступай домой.
Когда они шли из Модина, Ягир сосредоточенно молчал. Как всегда, Самсон прочел его думу; он и сам с горечью думал о том же; и он отозвался ему и себе:
— Может быть, в самом деле прав тот голый пророк.
— А ты рассудил против него, — тихо и укоризненно сказал Ягир.
Самсон помолчал, потом спросил его:
— Случалось тебе тащить мешок зерна? Когда наполнишь его, сразу не взвалишь на спину: раньше надо его утрясти, чтобы зерно осело и не болталось. Что такое город или страна? Мешок, наполненный людьми. А судья, или царь, или саран должен его трясти, пока все не приладятся друг к другу — и правые, и неправые. Шелах бен-Иувал из Шаалаввима сказал мне умное слово: и правду нельзя подавать к столу полными тарелками.
Долго они шли молча; солнце село, полевые шакалы расплакались от радости, что скоро можно будет войти ужинать на виноградники. Самсон опять заговорил:
— Периззеи, гиргасеи, хиввеи… Что же, всех перерезать?
— За что? — спросил Ягир. — Кого они обидели?
— Или торчать им среди нас навеки, словно кость поперек горла? Проглотить надо кость благо она стала мягкая, словно хрящ у барашка.
— И филистимляне — хрящ? — шепнул Ягир. Самсон покачал головою.
— Кафтор не кость; Кафтор железо; его не проглотишь. Значит — или мы, или они.
Ягир, как и все в то время, иногда тоже умел говорить образами. Он сказал с досадой:
— Кафтор железо. Дан камень; сведи их — будет огонь, и земля загорится.
Самсон остановился, расправил могучие руки, потянулся и ответил бодро и весело:
— Так и надо!
Нехуштан, не принимавший участия в этой беседе, только весело засвистал.
После Модина стали к нему повсюду приходить туземцы, прослышав о мудром судье. Сначала он отсылал их: согласно обычаю, они по своим дрязгам должны были судиться у собственных старост. Но оказалось, что у них уже и старост иногда нет: просто забыли выбрать, живя изо дня в день. Пришельцы взяли у них землю, язык, обычай, искусство, богов, а под конец отобрали у них и самую волю жить по-своему: как воробей, заглядевшийся на змею, они без ропота, может быть, и не без охоты, дожидались поглощения.
Тяжбы их были несложны, сводились обычно к простой краже или обману, а приговоры Самсона к палкам и пене. Об одном случае, однако, сохранилось предание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Самсон спросил:
— Верно рассказал мне Шелах бен-Иувал? Оба кивнули головою.
— Разрубите ослицу пополам, — велел Самсон, — каждому полтуши и полшкуры.
Старики засмеялись этому, как неумной шутке; но Этан поднял голову, кивнул Самсону и сказал:
— Ты мудрый судья, цоранин. Если не мне, то и не ему.
— А ты что скажешь? — спросил Самсон у Катана.
Катан был человек рассудительный.
— На что мне пол ослиной шкуры? Коли так, можете отдать ее кому угодно, хоть ему — пусть он на ней женится, если хочет.
Самсон плюнул.
— Глупая тварь осел, — сказал он, — но ты осел из ослов. Рад бы и решить это дело в твою пользу ты, видно, добрый хозяин, умеешь жалеть скотину: но раз ты сам уступаешь, спор кончен, и судье нечего делать. Ослица за Этаном. Иди; и впредь никогда не уступай.
Старики были опять недовольны; только Шелах бен-Иувал проговорил, как бы сам себе:
— Судит он, как неуч, но человек он мудрый. А в народе с того дня пошла поговорка: «осел из ослов» — «хамор-хаморотаим» — про каждого, кто из чрезмерной честности сам себе выкопал могилу.
В Модине — тогда он еще носил другое имя пришел к Самсону туземец с молодой дочерью. Муж ее, данит, велел ей накануне забрать свою одежду и годовалого ребенка и вернуться в дом отца. Туземец утверждал, что для развода нет причины; женщина была беспорочна, и сам муж не обвинял ее ни в изменах, ни в сварливости, ни в неряшестве.
Дело это оказалось сложным. Данита вызвали, и он, хоть запинаясь, но с глубокой убежденностью объяснил, что жениться на туземке — грех.
— Зачем же ты женился?
— Я тогда не знал, что грех.
— А откуда знаешь теперь?
Оказалось, что близ Модина, в пещерах, поселилась недавно банда пророков, и они ему растолковали, что нельзя смешивать кровь израильскую (он так и выразился «израильскую», хотя слово это было неупотребительное в его скромном сословии) с кровью низких племен. Один из этих пророков сам пришел на суд и хотел было произнести речь; но Самсон и ему сказал коротко — «начинай с конца», и тот смешался и ничего не ответил, ругаясь вполголоса.
Браков таких было много и в Модине, и повсюду. Давно прошло время, когда завоеватели селились на холмах, оставляя покоренным племенам долину, ничего не делали и отбирали у туземца лучшую половину его жатвы. С тех пор на даровых хлебах Дан расплодился, а туземцы, голодая, вымирали и разбегались — пока, уже много поколений назад, некому стало кормить завоевателя. Тогда пришлось даниту спуститься в долину, взяться за соху или за пастуший посох и учиться у захудалого туземца. Так создались смешанные деревни, некоторая сфера общей жизни — ив домах Дана стали появляться наложницы, потом и жены, с покатыми лбами, с глазами навыкате, со страстной полнотою губ; часто по-своему красивые, но всегда более послушные и всегда лучшие кухарки, чем гордые девушки из потомства Баллы […из потомства Баллы… — Рахиль, жена праотца Иакова, долгое время была бесплодна и потому привела к мужу свою служанку Баллу (на иврите Билха) , которая родила Иакову сына Дана (Бытие, 30:1-6). ].
Суд этот принял отчасти характер богословского спора. Данит, наслушавшийся пророческих речей, привел длинный ряд заповедей и притч, по которым выходило, что сам Господь, наместник его Моисей и славный воевода Иисус Навин запретили коленам брать ханаанских жен. О Моисее Самсон никогда не слыхал, о Навине ему кто-то когда-то рассказывал; он зевнул и спросил:
— Мало ли кто что запретил, когда и деда твоего еще не было на свете; надо знать, почему?
— Это чужие девушки ввели к вам чужих богов! — закричал пророк из толпы. Самсон повернулся к нему.
— Эй ты, бездельник, — сказал он, — вокруг меня вьются комары. Отчего ты их не отгоняешь?
— Сам отгоняй, — дерзко огрызнулся дервиш, — мало тебе твоих медвежьих лап?
— Верно, — признал Самсон. — Есть у меня свои руки; мне подмога не нужна. И Господу не нужна. Покуда он сам терпит Астарт и пенатов ты чего вмешиваешься?
В толпе, где было много туземцев, засмеялись от ловкого ответа.
— Кровь наша — избранная, — говорил данит, — она — что вода из родника; нельзя лить ее в лужи на дороге.
А Самсон ответил:
— Мы не вода; мы — соль. Вода — это они; ударь по воде рукою, расступится. А брось пригоршню соли в бочку воды, не соль пропадет, а вся бочка станет соленой.
Тот опустил голову и не знал, что возразить. Самсон присмотрелся к нему: был он очень молод, из себя румяный и пухлый, со смачными губами: сам, очевидно, от туземной прабабки.
— Женщина, — сказал Самсон, — иди домой. Навари чечевицы с чесноком и тмином, прожарь на вертеле козленка, в самую меру, чтобы жирок не перестал капать, вареники посыпь шафраном и корицей и выкупай три раза в меду; и накрой стол чисто. Он вернется.
Она побежала, держа ребенка под мышкой.
— Твои пророки живут в пещерах, — сказал Самсон мужу, — не строят, не пашут, не пасут. Хочешь — поселись с ними: будешь тогда считать звезды и печалиться, что не так они размещены в небе, как тебе хочется. А кто выстроил дом, у того другие заботы. Ступай домой.
Когда они шли из Модина, Ягир сосредоточенно молчал. Как всегда, Самсон прочел его думу; он и сам с горечью думал о том же; и он отозвался ему и себе:
— Может быть, в самом деле прав тот голый пророк.
— А ты рассудил против него, — тихо и укоризненно сказал Ягир.
Самсон помолчал, потом спросил его:
— Случалось тебе тащить мешок зерна? Когда наполнишь его, сразу не взвалишь на спину: раньше надо его утрясти, чтобы зерно осело и не болталось. Что такое город или страна? Мешок, наполненный людьми. А судья, или царь, или саран должен его трясти, пока все не приладятся друг к другу — и правые, и неправые. Шелах бен-Иувал из Шаалаввима сказал мне умное слово: и правду нельзя подавать к столу полными тарелками.
Долго они шли молча; солнце село, полевые шакалы расплакались от радости, что скоро можно будет войти ужинать на виноградники. Самсон опять заговорил:
— Периззеи, гиргасеи, хиввеи… Что же, всех перерезать?
— За что? — спросил Ягир. — Кого они обидели?
— Или торчать им среди нас навеки, словно кость поперек горла? Проглотить надо кость благо она стала мягкая, словно хрящ у барашка.
— И филистимляне — хрящ? — шепнул Ягир. Самсон покачал головою.
— Кафтор не кость; Кафтор железо; его не проглотишь. Значит — или мы, или они.
Ягир, как и все в то время, иногда тоже умел говорить образами. Он сказал с досадой:
— Кафтор железо. Дан камень; сведи их — будет огонь, и земля загорится.
Самсон остановился, расправил могучие руки, потянулся и ответил бодро и весело:
— Так и надо!
Нехуштан, не принимавший участия в этой беседе, только весело засвистал.
После Модина стали к нему повсюду приходить туземцы, прослышав о мудром судье. Сначала он отсылал их: согласно обычаю, они по своим дрязгам должны были судиться у собственных старост. Но оказалось, что у них уже и старост иногда нет: просто забыли выбрать, живя изо дня в день. Пришельцы взяли у них землю, язык, обычай, искусство, богов, а под конец отобрали у них и самую волю жить по-своему: как воробей, заглядевшийся на змею, они без ропота, может быть, и не без охоты, дожидались поглощения.
Тяжбы их были несложны, сводились обычно к простой краже или обману, а приговоры Самсона к палкам и пене. Об одном случае, однако, сохранилось предание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76