Человек с головой мыслителя встал, поднял руки и, бережно охватив голову барменши у висков, поцеловал ее в лоб.
«Королева!..» – услышал я его поощряющий голос.
Однако удивил меня не голос и не поступок. Угадывалось, что весь эпизод дань чисто эстетическому началу. Барменша была действительно и лицом и статью очень хороша, поцелуй был символическим поклонением чистой красоте. Удивило же меня и даже чем-то обидело то обстоятельство, что для того, чтобы поцеловать женщину, мужчине пришлось приподняться на носках. Трудовое усилие поклонника снизило эффект. Получился поцелуй на цыпочках, – так у меня мелькнуло в голове. Породистая голова требовала более крупного постамента.
Но вместе с тем сила привлекательности этой личности не ослабела, даже после того, когда он, встав из-за стола, уходил из зала ресторана неторопливой, напоминающей чаплинскую, походкой.
– Все пропало, кроме чести, – услышал я напоследок его реплику, прозвучавшую как девиз, запомнившийся мне пожизненно.
На этом нити сближения с Юрием Карловичем не оборвались. Наоборот, наконец наступил день личного общения, к которому я подсознательно стремился давно.
Я стоял на углу улицы Горького возле кафе «Националы». Вдруг появившийся Александр Александрович Фадеев, здороваясь со мной, сказал: «Познакомься – Юрий Карлович Олеша».
Я обомлел: так вот кто это был тогда в «Метрополе»! Я сразу узнал его, несмотря на то что с первого «знакомства» времени прошло порядочно. Каштановые волосы сменили окраску: из-под шляпы выбивались посеревшие космы. Заметно поношенное пальто было застегнуто на одну верхнюю пуговицу и колоколом расходилось книзу. Но все равно притягательность личности ничуть не снижалась некоторой неряшливостью в одежде, сине-серые глаза светились также пытливо-проницательно.
Мы зашли в кафе. С Фадеевым я уже был достаточно знаком, об этом расскажу позже. Но вот что запомнилось. Обычно, будучи застенчивым при первом знакомстве, в этот раз я совершенно не чувствовал какого-либо смущения в присутствии Юрия Карловича.
– Я играл вместе с Богемским, – сразу, как к давнему знакомому, обратился ко мне Олеша, проверяюще устремив на меня взгляд своих сине – серых глаз. (Я пишу о цвете глаз Юрия Карловича через тире, потому что они казались то синими, то серыми, наверное, как реакция на его внутреннее состояние), верите, мол, или не верите, что я играл с «самим Богемским» и вообще, дескать, знаете ли вы, кто такой Богемский?
Когда он убедился в моих достаточных знаниях истории Одессы, услышав целый ряд знаменитых фамилий, как игроков, так и деятелей, с которыми мне приходилось общаться во время частых посещений его родного города, то, как-то потеплев, добродушно улыбаясь своей совершенно по-детски обезоруживающей улыбкой, уточнил, что с Богемским вместе он играл не за сборную города, а за команду гимназическую.
Мы засиделись до петухов. И с того памятного вечера добрая судьба надолго связала меня самыми теплыми отношениями с этим неповторимым человеком.
Люди разные. Они как химические элементы валентны и не валентны. Игнорируя это обстоятельство, в футболе, например, тренеры бессильно бьются над созданием ансамбля пусть из сильнейших, но не валентных игроков. Бесплодная затея. Бывает так, что человек, казалось бы, одних с тобой взглядов, вкусов, увлечений, а вот поди ты – останешься с ним один на один, и чувство неловкости, какой-то фальшивости тебя не покидает. А ведь знаком с человеком давно. Тут хоть сто брудершафтов пей, все равно ничего не выйдет: такие люди не валентны. Бывает наоборот – впервые встретишься с человеком – и сразу, как говорится, не разольешь водой. Что-то в таких людях есть таинственно притягательное, неизъяснимо своеобразное, магнетизирующее.
К такому разряду, к сожалению не частому, относился и Юрий Карлович. Его личность непостижима. Позволю сказать, что он был очень диалектичен в своих поступках и высказываниях, в нормах поведения, в реакции на жизненные явления. Он с блеском выдающегося оратора, изысканным языком высокоинтеллигентного человека мог говорить собеседнику что-то правдиво-лестное и закончить разговор резким обличением его же.
Приветствуя театрального художника и поздравляя с успехом новой постановки классической пьесы в его декорациях, он закончил любезное обращение краткой, ошеломляющей репликой:
– Но все же вы похититель декораций!
В этом не было претензии на парадоксальный выкрутас. Такое он себе никогда не позволял. Просто он был правдив. Натура большого художника не терпела лжи. «Все пропало, кроме чести!» – любил повторять Юрий Карлович. В данном случае, в театральных кругах поговаривали, что эта работа художника напоминала декорации его предшественника в одноименной пьесе.
Он не терпел подражательности, мещанства, банальности и претенциозности. Он счастливо избежал этой человеческой лигатуры и в творчестве и в жизни: помогала ему здесь широта таланта, одаренность. У Юрия Карловича был абсолютный языковый слух. В любой аудитории он был «наш человек». Вот как звучал его стихотворный язык, когда он писал для рабочей аудитории транспортников, печатаясь в «Гудке» под псевдонимом «Зубило»: в стихах говорилось о капитане маленького парохода, использовавшегося им для прогулок со своей подругой:
Бисером сыплют фонарики,
Тужится, прет пароход,
На берегу у Москва-реки
Краля-матаня живет…
Подумать только, ученик ришельевской гимназии, знаток классицизма и Краля-матаня!..
Олеша был напичкан знаниями. В его мозгу находилось какое-то устройство, или механизм, позволявший ему без усилий выдвигать из недр своей памяти нужный ящичек с сигнатурой – Флобер, Шекспир, Петрарка, Толстой… Богемский.
С астрономами он говорил о системах небесных тел, о Кеплеровских законах всемирного тяготения, с врачами о прогрессе медицины, с актерами о формах и средствах наиболее глубокого раскрытия сценического образа. Никогда он не выглядел дилетантом.
В одном лишь он был беспомощен: не умел считать деньги. Правильнее сказать – не хотел считать. К вопросам меркантильного порядка относился презрительно. Чаще испытывал финансовый недостаток, нежели избыток. С иронией рассказывал, как, «впав в нищету», послал Василию Васильевичу Шкваркину телеграмму в Одессу, где тот отдыхал после очередного литературного успеха.
– Вы только вообразите физиономию Василия Васильевича, распечатавшего телеграмму и читающего: «Поздравляю успехом вышли тысячу Олеша», – раскатываясь смехом на все кафе «Националь», рассказывает Юрий Карлович. И добавляет, с большим актерским мастерством расставляя акценты на неожидаемом финале: – И представьте себе (пауза), на другой день получаю ответную (пауза) – «Спасибо выслал Шкваркин», – и громовое искреннее – ха-ха-ха!
А милейший Василий Васильевич Шкваркин, так нашумевший своим «Чужим ребенком» в Театре сатиры, сидящий здесь же за столом, смущенно улыбается, по привычке жмуря глаза, словно в них попал песок, укоризненно качает головой, как бы говоря – хватит, мол, хватит об этом.
Тема братской поддержки в бытовых вопросах у Юрия Карловича возникала в разговоре неоднократно. Писатели должны делиться излишними накоплениями с собратьями по перу, испытывающими временные затруднения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65