Наши офицеры и работники различных советских ведомств, нахлынувшие в освобожденные районы, скупали все, что в Москве являлось дефицитом. Мелкие лавочки и кустари разорились. Цены на все, включая и продовольствие, подскочили до небес, а заработная плата у местного населения все еще оставалась прежней и выплачивалась в злотых.
Все это, естественно, вызвало протесты. Вспыхнули студенческие демонстрации. Недовольство носило главным образом экономический характер. Но наши органы безопасности, возглавлявшиеся бериевским сатрапом генералом Серовым, объявляли эти в общем-то обоснованные протесты контрреволюционными, антисоветскими вылазками. Начались аресты, жестокие расправы с участниками демонстраций, депортации, что еще больше обострило ситуацию.
По разным делам, связанным с положением беженцев, мне несколько раз приходилось бывать в ведомстве Серова. Стало обычным, что наши органы госбезопасности занимали в освобожденных районах помещения бывшей жандармерии, что многим украинцам и белорусам, ненавидевшим секретную службу панской Польши, представлялось особенно зловещим. Использовать такие здания было, видимо, удобно, ибо там имелись подземные тюрьмы. Однако с политической точки зрения это было, конечно же, недопустимо, ибо оскорбляло чувства населения. Но кто тогда думал о таких тонкостях!
И вот в серовском управлении я видел избитых в кровь юношей в изорванной студенческой форме. Они лежали на голом полу в полуобморочном состоянии. Видимо, в подземельях уже не хватало места. Жертв серовского террора выволакивали из кабинетов следователей в коридор.
В сентябре 1939 года советских солдат встречали как освободителей - с цветами и хлебом-солью. А в июне 1941 года в Западной Украине и Западной Белоруссии так поначалу встречали уже немцев. С нашими неумелыми и жестокими действиями в конце 1939 и в 1940 годах была связана и длительная послевоенная борьба с бендеровцами в Закарпатье.
Несмотря на ускоренную советизацию, во Львове в конце 1939 года еще сохранялись "остатки прежней роскоши". В гостинице "Жорж", где я остановился, в ресторане играл гигантский джаз и вышколенные официанты подавали польские и французские блюда. Каждый вечер публика валила в кафе "Голебник" ("Голубятня"), расположенное под крышей большого универмага. А любители экзотики могли посидеть за бокалом шампанского в полумраке ночного клуба "Багатель", где стены, ложи и кресла были обиты бордовым бархатом и полуголые танцовщицы поочередно с певцами, исполнявшими французские романсы, развлекали посетителей. Магазины, впрочем, уже встречали покупателей пустыми полками, но в крытом застекленном пассаже весь день шла бойкая торговля самыми модными вещами по спекулятивным ценам, которые все же были ниже московских.
В то время Львов мог похвастаться и оживленной культурной жизнью. Небольшие картинные галереи с современными полотнами, всевозможные выставки и экспозиции - все это привлекало публику. Известные польские труппы, спасаясь от нацистов, бежали на Восток и теперь осели во Львове. Недаром тогда была популярной польская песенка "Тилько ве Львове" ("Только во Львове")...
Было тут немало театральных коллективов из Швейцарии, Норвегии, Дании, гастролировавших в Польше и застигнутых войной. Мы помогли многим из них вернуться через Советский Союз на родину.
Мне пришлось недолго пробыть в этой неповторимой призрачной атмосфере. Пришел вызов в Москву. Там велись интенсивные переговоры с немцами по выработке нового торгового соглашения. В них принимали участие и представители Наркомата военно-морского флота. Я им понадобился как переводчик.
Отчий дом
По пути в Москву я остановился в Киеве. На сей раз можно было задержаться там на несколько дней. Я воспользовался этим, чтобы встретить новый, 1940 год с родителями и друзьями.
Киев как бы приветствовал меня солнечным морозным утром. За окном вагона мелькали знакомые с детства названия - Ирпень, Пуща-Водица, Пост-Волынский. Вот и киевский вокзал. Сердце радостно екнуло, когда на перроне увидел отца. Он сообщал в письмах, что чувствует себя неважно, но все же пришел меня встретить. Отец сильно постарел, некогда черные как смоль волосы стали совсем белыми. На нем были поношенное осеннее пальто и старая, еще дореволюционная фуражка с эмблемой дипломированного инженера. Мне стало как-то неловко. Во Львове я приоделся и вышел из "международного" вагона франтом, в модном, подбитом мехом, плаще, английской фетровой шляпе, благоухая японскими мужскими духами. После объятий и поцелуев отец даже как-то неодобрительно на меня поглядывал: мой вид казался ему вызывающим и неуместным среди серой массы людей, толпившихся на вокзале. Но дома отец быстро оттаял, и мы провели вместе несколько чудесных дней.
Нет ничего радостнее возвращения в отчий дом после долгой разлуки. Мама приготовила новогодний ужин с украинской спецификой: кутья, взвар, домашняя колбаса, окорок, запеченный в тесте, фаршированная щука и, наконец, ее коронные блюда - "хворост" и торт "Наполеон" с ароматным кремом между тонкими хрустящими прослойками. В киевских магазинах еще можно было тогда купить хорошие продукты, хотя уже появились наши знаменитые "перебои в снабжении".
Под Новый год собрались старые приятели. Пахло хвоей от свежесрубленной елки. Потрескивали свечи.
В графине янтарными блестками переливалась неизменная отцовская настойка на стеблях зубровки. Было и традиционное трио: отец - скрипка, мой школьный товарищ Георг Фибих - виолончель и я - рояль. Когда-то, в середине 30-х годов, казавшихся теперь такими далекими, в теплые летние вечера на тротуаре под цветущими липами у нашего открытого окна останавливались прохожие послушать любительские домашние концерты.
И вот мы снова вместе. Какое душевное тепло, спокойствие! Вспомнили разученный еще в немецкой школе рождественский хорал: "Тихая ночь, святая ночь..."
Мы никогда не были очень близки с отцом. Он днями и вечерами пропадал на службе, а по ночам корпел над чертежами, чтобы подзаработать. Он был виртуозный чертежник и талантливый инженер старой петербургской школы. А я днем работал на заводе, затем занятия на вечернем отделении Политехнического института, в "Интуристе". Выходные дни каждый проводил по-своему. Но в те несколько последних дней 1939 года нас что-то неудержимо тянуло друг к другу. И расставание в первый день нового, 1940 года было очень тяжелым - как будто оба мы предчувствовали, что никогда больше не увидимся...
За время моего отсутствия жизнь в Москве стала заметно труднее. Город выглядел неухоженным, кое-где перед магазинами выстраивались очереди. Из-за наших неудач в войне с Финляндией настроение в столице было подавленное. Самонадеянное намерение Сталина с наскока покончить со строптивыми финнами обернулось кровавой эпопеей и позорным топтанием на месте. Пришлось мобилизовать новые силы, чтобы осуществить прорыв обороны противника. Транспорт был забит военными грузами, и это сразу сказалось на снабжении городов.
Мне предоставили койку в офицерском общежитии на углу Арбата и улицы Веснина. В небольшой комнате нас было четверо. Зато было чисто, тепло и тихо заботами тети Нюси, следившей за порядком. В коридоре стоял титан с кипятком, рядом на столике - все необходимое для заварки чая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
Все это, естественно, вызвало протесты. Вспыхнули студенческие демонстрации. Недовольство носило главным образом экономический характер. Но наши органы безопасности, возглавлявшиеся бериевским сатрапом генералом Серовым, объявляли эти в общем-то обоснованные протесты контрреволюционными, антисоветскими вылазками. Начались аресты, жестокие расправы с участниками демонстраций, депортации, что еще больше обострило ситуацию.
По разным делам, связанным с положением беженцев, мне несколько раз приходилось бывать в ведомстве Серова. Стало обычным, что наши органы госбезопасности занимали в освобожденных районах помещения бывшей жандармерии, что многим украинцам и белорусам, ненавидевшим секретную службу панской Польши, представлялось особенно зловещим. Использовать такие здания было, видимо, удобно, ибо там имелись подземные тюрьмы. Однако с политической точки зрения это было, конечно же, недопустимо, ибо оскорбляло чувства населения. Но кто тогда думал о таких тонкостях!
И вот в серовском управлении я видел избитых в кровь юношей в изорванной студенческой форме. Они лежали на голом полу в полуобморочном состоянии. Видимо, в подземельях уже не хватало места. Жертв серовского террора выволакивали из кабинетов следователей в коридор.
В сентябре 1939 года советских солдат встречали как освободителей - с цветами и хлебом-солью. А в июне 1941 года в Западной Украине и Западной Белоруссии так поначалу встречали уже немцев. С нашими неумелыми и жестокими действиями в конце 1939 и в 1940 годах была связана и длительная послевоенная борьба с бендеровцами в Закарпатье.
Несмотря на ускоренную советизацию, во Львове в конце 1939 года еще сохранялись "остатки прежней роскоши". В гостинице "Жорж", где я остановился, в ресторане играл гигантский джаз и вышколенные официанты подавали польские и французские блюда. Каждый вечер публика валила в кафе "Голебник" ("Голубятня"), расположенное под крышей большого универмага. А любители экзотики могли посидеть за бокалом шампанского в полумраке ночного клуба "Багатель", где стены, ложи и кресла были обиты бордовым бархатом и полуголые танцовщицы поочередно с певцами, исполнявшими французские романсы, развлекали посетителей. Магазины, впрочем, уже встречали покупателей пустыми полками, но в крытом застекленном пассаже весь день шла бойкая торговля самыми модными вещами по спекулятивным ценам, которые все же были ниже московских.
В то время Львов мог похвастаться и оживленной культурной жизнью. Небольшие картинные галереи с современными полотнами, всевозможные выставки и экспозиции - все это привлекало публику. Известные польские труппы, спасаясь от нацистов, бежали на Восток и теперь осели во Львове. Недаром тогда была популярной польская песенка "Тилько ве Львове" ("Только во Львове")...
Было тут немало театральных коллективов из Швейцарии, Норвегии, Дании, гастролировавших в Польше и застигнутых войной. Мы помогли многим из них вернуться через Советский Союз на родину.
Мне пришлось недолго пробыть в этой неповторимой призрачной атмосфере. Пришел вызов в Москву. Там велись интенсивные переговоры с немцами по выработке нового торгового соглашения. В них принимали участие и представители Наркомата военно-морского флота. Я им понадобился как переводчик.
Отчий дом
По пути в Москву я остановился в Киеве. На сей раз можно было задержаться там на несколько дней. Я воспользовался этим, чтобы встретить новый, 1940 год с родителями и друзьями.
Киев как бы приветствовал меня солнечным морозным утром. За окном вагона мелькали знакомые с детства названия - Ирпень, Пуща-Водица, Пост-Волынский. Вот и киевский вокзал. Сердце радостно екнуло, когда на перроне увидел отца. Он сообщал в письмах, что чувствует себя неважно, но все же пришел меня встретить. Отец сильно постарел, некогда черные как смоль волосы стали совсем белыми. На нем были поношенное осеннее пальто и старая, еще дореволюционная фуражка с эмблемой дипломированного инженера. Мне стало как-то неловко. Во Львове я приоделся и вышел из "международного" вагона франтом, в модном, подбитом мехом, плаще, английской фетровой шляпе, благоухая японскими мужскими духами. После объятий и поцелуев отец даже как-то неодобрительно на меня поглядывал: мой вид казался ему вызывающим и неуместным среди серой массы людей, толпившихся на вокзале. Но дома отец быстро оттаял, и мы провели вместе несколько чудесных дней.
Нет ничего радостнее возвращения в отчий дом после долгой разлуки. Мама приготовила новогодний ужин с украинской спецификой: кутья, взвар, домашняя колбаса, окорок, запеченный в тесте, фаршированная щука и, наконец, ее коронные блюда - "хворост" и торт "Наполеон" с ароматным кремом между тонкими хрустящими прослойками. В киевских магазинах еще можно было тогда купить хорошие продукты, хотя уже появились наши знаменитые "перебои в снабжении".
Под Новый год собрались старые приятели. Пахло хвоей от свежесрубленной елки. Потрескивали свечи.
В графине янтарными блестками переливалась неизменная отцовская настойка на стеблях зубровки. Было и традиционное трио: отец - скрипка, мой школьный товарищ Георг Фибих - виолончель и я - рояль. Когда-то, в середине 30-х годов, казавшихся теперь такими далекими, в теплые летние вечера на тротуаре под цветущими липами у нашего открытого окна останавливались прохожие послушать любительские домашние концерты.
И вот мы снова вместе. Какое душевное тепло, спокойствие! Вспомнили разученный еще в немецкой школе рождественский хорал: "Тихая ночь, святая ночь..."
Мы никогда не были очень близки с отцом. Он днями и вечерами пропадал на службе, а по ночам корпел над чертежами, чтобы подзаработать. Он был виртуозный чертежник и талантливый инженер старой петербургской школы. А я днем работал на заводе, затем занятия на вечернем отделении Политехнического института, в "Интуристе". Выходные дни каждый проводил по-своему. Но в те несколько последних дней 1939 года нас что-то неудержимо тянуло друг к другу. И расставание в первый день нового, 1940 года было очень тяжелым - как будто оба мы предчувствовали, что никогда больше не увидимся...
За время моего отсутствия жизнь в Москве стала заметно труднее. Город выглядел неухоженным, кое-где перед магазинами выстраивались очереди. Из-за наших неудач в войне с Финляндией настроение в столице было подавленное. Самонадеянное намерение Сталина с наскока покончить со строптивыми финнами обернулось кровавой эпопеей и позорным топтанием на месте. Пришлось мобилизовать новые силы, чтобы осуществить прорыв обороны противника. Транспорт был забит военными грузами, и это сразу сказалось на снабжении городов.
Мне предоставили койку в офицерском общежитии на углу Арбата и улицы Веснина. В небольшой комнате нас было четверо. Зато было чисто, тепло и тихо заботами тети Нюси, следившей за порядком. В коридоре стоял титан с кипятком, рядом на столике - все необходимое для заварки чая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110