И все же у меня сохранилось ощущение, что он в силах был сделать больше. Слишком часто он оставался непонятным, слишком часто затеваемые им длинные и короткие «стенки» рушились из-за несообразительности или нерасторопности партнеров. Игра, которую он любил и искал, которая пела в его душе, была потоньше и посложнее той, в которой ему приходилось участвовать. Биография «Торпедо» в годы Иванова пестрила то вознесениями, то прозябанием. В любом окружении он оставался самим собой, выделялся, возвышался. Но насколько ему было бы легче и удобнее, если бы всегда его подпирали партнеры, равные по интуиции, по обращению с мячом! Ему же выпадала прорва черной работы, он тащил за собой команду по долгу лидера, брал на иждивение посредственности.
Иванов имел абсолютный футбольный слух, его передергивало от фальшивых нот, он страдал от них. Страдал и играл. Я вспоминаю его в двух обличиях: чисто выходящего на ворота после комбинации им же начатой, счастливого, увлеченного, норовящего вдобавок обмануть еще и вратаря и горестно остановившегося, недоумевающего, как можно было не понять такой простой, очевидный ход. Для него очевидный…
…Григорий Федотов, центральный нападающий ЦДКА. Вот уж чья репутация непоколебима, так это федотовская! Не приходилось мне встречать человека, поставившего под сомнение хоть одну из граней его дивного дара. А ведь о ком из «звезд» не спорили, кого не поругивали! Однажды Константин Бесков разоткровенничался: «В сорок третьем, в войну, разыгрывали мы первенство Москвы. Мало кто видел наши матчи, а я, поверите ли, тогда играл ну как Федотов…» Вымолвил и смолк, нахмурясь, подумав, наверное, что я не поверю. А я уловил одно: меру уважения большого мастера к Федотову.
Прошло много-много лет, но если сейчас в присутствии бывшего динамовского вратаря Алексея Хомича зайдет разговор о Федотове, он непременно вставит, приосанившись: «А, знаете, между прочим, Григорий Иванович мне ни одного гола не забил… Так-то!..»
Испытал я и на себе федотовский авторитет. Как-то весной на солнышке на сухумском стадионе сидел я в компании футбольного люда, и мы, как водится, вели вечный, нескончаемый разговор об игре. Я, тогда молодой репортер. с кем-то заспорил и пустился доказывать свое. И тут, оглянувшись, увидел за своей спиной наклонившегося, насторожившего ухо Григория Ивановича. Я оборвал себя, желание спорить пропало. Что можно было сказать путного в присутствии этого человека! Потом я не раз жалел, что не втянул Федотова в разговор. Сейчас бы я такой возможности не упустил, а тогда смутился, только и всего…
В откровении Бескова был еще и привкус горечи от того, что у его поколения мастеров (славное поколение!) лучшие футбольные годы пришлись на войну, пропали. И Федотов был из того же поколения. Довоенный, молоденький, он помнится как левый край «Металлурга» и ЦДКА. Довольно крупный, но какой-то мягкий, легко управляющий телом белокурый парень не зло, а по-доброму обводил и обманывал защитников, выскакивал на простор и делал всегда не то, чего следовало ждать, что сделал бы любой другой на его месте, а все наоборот: вместо удара откатывал мяч назад в центр; вместо паса вдруг бил, низко склоняясь к траве, и мяч по диковинной траектории, огибая вратаря, летел в дальний верхний угол. Этой своей непостижимостью, приводившей тем не менее к желанному результату, он покорял и противников и зрителей. На левом краю он был персонажем из сказки со счастливым концом, Иванушкой, преодолевающим любые хитрые козни.
Потом мы увидели его центральным нападающим, и начались чудеса похлеще. Здесь, будучи наречен главной фигурой, он и матча не взял, чтобы обвыкнуть. Его талант оказался разносторонним, неисчерпаемым. Федотов стал лидером команды по праву своего искусства, лидером покладистым, терпеливым, прекраснодушным, не стремившимся к самовластью, как иные записные бомбардиры, жадно требующие игры па себя. Он забивал сам и давал забивать другим. А забивал он, как никто другой. Казалось, он не прилагает никаких особых усилий. Так, ненароком уловит мгновение и ударит, склонив тело на сторону, чтобы мяч удобнее вошел в подъем его большой ноги. При этом ни мощного движения, ни пушечного выстрела, ни рывка, когда от топота гудит земля, нет, все мягко, незаметно, а мяч – в воротах, и только по резко переломившемуся телу вратаря можно было понять, какой силы и точности федотовский удар. Попал, и никакого торжества или вызова. Возвращался не спеша к центру человек, знающий, что он сейчас сделал то, что делать умеет, и готовый сделать это снова. Он умел забивать с неочевидных позиций, что обманывало защитников. Он умел посылать послушный мяч не в заманчиво открытый ближний угол, где его можно настичь броском, а в неудобный дальний, чем приводил в отчаяние вратарей.
Хоть и забил он первым сто мячей в матчах чемпионатов и носит «Клуб бомбардиров» его имя, прелесть федотовский игры не исчерпывалась попаданиями. О нем как-то даже неловко сказать, что он был техничен. Техничность подразумевает выучку, владение набором известных приемов. Выучки у Федотова не ощущалось, он все делал так, как ему удобно. Потому и не был он ни на кого похож, потому и труден был для защитников.
Федотова не щадили. Его сбивали, а он, вставая, удивленно поглядывал снизу вверх на обидчика. С ним не трудно было расправляться – грубиян ничем не рисковал, ответа последовать не могло. Он был из тех, кто все силы и помыслы свои сосредоточивает на игре, не представляя (или не желая представлять), что в ходу есть еще и скрытые, нечестные шансы. Изнемогает от них футбол. Изнемогал и Федотов, как человек, наиболее ярко собой футбол воплощавший. В конце карьеры на него горестно было смотреть: ноги в наколенниках, в опущенных плечах покорность судьбе, опасливость, осторожность движений…
Мы часто толкуем о футбольной талантливости. У Федотова, самоучки из поселка Глухово, дарование было настолько очевидным, что о нем иначе как «рожден для футбола» и не отзовешься. Именно и только для футбола.
…Всеволод Бобров, то ли левый полусредний, то ли вместе с Федотовым «сдвоенный центр нападения». Такой же величины талант, как у Федотова, но иного толка. Будь они похожи, им бы не ужиться рядом, в одной линии форвардов ЦДКА. Они же мало того, что ужились, вместе стали прямо-таки скульптурной группой под названием «Форварды».
Бобров выходил забивать. И ждали от него гола. И вскипали споры на трибунах всякий раз, если он своего гола в каком-то матче не забивал. «Балерина», «филон», – драли горло критиканы. Забивал он чаще, чем кто-либо иной. Константин Сергеевич Есенин дает архиточную справку: 0,84 гола на матч. Шестнадцать сотых оставались горлопанам.
Но почему же Федотова принимали безоговорочно, а о Боброве спорили? Да потому, что Федотов имел право не забить, он и без того доставлял массу удовольствия болельщикам, а у Боброва этого права не было. Он сам его отнял у себя, с первых же матчей принявшись заколачивать голы и приучив зрителей к этому.
Боброву была скучна маята на середине поля, он не старался блеснуть там какими-либо коленцами, на которые откликнулись бы с трибуны. Он всегда трудно, тяжело возвращался от ворот противника, а если его «мотанули», то и вовсе останавливался. Для обратного движения он не был создан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Иванов имел абсолютный футбольный слух, его передергивало от фальшивых нот, он страдал от них. Страдал и играл. Я вспоминаю его в двух обличиях: чисто выходящего на ворота после комбинации им же начатой, счастливого, увлеченного, норовящего вдобавок обмануть еще и вратаря и горестно остановившегося, недоумевающего, как можно было не понять такой простой, очевидный ход. Для него очевидный…
…Григорий Федотов, центральный нападающий ЦДКА. Вот уж чья репутация непоколебима, так это федотовская! Не приходилось мне встречать человека, поставившего под сомнение хоть одну из граней его дивного дара. А ведь о ком из «звезд» не спорили, кого не поругивали! Однажды Константин Бесков разоткровенничался: «В сорок третьем, в войну, разыгрывали мы первенство Москвы. Мало кто видел наши матчи, а я, поверите ли, тогда играл ну как Федотов…» Вымолвил и смолк, нахмурясь, подумав, наверное, что я не поверю. А я уловил одно: меру уважения большого мастера к Федотову.
Прошло много-много лет, но если сейчас в присутствии бывшего динамовского вратаря Алексея Хомича зайдет разговор о Федотове, он непременно вставит, приосанившись: «А, знаете, между прочим, Григорий Иванович мне ни одного гола не забил… Так-то!..»
Испытал я и на себе федотовский авторитет. Как-то весной на солнышке на сухумском стадионе сидел я в компании футбольного люда, и мы, как водится, вели вечный, нескончаемый разговор об игре. Я, тогда молодой репортер. с кем-то заспорил и пустился доказывать свое. И тут, оглянувшись, увидел за своей спиной наклонившегося, насторожившего ухо Григория Ивановича. Я оборвал себя, желание спорить пропало. Что можно было сказать путного в присутствии этого человека! Потом я не раз жалел, что не втянул Федотова в разговор. Сейчас бы я такой возможности не упустил, а тогда смутился, только и всего…
В откровении Бескова был еще и привкус горечи от того, что у его поколения мастеров (славное поколение!) лучшие футбольные годы пришлись на войну, пропали. И Федотов был из того же поколения. Довоенный, молоденький, он помнится как левый край «Металлурга» и ЦДКА. Довольно крупный, но какой-то мягкий, легко управляющий телом белокурый парень не зло, а по-доброму обводил и обманывал защитников, выскакивал на простор и делал всегда не то, чего следовало ждать, что сделал бы любой другой на его месте, а все наоборот: вместо удара откатывал мяч назад в центр; вместо паса вдруг бил, низко склоняясь к траве, и мяч по диковинной траектории, огибая вратаря, летел в дальний верхний угол. Этой своей непостижимостью, приводившей тем не менее к желанному результату, он покорял и противников и зрителей. На левом краю он был персонажем из сказки со счастливым концом, Иванушкой, преодолевающим любые хитрые козни.
Потом мы увидели его центральным нападающим, и начались чудеса похлеще. Здесь, будучи наречен главной фигурой, он и матча не взял, чтобы обвыкнуть. Его талант оказался разносторонним, неисчерпаемым. Федотов стал лидером команды по праву своего искусства, лидером покладистым, терпеливым, прекраснодушным, не стремившимся к самовластью, как иные записные бомбардиры, жадно требующие игры па себя. Он забивал сам и давал забивать другим. А забивал он, как никто другой. Казалось, он не прилагает никаких особых усилий. Так, ненароком уловит мгновение и ударит, склонив тело на сторону, чтобы мяч удобнее вошел в подъем его большой ноги. При этом ни мощного движения, ни пушечного выстрела, ни рывка, когда от топота гудит земля, нет, все мягко, незаметно, а мяч – в воротах, и только по резко переломившемуся телу вратаря можно было понять, какой силы и точности федотовский удар. Попал, и никакого торжества или вызова. Возвращался не спеша к центру человек, знающий, что он сейчас сделал то, что делать умеет, и готовый сделать это снова. Он умел забивать с неочевидных позиций, что обманывало защитников. Он умел посылать послушный мяч не в заманчиво открытый ближний угол, где его можно настичь броском, а в неудобный дальний, чем приводил в отчаяние вратарей.
Хоть и забил он первым сто мячей в матчах чемпионатов и носит «Клуб бомбардиров» его имя, прелесть федотовский игры не исчерпывалась попаданиями. О нем как-то даже неловко сказать, что он был техничен. Техничность подразумевает выучку, владение набором известных приемов. Выучки у Федотова не ощущалось, он все делал так, как ему удобно. Потому и не был он ни на кого похож, потому и труден был для защитников.
Федотова не щадили. Его сбивали, а он, вставая, удивленно поглядывал снизу вверх на обидчика. С ним не трудно было расправляться – грубиян ничем не рисковал, ответа последовать не могло. Он был из тех, кто все силы и помыслы свои сосредоточивает на игре, не представляя (или не желая представлять), что в ходу есть еще и скрытые, нечестные шансы. Изнемогает от них футбол. Изнемогал и Федотов, как человек, наиболее ярко собой футбол воплощавший. В конце карьеры на него горестно было смотреть: ноги в наколенниках, в опущенных плечах покорность судьбе, опасливость, осторожность движений…
Мы часто толкуем о футбольной талантливости. У Федотова, самоучки из поселка Глухово, дарование было настолько очевидным, что о нем иначе как «рожден для футбола» и не отзовешься. Именно и только для футбола.
…Всеволод Бобров, то ли левый полусредний, то ли вместе с Федотовым «сдвоенный центр нападения». Такой же величины талант, как у Федотова, но иного толка. Будь они похожи, им бы не ужиться рядом, в одной линии форвардов ЦДКА. Они же мало того, что ужились, вместе стали прямо-таки скульптурной группой под названием «Форварды».
Бобров выходил забивать. И ждали от него гола. И вскипали споры на трибунах всякий раз, если он своего гола в каком-то матче не забивал. «Балерина», «филон», – драли горло критиканы. Забивал он чаще, чем кто-либо иной. Константин Сергеевич Есенин дает архиточную справку: 0,84 гола на матч. Шестнадцать сотых оставались горлопанам.
Но почему же Федотова принимали безоговорочно, а о Боброве спорили? Да потому, что Федотов имел право не забить, он и без того доставлял массу удовольствия болельщикам, а у Боброва этого права не было. Он сам его отнял у себя, с первых же матчей принявшись заколачивать голы и приучив зрителей к этому.
Боброву была скучна маята на середине поля, он не старался блеснуть там какими-либо коленцами, на которые откликнулись бы с трибуны. Он всегда трудно, тяжело возвращался от ворот противника, а если его «мотанули», то и вовсе останавливался. Для обратного движения он не был создан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54