Опередит всех и станет самым главным. И прикажет посадить Сашку-короля, Бах-Бах, сестру Надю в клетку, в какие сажают зверей.
* * *
Сашка-король называет Нонку п…дежницей. Хохочет: она, мол, по двум специальностям работает. П…дит и долбится.
Долбиться – слово нематерное, но означает то же стыдное дело, которое Скрипу объяснили мальчишки. Они утверждают, что и его отец и мать занимаются этим.
– Ты ни разу не видел? – Петух так и впился в него крошечными злющими глазками. – Когда они думают, что ты спишь?
– Нет. Я сплю в комнате с бабушкой. А ты видел, как твои?..
Петух замахнулся на него, обругал.
* * *
Няня Люда говорит: поли не должны ругаться. Почему? Зарабатывать на хлеб они смогут, только если станут культурно-образованными. А это те, кто не ругается.
Мальчишки спросили няню Люду, что такое культура? Няня ответила:
– Только главный всей страны скажет – Хрущев!
Хрущев в то время действительно говорил о культуре. Его речи печатали в газетах, передавали по радио. Культура должна быть везде и всюду, никому нельзя жить без нее.
И вот в палату пришел человек с баяном. У человека большие губы, очень спокойный вид. В пришельце есть что-то коровье. Белый халат почему-то выглядит на нем уморительно. За это поли сразу полюбили пришельца. Следом появилась Нонка, объявила, что его можно звать дядя Паша и что он – культурный организатор: культорг.
Дядя Паша с баяном в руках стоял у дверей. Он поклонился, сел на табуретку:
– Теперь вы слушайте пока, а дальше мы будем разучивать…
И принялся играть. Через день появился опять. Играл он всегда одно и то же – марш монтажников из кинофильма «Высота». Вскоре стал и петь. Нонка заглядывала проверить, поют ли за ним. Мальчишки на своих койках – кто мог, сидел, кто не мог, лежал – хором пели:
Не кочегары мы, не плотники, да!
Но сожалений горьких нет, как нет!
А мы монтажники-высотники, да!
И с высоты вам шлем привет…
Петля не давала Скрипу петь – но как он был рад! Он – монтажник-высотник!..
Эх, хор-рошая штука – культура!
Но через некоторое время дядя Паша перестал приходить. Няньки говорили, это Нонка виновата – «у Попова ей отказу нет. Пашин приработок себе захапала!» Захапала, так сама играй – на дудочке на какой-нибудь… нет, не хочется ей. Вот и лежи, тоскуй без культуры.
20
Ийка уже сколько раз пыталась проведать Скрипа и Прошу. Ей и подойти к ним не дают, выталкивают из палаты. Владик, который дружил с ней в изоляторе, бросается на нее первый – подлизывается к королю.
Сегодня Ийка пришла опять. Встретила взгляд Скрипа – улыбается. Не ступила и двух шагов, а к ней уже скачет на костылях Петух:
– Бей, пацаны!
А Владик ругнулся:
– Пошла отсюда, п…да! – Старался пнуть Ийку в живот. Ее тормошили, толкали к двери, били, но она сумела махнуть Скрипу и Проше рукой:
– Я все равно приду!
А Сашка-король – на подоконнике. В черных волосах блестит складной ножичек. Поперек лба – шрам. Харя намазана зубной пастой. Раздуваются огромные ноздри. Вместо переносицы – желоб, и одним рачьим глазом можно увидеть другой.
– Эй, вы! – он переводит взгляд с Проши на Скрипа и обратно. – Почему не крикнули, что она – п…да? Я сказал в прошлый раз!
Они молчат.
– Ладно. Я – добрый. – Сашкины глаза жутко сверкнули. – Покарать надо, а я подарки дам! Тому, – указал на Скрипа, – серьги! А этому – табачку понюхать.
Палата радостно загалдела. Глобус в своем головодержателе даже взвизгнул от восторга.
Скрип лежит на вытяжении. Его схватили за руки. Мочки ушей щиплют больно-пребольно. И втыкают в них заостренные спички. Рот зажали. Да если б и не зажимали, все равно громко крикнуть не даст петля Глиссона. Вырывается прерывистое мычание. Его заглушает хохот мальчишек. Слезы льются.
– Поссышь меньше! – хохочет Петух и, склонившись, плюет ему в глаза.
А Проше пихают в ноздри табак из окурков. Сашка и его подручные достают окурки из урн, что стоят на лестничных площадках между этажами. Там же берут пустые спичечные коробки. А спички выпрашивают у курящей няни Люды – якобы чтоб складывать из них «колодцы» и разные фигуры. Няня Люда думает: раз она дает спички без коробка – «баловаться с огнем» не смогут.
Проша пытается вертеть головой, но ее крепко зажали. Он было крикнул – горсть табаку и окурков сунули ему в рот.
– Пусть просрется! – приказал король.
От Проши отскочили. Какое чиханье, какой кашель напали на него! Во все стороны летят брызги, мокрые комочки табака.
– Ф-ффу… – Сашка выматерился. – Параша!
– Параша! Параша! – подхватила свита.
Мальчик прокашлялся. Поднял голову.
– Я – Проша!
– Ты … – из Сашкиного рта полился мат, – ты … Параша!
– Нет! Проша!
Король спрыгнул с подоконника как бешеный. Метнул глазами туда-сюда, схватил за ухо Петуха.
– Петушок-птичка, раздражает он меня! Отдаю на расстрел…
Прошу оставили в одних трусах, сволокли на пол. Сашка и «черная дивизия» ожесточенно стреляют в него шпонками.
– Ползи! Собирай шпонки! – кричит Петух.
Проша ползет на руках, волочатся тонкие посинелые неживые ноги.
– Ко мне ползи, Параша! Мне – боеприпасы! – Сашка, сидя на подоконнике, пуляет в голову, в голую спину. – Быстрей!
– Нет! – он прижался лбом к полу, прикрыл ладонями виски.
– Пли! Пли! Пли!
Шпонки звонко щелкают о тело. Оно все в розовых волдырях. Проша вздрагивает, вздрагивает – терпит.
– П…да тебя родила, а говоришь – мама! – король, схватив подушку, на которой сидел, подскочил к лежащему. Кинув его навзничь, накрыл подушкой лицо. Слабые руки Проши хватаются за мускулистые Сашкины ручищи. Тот гогочет: – Молодец – Светлана! Хорошо ногти обстригла!
Проша задыхается – то растопырит пальцы, то сожмет в кулаки, судорожно взмахивает ими, бессильно бьет душителя… А ноги – не шелохнутся.
Вот руки напряженно вытянулись вдоль тела.
– Это, как его… – сказал Петух, – не сдох?
Сашка-король помотал головой.
– Перед этим говно бы вышло! – и объяснил, что так бывало с котятами, которых он душил голыми руками.
Отнял подушку от Прошиного лица, вглядывается с любопытством. Обеими руками сильно надавил мальчику на грудь. Тот часто-часто, жадно задышал.
– Будешь ползать? Мне шпонки подавать? – поднял над ним подушку.
– Буду.
* * *
Наконец стрелять наскучило.
– А кто у нас такой печальный? – вдруг фальшиво-ласково произнес Сашка, передразнивая тетенек, что так говорят с маленькими.
Палата замерла, предвкушая новую радость. Король запрыгал на клюшках к Кириной койке. Тот, хмурый, лежит в гипсовой люльке.
– И чего это мы помалкиваем? У-тю-тю-тю…
– Йи-ги-ги-ги! – заржала свита. Кто-то захлопал в ладоши.
– Пацаны! А ведь этот …й, – Петух указал на Кирю, – тоже не орал на девку, что она – п…да!
– И правда! Вот тварь!! – ругань сыплется со всех сторон.
Глобусу трудно говорить в головодержателе, но все-таки он выговорил:
– Я знаю. Он дико злой на короля.
А тот раскурил окурок. Зажав рукой Кирин рот, вдул дым в ноздрю. Мальчишка задохнулся, его забил кашель. Руки, как давеча руки Проши, безвредно ударяют по Сашкиному торсу.
– Кто курил? – король обводит взглядом палату. – Кирилл!
– А-аа-ааа!!! – палата взорвалась. – Кто курил? Кирилл! Кто курил? Кирилл!
Петух, Владик схватили мальчишку за руки. Он пытается не дышать, когда Сашка прижимает губы к его ноздре. Тогда тот зажимает ему не только рот, но и нос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
* * *
Сашка-король называет Нонку п…дежницей. Хохочет: она, мол, по двум специальностям работает. П…дит и долбится.
Долбиться – слово нематерное, но означает то же стыдное дело, которое Скрипу объяснили мальчишки. Они утверждают, что и его отец и мать занимаются этим.
– Ты ни разу не видел? – Петух так и впился в него крошечными злющими глазками. – Когда они думают, что ты спишь?
– Нет. Я сплю в комнате с бабушкой. А ты видел, как твои?..
Петух замахнулся на него, обругал.
* * *
Няня Люда говорит: поли не должны ругаться. Почему? Зарабатывать на хлеб они смогут, только если станут культурно-образованными. А это те, кто не ругается.
Мальчишки спросили няню Люду, что такое культура? Няня ответила:
– Только главный всей страны скажет – Хрущев!
Хрущев в то время действительно говорил о культуре. Его речи печатали в газетах, передавали по радио. Культура должна быть везде и всюду, никому нельзя жить без нее.
И вот в палату пришел человек с баяном. У человека большие губы, очень спокойный вид. В пришельце есть что-то коровье. Белый халат почему-то выглядит на нем уморительно. За это поли сразу полюбили пришельца. Следом появилась Нонка, объявила, что его можно звать дядя Паша и что он – культурный организатор: культорг.
Дядя Паша с баяном в руках стоял у дверей. Он поклонился, сел на табуретку:
– Теперь вы слушайте пока, а дальше мы будем разучивать…
И принялся играть. Через день появился опять. Играл он всегда одно и то же – марш монтажников из кинофильма «Высота». Вскоре стал и петь. Нонка заглядывала проверить, поют ли за ним. Мальчишки на своих койках – кто мог, сидел, кто не мог, лежал – хором пели:
Не кочегары мы, не плотники, да!
Но сожалений горьких нет, как нет!
А мы монтажники-высотники, да!
И с высоты вам шлем привет…
Петля не давала Скрипу петь – но как он был рад! Он – монтажник-высотник!..
Эх, хор-рошая штука – культура!
Но через некоторое время дядя Паша перестал приходить. Няньки говорили, это Нонка виновата – «у Попова ей отказу нет. Пашин приработок себе захапала!» Захапала, так сама играй – на дудочке на какой-нибудь… нет, не хочется ей. Вот и лежи, тоскуй без культуры.
20
Ийка уже сколько раз пыталась проведать Скрипа и Прошу. Ей и подойти к ним не дают, выталкивают из палаты. Владик, который дружил с ней в изоляторе, бросается на нее первый – подлизывается к королю.
Сегодня Ийка пришла опять. Встретила взгляд Скрипа – улыбается. Не ступила и двух шагов, а к ней уже скачет на костылях Петух:
– Бей, пацаны!
А Владик ругнулся:
– Пошла отсюда, п…да! – Старался пнуть Ийку в живот. Ее тормошили, толкали к двери, били, но она сумела махнуть Скрипу и Проше рукой:
– Я все равно приду!
А Сашка-король – на подоконнике. В черных волосах блестит складной ножичек. Поперек лба – шрам. Харя намазана зубной пастой. Раздуваются огромные ноздри. Вместо переносицы – желоб, и одним рачьим глазом можно увидеть другой.
– Эй, вы! – он переводит взгляд с Проши на Скрипа и обратно. – Почему не крикнули, что она – п…да? Я сказал в прошлый раз!
Они молчат.
– Ладно. Я – добрый. – Сашкины глаза жутко сверкнули. – Покарать надо, а я подарки дам! Тому, – указал на Скрипа, – серьги! А этому – табачку понюхать.
Палата радостно загалдела. Глобус в своем головодержателе даже взвизгнул от восторга.
Скрип лежит на вытяжении. Его схватили за руки. Мочки ушей щиплют больно-пребольно. И втыкают в них заостренные спички. Рот зажали. Да если б и не зажимали, все равно громко крикнуть не даст петля Глиссона. Вырывается прерывистое мычание. Его заглушает хохот мальчишек. Слезы льются.
– Поссышь меньше! – хохочет Петух и, склонившись, плюет ему в глаза.
А Проше пихают в ноздри табак из окурков. Сашка и его подручные достают окурки из урн, что стоят на лестничных площадках между этажами. Там же берут пустые спичечные коробки. А спички выпрашивают у курящей няни Люды – якобы чтоб складывать из них «колодцы» и разные фигуры. Няня Люда думает: раз она дает спички без коробка – «баловаться с огнем» не смогут.
Проша пытается вертеть головой, но ее крепко зажали. Он было крикнул – горсть табаку и окурков сунули ему в рот.
– Пусть просрется! – приказал король.
От Проши отскочили. Какое чиханье, какой кашель напали на него! Во все стороны летят брызги, мокрые комочки табака.
– Ф-ффу… – Сашка выматерился. – Параша!
– Параша! Параша! – подхватила свита.
Мальчик прокашлялся. Поднял голову.
– Я – Проша!
– Ты … – из Сашкиного рта полился мат, – ты … Параша!
– Нет! Проша!
Король спрыгнул с подоконника как бешеный. Метнул глазами туда-сюда, схватил за ухо Петуха.
– Петушок-птичка, раздражает он меня! Отдаю на расстрел…
Прошу оставили в одних трусах, сволокли на пол. Сашка и «черная дивизия» ожесточенно стреляют в него шпонками.
– Ползи! Собирай шпонки! – кричит Петух.
Проша ползет на руках, волочатся тонкие посинелые неживые ноги.
– Ко мне ползи, Параша! Мне – боеприпасы! – Сашка, сидя на подоконнике, пуляет в голову, в голую спину. – Быстрей!
– Нет! – он прижался лбом к полу, прикрыл ладонями виски.
– Пли! Пли! Пли!
Шпонки звонко щелкают о тело. Оно все в розовых волдырях. Проша вздрагивает, вздрагивает – терпит.
– П…да тебя родила, а говоришь – мама! – король, схватив подушку, на которой сидел, подскочил к лежащему. Кинув его навзничь, накрыл подушкой лицо. Слабые руки Проши хватаются за мускулистые Сашкины ручищи. Тот гогочет: – Молодец – Светлана! Хорошо ногти обстригла!
Проша задыхается – то растопырит пальцы, то сожмет в кулаки, судорожно взмахивает ими, бессильно бьет душителя… А ноги – не шелохнутся.
Вот руки напряженно вытянулись вдоль тела.
– Это, как его… – сказал Петух, – не сдох?
Сашка-король помотал головой.
– Перед этим говно бы вышло! – и объяснил, что так бывало с котятами, которых он душил голыми руками.
Отнял подушку от Прошиного лица, вглядывается с любопытством. Обеими руками сильно надавил мальчику на грудь. Тот часто-часто, жадно задышал.
– Будешь ползать? Мне шпонки подавать? – поднял над ним подушку.
– Буду.
* * *
Наконец стрелять наскучило.
– А кто у нас такой печальный? – вдруг фальшиво-ласково произнес Сашка, передразнивая тетенек, что так говорят с маленькими.
Палата замерла, предвкушая новую радость. Король запрыгал на клюшках к Кириной койке. Тот, хмурый, лежит в гипсовой люльке.
– И чего это мы помалкиваем? У-тю-тю-тю…
– Йи-ги-ги-ги! – заржала свита. Кто-то захлопал в ладоши.
– Пацаны! А ведь этот …й, – Петух указал на Кирю, – тоже не орал на девку, что она – п…да!
– И правда! Вот тварь!! – ругань сыплется со всех сторон.
Глобусу трудно говорить в головодержателе, но все-таки он выговорил:
– Я знаю. Он дико злой на короля.
А тот раскурил окурок. Зажав рукой Кирин рот, вдул дым в ноздрю. Мальчишка задохнулся, его забил кашель. Руки, как давеча руки Проши, безвредно ударяют по Сашкиному торсу.
– Кто курил? – король обводит взглядом палату. – Кирилл!
– А-аа-ааа!!! – палата взорвалась. – Кто курил? Кирилл! Кто курил? Кирилл!
Петух, Владик схватили мальчишку за руки. Он пытается не дышать, когда Сашка прижимает губы к его ноздре. Тогда тот зажимает ему не только рот, но и нос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21