Но, видимо, здесь Неподкупный чувствовал себя прекрасно. После делового разговора (в тот первый визит) они спустились вниз, и Максимилиан пригласил своего гостя в салон гражданки Дюпле. А потом ему довелось много раз бывать в этом салоне. Здесь по четвергам собирались самые близкие единомышленники и друзья, чтобы отдохнуть после бурных заседаний Конвента, отвлечься от дневных забот, поговорить о литературе и искусстве, послушать музыку. Вот тогда-то потомок Микеланджело и смог показать себя во всем блеске своих дарований. Он играл на рояле, пел, декламировал стихи, зачастую собственного сочинения. И там-то он понял, что Робеспьер, этот, по мнению многих, плохо знавших его, сухой догматик и резонер, занятый исключительно политической борьбой, в действительности был доступен пониманию прекрасного; он мог прослезиться, слушая музыку, и восторгаться полотном или скульптурой подлинного мастера; он увлекался поэзией и превосходно читал своих любимых авторов — Корнеля и Расина.
Общество, собиравшееся у столяра, неизменно украшали барышни Дюпле. Старшая, Элеонора, серьезная и вдумчивая, ученица метра Ренье, соперника Давида, на всю жизнь осталась «невестой Робеспьера». Младшая, Элизабет, хорошенькая, веселая и озорная, вскоре стала женой, а затем и вдовой члена Конвента Филиппа Леба, погибшего вместе с другими робеспьеристами в дни термидора. С Элизабет Буонарроти сохранил дружеские отношения и даже сейчас, в изгнании, получал иногда от нее письма.
13
Особенно ярко запечатлелся в памяти один зимний вечер.
Было не то 14, не то 15 фримера II года.
Днем Робеспьер сказал:
— Сегодня заходи к Дюпле. Они должны приехать.
«Они» — это Сен-Жюст и Леба, правительственные комиссары, посланные в начале осени в Эльзас.
Конечно же повторять приглашение не понадобилось. Он отправился знакомой дорогой. Было морозно. На улицах — хоть глаз выколи: освещение в этом году не баловало парижан. Тем более уютно — тепло и светло — показалось ему в салоне гражданки Дюпле. Он сразу понял, какое значение здесь придавалось приезду комиссаров. С мебели сняли чехлы, все выглядело празднично, приятно потрескивали дрова. Робеспьер, стоя у решетки камина, пристально смотрел на огонь. Рядом с ним, скрестив руки на груди, стоял элегантный молодой человек в высоком жабо — роскошь, невиданная в то время. Это был Сен-Жюст, «железный комиссар», о выдержке и отваге которого рассказывали чудеса. Леба сидел на диване рядом со своей Элизабет и о чем-то тихо переговаривался с ней. Несколько молодых людей сгруппировались у рояля. В своем неизменном кресле восседал больной Кутон.
— А вот и наш композитор пожаловал, — радушно приветствовала Филиппа Мари-Франсуаза, жена столяра. — Идите сюда, поближе к огню.
Сен-Жюст предавался воспоминаниям о недавно пережитом. Голос его был ровен и бесстрастен. Казалось, он говорил не о жестокой борьбе, не о кровавых расправах, а так, о легкой воскресной прогулке по Елисейским полям…
…Об этом человеке складывались легенды. Передавали, что он как-то приказал расстрелять близкого друга за незначительное нарушение воинской дисциплины. Но передавали также и то, что он сам водил войска в бой… Да мало ли какие слухи ходили о Сен-Жюсте?..
— Свобода должна победить любою ценой, — говорил он. — Мы обязаны карать не только предателей, но и равнодушных; нужно наказывать всякого, кто безразличен к Республике…
Робеспьер повернулся к Буонарроти.
— Слушай, тебе это пригодится. В тех местах, куда ты скоро отбудешь, обстановка не лучше.
14
Неподкупный, как обычно, был прав.
В местах, куда он, Филипп, отправился вскоре после этого вечера и по которым ныне вновь проезжал, обстановка была тяжелой. И ему пришлось собрать все свое мужество, всю силу воли, чтобы успешно разрешить поставленную правительством задачу.
Строго говоря, сначала путь его снова лежал на Корсику, теперь он ехал в качестве правительственного комиссара с весьма широкими полномочиями. Но на Корсику он так и не пробился — ни летом, между двумя пребываниями в столице, ни зимой, после отъезда с новым мандатом. На Корсику попасть отныне было невозможно — англичане полностью хозяйничали на Средиземном море после того, как в их руки попал Тулон.
Тулон необходимо было вернуть во что бы то ни стало — это понимали все, и политики, и военные. Поэтому якобинский Конвент не пожалел ни людей, ни средств, брошенных самым срочным порядком на юг Франции.
Естественно, Филипп Буонарроти должен был принять участие в тулонской кампании.
На юге он снова встретил своего старого приятеля, Кристофа Саличетти, который здесь (вместе с Робеспьером-младшим) давно уже находился в ответственной миссии. Саличетти не замедлил привлечь Филиппа к подготовительным операциям. Ему было поручено следить за обеспечением готовности флота: он руководил снабжением кораблей оружием и продовольствием, мобилизовал рыбаков и прочих граждан, знакомых с мореходством, — дел было невпроворот, и все дела многоплановые, трудные. Но он хорошо справился с заданием и заслужил благодарность коллег.
Здесь Буонарроти встретился с еще одним старым знакомым, с Наполеоном Буонапарте, который теперь изменил свою фамилию и произносил ее как «Бонапарт». Наполеон составил смелый план осады Тулона и, несмотря на противодействие военного начальства, добился его принятия.
Осада длилась шесть недель.
Она закончилась успешно и принесла капитану артиллерии Наполеону Бонапарту генеральские эполеты.
…Смотря сегодня на этот город — они с Терезой как раз въезжали в него, — Буонарроти не узнавал знакомых мест. Как изменилось здесь все за десять лет! Но в памяти навсегда запечатлелись разрушенные окраины города и дым пожарищ, которые встретили его и армию революции тогда, 10 нивоза II года…
15
Опять французским став, Тулон
На пленную волну отныне не взирает.
С высот своей скалы, освобожденный, он
Вслед Альбиону угрожает…
Эту песнь на слова Мари-Жозефа Шенье распевала тогда вся революционная Франция. Пел ее и Филипп Буонарроти. У него, впрочем, были и свои стихи на эту тему. Сегодня он силился их вспомнить и… не мог. Вместо этого на языке вертелось:
Опять французским став, Тулон…
Экипаж доставил их прямо в комендатуру. Здесь они распрощались с добрым Франсуа Беро. Их, как и в Сенте, поместили в каком-то убогом служебном здании и предложили «подождать». Ожидание, согласно обычному, было длительным. Используя эту оказию, Филипп подал заявление на имя министра полиции, прося не отправлять их на Эльбу, а определить место жительства в каком-либо из городов приморской полосы Южной Франции.
Ходатайство было своевременным. Франция уже находилась в состоянии войны с Англией, и снова, как в 1793 году, британцы господствовали на Средиземном море. Серьезно думать в таких условиях о переправе на Эльбу не приходилось. По распоряжению свыше (возможно, оно последовало бы и без ходатайства) ссыльному Филиппу Буонарроти и его супруге надлежало переехать в город Соспелло (департамент Морских Альп), чтобы там и проживать постоянно под надзором полиции.
В начале жерминаля изгнанники перебрались в Соспелло.
16
У времени свои законы.
В разных условиях оно протекает совершенно по-разному.
Бывает, что день по насыщенности и значимости равен году, а то и десятилетию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Общество, собиравшееся у столяра, неизменно украшали барышни Дюпле. Старшая, Элеонора, серьезная и вдумчивая, ученица метра Ренье, соперника Давида, на всю жизнь осталась «невестой Робеспьера». Младшая, Элизабет, хорошенькая, веселая и озорная, вскоре стала женой, а затем и вдовой члена Конвента Филиппа Леба, погибшего вместе с другими робеспьеристами в дни термидора. С Элизабет Буонарроти сохранил дружеские отношения и даже сейчас, в изгнании, получал иногда от нее письма.
13
Особенно ярко запечатлелся в памяти один зимний вечер.
Было не то 14, не то 15 фримера II года.
Днем Робеспьер сказал:
— Сегодня заходи к Дюпле. Они должны приехать.
«Они» — это Сен-Жюст и Леба, правительственные комиссары, посланные в начале осени в Эльзас.
Конечно же повторять приглашение не понадобилось. Он отправился знакомой дорогой. Было морозно. На улицах — хоть глаз выколи: освещение в этом году не баловало парижан. Тем более уютно — тепло и светло — показалось ему в салоне гражданки Дюпле. Он сразу понял, какое значение здесь придавалось приезду комиссаров. С мебели сняли чехлы, все выглядело празднично, приятно потрескивали дрова. Робеспьер, стоя у решетки камина, пристально смотрел на огонь. Рядом с ним, скрестив руки на груди, стоял элегантный молодой человек в высоком жабо — роскошь, невиданная в то время. Это был Сен-Жюст, «железный комиссар», о выдержке и отваге которого рассказывали чудеса. Леба сидел на диване рядом со своей Элизабет и о чем-то тихо переговаривался с ней. Несколько молодых людей сгруппировались у рояля. В своем неизменном кресле восседал больной Кутон.
— А вот и наш композитор пожаловал, — радушно приветствовала Филиппа Мари-Франсуаза, жена столяра. — Идите сюда, поближе к огню.
Сен-Жюст предавался воспоминаниям о недавно пережитом. Голос его был ровен и бесстрастен. Казалось, он говорил не о жестокой борьбе, не о кровавых расправах, а так, о легкой воскресной прогулке по Елисейским полям…
…Об этом человеке складывались легенды. Передавали, что он как-то приказал расстрелять близкого друга за незначительное нарушение воинской дисциплины. Но передавали также и то, что он сам водил войска в бой… Да мало ли какие слухи ходили о Сен-Жюсте?..
— Свобода должна победить любою ценой, — говорил он. — Мы обязаны карать не только предателей, но и равнодушных; нужно наказывать всякого, кто безразличен к Республике…
Робеспьер повернулся к Буонарроти.
— Слушай, тебе это пригодится. В тех местах, куда ты скоро отбудешь, обстановка не лучше.
14
Неподкупный, как обычно, был прав.
В местах, куда он, Филипп, отправился вскоре после этого вечера и по которым ныне вновь проезжал, обстановка была тяжелой. И ему пришлось собрать все свое мужество, всю силу воли, чтобы успешно разрешить поставленную правительством задачу.
Строго говоря, сначала путь его снова лежал на Корсику, теперь он ехал в качестве правительственного комиссара с весьма широкими полномочиями. Но на Корсику он так и не пробился — ни летом, между двумя пребываниями в столице, ни зимой, после отъезда с новым мандатом. На Корсику попасть отныне было невозможно — англичане полностью хозяйничали на Средиземном море после того, как в их руки попал Тулон.
Тулон необходимо было вернуть во что бы то ни стало — это понимали все, и политики, и военные. Поэтому якобинский Конвент не пожалел ни людей, ни средств, брошенных самым срочным порядком на юг Франции.
Естественно, Филипп Буонарроти должен был принять участие в тулонской кампании.
На юге он снова встретил своего старого приятеля, Кристофа Саличетти, который здесь (вместе с Робеспьером-младшим) давно уже находился в ответственной миссии. Саличетти не замедлил привлечь Филиппа к подготовительным операциям. Ему было поручено следить за обеспечением готовности флота: он руководил снабжением кораблей оружием и продовольствием, мобилизовал рыбаков и прочих граждан, знакомых с мореходством, — дел было невпроворот, и все дела многоплановые, трудные. Но он хорошо справился с заданием и заслужил благодарность коллег.
Здесь Буонарроти встретился с еще одним старым знакомым, с Наполеоном Буонапарте, который теперь изменил свою фамилию и произносил ее как «Бонапарт». Наполеон составил смелый план осады Тулона и, несмотря на противодействие военного начальства, добился его принятия.
Осада длилась шесть недель.
Она закончилась успешно и принесла капитану артиллерии Наполеону Бонапарту генеральские эполеты.
…Смотря сегодня на этот город — они с Терезой как раз въезжали в него, — Буонарроти не узнавал знакомых мест. Как изменилось здесь все за десять лет! Но в памяти навсегда запечатлелись разрушенные окраины города и дым пожарищ, которые встретили его и армию революции тогда, 10 нивоза II года…
15
Опять французским став, Тулон
На пленную волну отныне не взирает.
С высот своей скалы, освобожденный, он
Вслед Альбиону угрожает…
Эту песнь на слова Мари-Жозефа Шенье распевала тогда вся революционная Франция. Пел ее и Филипп Буонарроти. У него, впрочем, были и свои стихи на эту тему. Сегодня он силился их вспомнить и… не мог. Вместо этого на языке вертелось:
Опять французским став, Тулон…
Экипаж доставил их прямо в комендатуру. Здесь они распрощались с добрым Франсуа Беро. Их, как и в Сенте, поместили в каком-то убогом служебном здании и предложили «подождать». Ожидание, согласно обычному, было длительным. Используя эту оказию, Филипп подал заявление на имя министра полиции, прося не отправлять их на Эльбу, а определить место жительства в каком-либо из городов приморской полосы Южной Франции.
Ходатайство было своевременным. Франция уже находилась в состоянии войны с Англией, и снова, как в 1793 году, британцы господствовали на Средиземном море. Серьезно думать в таких условиях о переправе на Эльбу не приходилось. По распоряжению свыше (возможно, оно последовало бы и без ходатайства) ссыльному Филиппу Буонарроти и его супруге надлежало переехать в город Соспелло (департамент Морских Альп), чтобы там и проживать постоянно под надзором полиции.
В начале жерминаля изгнанники перебрались в Соспелло.
16
У времени свои законы.
В разных условиях оно протекает совершенно по-разному.
Бывает, что день по насыщенности и значимости равен году, а то и десятилетию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92