Это подтверждается записью в дневнике матери Гессе. 11 ноября 1889 года она отметила: «Выяснилось, что инжир украл Герман» (курсив мой.– А.М.).
Из дневника, опубликованного в 1966 году, равно как и из обширной переписки родителей Германа с близкими и дальними родственниками видно, какие страдания пришлось претерпеть маленькому мальчику. Тонкая духовная организация и повышенная чувствительность только мешали Гессе (как, впрочем, и многим его сверстникам) наладить отношения с родителями. Очень часто именно неординарные способности ребенка (сильная эмоциональная восприимчивость, любознательность, высокий интеллектуальный уровень и здоровый скептицизм, включающий в себя критическое отношение к окружающим) приводят к затяжному конфликту с родителями, пытающимися воздвигнуть вокруг сына или дочери частокол из правил, предписаний и поучений, которые препятствуют нормальному развитию ребенка. Возникает парадоксальная ситуация: родители, гордящиеся и восхищающиеся своим одаренным ребенком, вследствие собственных внутренних побуждений отвергают, подавляют или даже разрушают самое лучшее в нем, его сущность. Два высказывания матери Германа Гессе как нельзя лучше свидетельствуют о том, что эти разрушительные действия вполне сочетаются с якобы продиктованной исключительно любовью тревогой за судьбу ребенка.
1 (1881): «Герман идет в детский сад, его бурный темперамент очень беспокоит нас» (Герману три года).
2 (1884): «Наш маленький Герман, чье воспитание давалось нам с таким трудом, здорово изменился в лучшую сторону. Мы отдали его в школу-интернат, где он почти безотлучно находился с 21 января по 5 июня. Только на выходные мы забирали его домой. Он держится молодцом, только сильно похудел, побледнел и вид у него довольно подавленный. Тем не менее я уверена, что пребывание там благотворно сказалось на Германе и обращаться теперь с ним гораздо легче». (Добавлю, что мальчику уже семь лет.)
Ранее (14 ноября 1883 г.) его отец Иоганн Гессе написал в дневнике: «С Германом, который в школе-интернате отличается едва ли не образцовым поведением, иногда очень трудно совладать. Пусть это звучит для нас оскорбительно, пусть мы унизим этим себя, но я всерьез подумываю над тем, а не отдать ли нам его в приют или даже просто в чужие руки. У нас часто сдают нервы, быт наш не налажен, а тут требуются железная воля и дисциплина. Похоже, наш сын разносторонне одаренный мальчик: он наблюдает за луной и облаками, часами импровизирует у фисгармонии, прекрасно рисует карандашом и пером, отлично поет, когда захочет, и ловко подбирает рифмы» (курсив мой.– А.М.).
Однако в «Германе Лаушере» (Hermann Lauscher) Гессе слишком идеализирует свое детство и своих родителей. Он не захотел описать себя таким, каким он был когда-то: своенравным, строптивым и непослушным ребенком. В душе Гессе не нашлось места для этой необычайно важной частицы его Я. Страстный поиск собственного Я не увенчался успехом.
О наличии у Германа Гессе мужества, таланта и способности испытывать глубокие чувства свидетельствуют не только его литературные произведения, но и его письма. Особенно показательно в этом отношении преисполненное гневом письмо из Штеттена, написанное им в пятнадцатилетнем возрасте. Но на основании ответа отца, записей матери и приведенных выше цитат из «Демиана» и «Души ребенка» можно сделать однозначный вывод о том, что на Гессе сильно давил груз вытесненных в бессознательное переживаний детских лет. Несмотря на огромную популярность и Нобелевскую премию, Гессе в зрелом возрасте очень страдал от трагического самоотчуждения, которое психотерапевты коротко называют депрессией.
Последствия насилия над ребенком для общества
Если бы мы сказали пациенту, что, живи он не в таком больном обществе, как наше, с его ограничениями и чрезмерно жесткими императивами, его склонность к извращениям не представляла бы такой серьезной проблемы, то вряд ли это помогло бы ему. Он по-прежнему считал бы себя выдающейся, единственной в своем роде личностью, которую окружающие не понимают и не ценят. Но такие умозрительные построения привели бы к тому, что он приуменьшил бы подлинный трагизм своей ситуации. Ведь он должен прежде всего понять, почему события его далекого прошлого вновь и вновь оживают в памяти, давая о себе знать в виде синдрома навязчивого возвращения в детство. Общественные нормы, безусловно, играют роль в его жизни, но они укореняются в психике не как абстракция, а в связи с эмоциями первых детских лет. Поэтому облегчить участь пациента могут не абстрактные знания и не попытки взрослого человека «просветить» его; помочь ему в этом могут создающиеся при помощи психотерапевта ситуации, в которых пациент вновь испытает свой первый страх – страх ребенка перед презрительным отношением к нему горячо любимых родителей. Вполне естественной реакцией на это отношение являются возмущение и скорбь. Чем изощреннее интеллектуальные концепции, тем шире пропасть между ними, с одной стороны, и инстинктами, бессознательным, с другой.
Поэтому никакие попытки объяснить пациенту, что алкогольная или наркотическая зависимость есть всего лишь реакция на жизнь в больном обществе, не избавят его от губительных влечений. Сам он охотно принимает объяснения, ибо они позволяют скрыть болезненную правду. Но он не только может, но и просто обязан ради собственного излечения позволить себе открыто выразить гнев и возмущение или испытать чувство бессилия. Ведь его нынешнее невротическое состояние объясняется так и не осознанными им действиями родителей, когда-то под своим неусыпным контролем навязавших ему собственные представления о правилах приличия. (И эти представления, конечно, соответствовали общественным нормам.) Чтение книг или лекции о неврозах не избавят его от бессознательных воспоминаний о противоестественном по сути своей поведении родителей, выражавшемся в насилии над человеком. Многие нуждающиеся в помощи – неглупые люди. В газетах и книгах они читают о безумной гонке вооружений, о беспощадной эксплуатации природных ресурсов, о насквозь лживых речах дипломатов, о пренебрежении к интересам граждан со стороны власти, о бессилии отдельного человека, вынужденного приспосабливаться и жить по не им придуманным правилам. Они размышляют обо всем этом, но нашим пациентам не дано вернуться в мыслях к первопричине своих несчастий – нелепому и противоречивому поведению своих родителей. Они не могут вспомнить, как в детстве отец с матерью относились к ним, поскольку тогдашние боль и гнев перемещены в сферу бессознательного. Поворот наступает только в случае внезапного проявления этих чувств с привязкой их к конкретным ситуациям тех лет. Становится очевидной односторонность имевших место отношений между родителями и детьми, становятся понятными действия родителей.
Подавление свободы и прямое или косвенное принуждение к приспособленчеству начинаются не в офисе, не на фабрике и не в партийных структурах, а непосредственно в колыбели. Воспоминания об этом прессинге затем вытесняются в бессознательное, и это лишает человека способности прислушаться к любым разумным аргументам. Такой человек и в зрелые годы остается существом, покорным и подвластным чужой воле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Из дневника, опубликованного в 1966 году, равно как и из обширной переписки родителей Германа с близкими и дальними родственниками видно, какие страдания пришлось претерпеть маленькому мальчику. Тонкая духовная организация и повышенная чувствительность только мешали Гессе (как, впрочем, и многим его сверстникам) наладить отношения с родителями. Очень часто именно неординарные способности ребенка (сильная эмоциональная восприимчивость, любознательность, высокий интеллектуальный уровень и здоровый скептицизм, включающий в себя критическое отношение к окружающим) приводят к затяжному конфликту с родителями, пытающимися воздвигнуть вокруг сына или дочери частокол из правил, предписаний и поучений, которые препятствуют нормальному развитию ребенка. Возникает парадоксальная ситуация: родители, гордящиеся и восхищающиеся своим одаренным ребенком, вследствие собственных внутренних побуждений отвергают, подавляют или даже разрушают самое лучшее в нем, его сущность. Два высказывания матери Германа Гессе как нельзя лучше свидетельствуют о том, что эти разрушительные действия вполне сочетаются с якобы продиктованной исключительно любовью тревогой за судьбу ребенка.
1 (1881): «Герман идет в детский сад, его бурный темперамент очень беспокоит нас» (Герману три года).
2 (1884): «Наш маленький Герман, чье воспитание давалось нам с таким трудом, здорово изменился в лучшую сторону. Мы отдали его в школу-интернат, где он почти безотлучно находился с 21 января по 5 июня. Только на выходные мы забирали его домой. Он держится молодцом, только сильно похудел, побледнел и вид у него довольно подавленный. Тем не менее я уверена, что пребывание там благотворно сказалось на Германе и обращаться теперь с ним гораздо легче». (Добавлю, что мальчику уже семь лет.)
Ранее (14 ноября 1883 г.) его отец Иоганн Гессе написал в дневнике: «С Германом, который в школе-интернате отличается едва ли не образцовым поведением, иногда очень трудно совладать. Пусть это звучит для нас оскорбительно, пусть мы унизим этим себя, но я всерьез подумываю над тем, а не отдать ли нам его в приют или даже просто в чужие руки. У нас часто сдают нервы, быт наш не налажен, а тут требуются железная воля и дисциплина. Похоже, наш сын разносторонне одаренный мальчик: он наблюдает за луной и облаками, часами импровизирует у фисгармонии, прекрасно рисует карандашом и пером, отлично поет, когда захочет, и ловко подбирает рифмы» (курсив мой.– А.М.).
Однако в «Германе Лаушере» (Hermann Lauscher) Гессе слишком идеализирует свое детство и своих родителей. Он не захотел описать себя таким, каким он был когда-то: своенравным, строптивым и непослушным ребенком. В душе Гессе не нашлось места для этой необычайно важной частицы его Я. Страстный поиск собственного Я не увенчался успехом.
О наличии у Германа Гессе мужества, таланта и способности испытывать глубокие чувства свидетельствуют не только его литературные произведения, но и его письма. Особенно показательно в этом отношении преисполненное гневом письмо из Штеттена, написанное им в пятнадцатилетнем возрасте. Но на основании ответа отца, записей матери и приведенных выше цитат из «Демиана» и «Души ребенка» можно сделать однозначный вывод о том, что на Гессе сильно давил груз вытесненных в бессознательное переживаний детских лет. Несмотря на огромную популярность и Нобелевскую премию, Гессе в зрелом возрасте очень страдал от трагического самоотчуждения, которое психотерапевты коротко называют депрессией.
Последствия насилия над ребенком для общества
Если бы мы сказали пациенту, что, живи он не в таком больном обществе, как наше, с его ограничениями и чрезмерно жесткими императивами, его склонность к извращениям не представляла бы такой серьезной проблемы, то вряд ли это помогло бы ему. Он по-прежнему считал бы себя выдающейся, единственной в своем роде личностью, которую окружающие не понимают и не ценят. Но такие умозрительные построения привели бы к тому, что он приуменьшил бы подлинный трагизм своей ситуации. Ведь он должен прежде всего понять, почему события его далекого прошлого вновь и вновь оживают в памяти, давая о себе знать в виде синдрома навязчивого возвращения в детство. Общественные нормы, безусловно, играют роль в его жизни, но они укореняются в психике не как абстракция, а в связи с эмоциями первых детских лет. Поэтому облегчить участь пациента могут не абстрактные знания и не попытки взрослого человека «просветить» его; помочь ему в этом могут создающиеся при помощи психотерапевта ситуации, в которых пациент вновь испытает свой первый страх – страх ребенка перед презрительным отношением к нему горячо любимых родителей. Вполне естественной реакцией на это отношение являются возмущение и скорбь. Чем изощреннее интеллектуальные концепции, тем шире пропасть между ними, с одной стороны, и инстинктами, бессознательным, с другой.
Поэтому никакие попытки объяснить пациенту, что алкогольная или наркотическая зависимость есть всего лишь реакция на жизнь в больном обществе, не избавят его от губительных влечений. Сам он охотно принимает объяснения, ибо они позволяют скрыть болезненную правду. Но он не только может, но и просто обязан ради собственного излечения позволить себе открыто выразить гнев и возмущение или испытать чувство бессилия. Ведь его нынешнее невротическое состояние объясняется так и не осознанными им действиями родителей, когда-то под своим неусыпным контролем навязавших ему собственные представления о правилах приличия. (И эти представления, конечно, соответствовали общественным нормам.) Чтение книг или лекции о неврозах не избавят его от бессознательных воспоминаний о противоестественном по сути своей поведении родителей, выражавшемся в насилии над человеком. Многие нуждающиеся в помощи – неглупые люди. В газетах и книгах они читают о безумной гонке вооружений, о беспощадной эксплуатации природных ресурсов, о насквозь лживых речах дипломатов, о пренебрежении к интересам граждан со стороны власти, о бессилии отдельного человека, вынужденного приспосабливаться и жить по не им придуманным правилам. Они размышляют обо всем этом, но нашим пациентам не дано вернуться в мыслях к первопричине своих несчастий – нелепому и противоречивому поведению своих родителей. Они не могут вспомнить, как в детстве отец с матерью относились к ним, поскольку тогдашние боль и гнев перемещены в сферу бессознательного. Поворот наступает только в случае внезапного проявления этих чувств с привязкой их к конкретным ситуациям тех лет. Становится очевидной односторонность имевших место отношений между родителями и детьми, становятся понятными действия родителей.
Подавление свободы и прямое или косвенное принуждение к приспособленчеству начинаются не в офисе, не на фабрике и не в партийных структурах, а непосредственно в колыбели. Воспоминания об этом прессинге затем вытесняются в бессознательное, и это лишает человека способности прислушаться к любым разумным аргументам. Такой человек и в зрелые годы остается существом, покорным и подвластным чужой воле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29