Ж е н е в ь е в а. Но я люблю работать. Люблю, чтобы у меня были свои деньги. А что мне делать — сидеть дома целыми днями?
Ф е л и к с. Заведи ребеночка.
Ж е н е в ь е в а. Да что ты? Господи боже!
Ф е л и к с. А почему бы и нет?
Ж е н е в ь е в а. Ты и вправду считаешь, что я была бы хорошей матерью?
Ф е л и к с. Самой лучшей!
Жен евьева. А кого бы ты хотел? Мальчика или девочку?
Ф е л и к с. Все равно. Я и мальчика и девочку буду любить одинаково.
Ж е н е в ь е в а. О господи! Я сейчас разревусь.
Ф е л и к с. Только не бросай меня. Я так тебя люблю!
Ж е н е в ь е в а. Не брошу.
Ф е л и к с. Веришь, что я люблю тебя?
Ж е н е в ь е в а. Придется поверить.
Ф е л и к с. Иду на работу. Уберу все в ящиках. Извинюсь перед всеми за эту дурацкую сцену. Я один во всем виноват. Брат у меня вонючий грязнуля. Ему надо принять ванну, спасибо, что ты об этом сказала. Обещай, что будешь тут, когда я вернусь.
Ж е н е в ь е в а. Обещаю.
Феликс уходит. Женевьева убирает вещи в шкаф.
Руд и (кашляет). Кхе-кхе…
Женевьева (испуганно). Кто там?
Р у д и (встает во весь рост). Это я.
Ж е н е в ь е в а. Господи!
Р у д и. Я не хотел вас пугать.
Ж е н е в ь е в а. Вы все слышали…
Р у д и. Не хотел вмешиваться.
Ж е н е в ь е в а. Да мы сами не верим в то, что мы тут наболтали.
Р у д и. Ничего. Я все равно хотел принять ванну.
Ж е н е в ь е в а. Не обязательно.
Р у д и. Дома у нас зимой так холодно. Отвыкаешь принимать ванну. Мы даже не обращаем внимания, притерпелись, что от нас пахнет.
Ж е н е в ь е в а. Мне так неприятно, что вы все слышали.
Р у д и. Да нет, не волнуйтесь. Я бесчувственный, как резиновый мячик. Вы сказали, что меня никто не замечает, что меня даже не обслуживают…
Ж е н е в ь е в а. Вы и это слышали?
Р у д и. Все оттого, что я бесполый, нейтро. У меня нет пола. Меня вся эта сексуальная возня даже не интересует. Никто не знает, сколько таких бесполых людей, потому что они — невидимки. А я вам вот что скажу — их здесь миллион. Им бы устроить парад с плакатами:
РАЗОК ПОПРОБОВАЛ — С МЕНЯ ХВАТИТ; ЖИЛ ОДИН ДЕСЯТЬ ЛЕТ, САМОЧУВСТВИЕ ОТЛИЧНОЕ; ХОТЬ РАЗ В ЖИЗНИ ПОДУМАЙ О ЧЕМ-НИБУДЬ, КРОМЕ СЕКСА.
Ж е н ев ь е в а. А вы, оказывается, остроумный.
Р у д и. Слабоумный гений. В жизни ни на что не гожусь, зато подмечаю самое забавное.
Ж е н е в ь е в а. Мне жаль вашего отца.
Р у д и. Да он никого не убивал.
Ж е н е в ь е в а. Правда?
Р у д и. Он и мухи не обидит. Но отцом он был плохим. Мы с Феликсом стеснялись приглашать товарищей к нам домой, нам было за него так неловко. Ничего он не умел, ничего не делал, но воображал, что на нем вся земля держится. Его в детстве, по-моему, избаловали до безобразия. Иногда мы его просили помочь нам делать уроки, а потом нам в школе говорили, что он все объяснял неверно. Знаете, что бывает, когда еноту дают кусок сахару?
Ж е н е в ь е в а. Не знаю.
Р у д и. Еноты всегда «полощут» еду, прежде чем съесть.
Ж е н е в ь е в а. Да, я об этом как будто слышала. У нас в Висконсине водятся еноты.
Р у д и. Енот возьмет сахар, окунет его в воду и начинает мыть, мыть, мыть — без конца.
Пауза.
Ж е н е в ь е в а. Ну да! Пока весь сахар не растает.
Р у д и. Вот так мы с Феликсом росли. В конце концов мы обнаружили, что отца у нас фактически нет. Только мама до сих пор считает его самым великим человеком на свете.
Ж е н е в ь е в а. Но вы же все равно любите своих родителей.
Р у д и. Нейтро никого не любят. Зато и ненависти ни к кому не питают.
Ж е н е в ь е в а. Но вы же годами вели все хозяйство в доме, правда? Или нет?
Р у д и. Нейтро — чудесные слуги. Они не претендуют на особое внимание, а готовят почти всегда прекрасно.
Ж е н е в ь е в а (ей жутко). Вы такой странный человек, Руди Вальц.
Р у д и. Потому что это я — убийца.
Ж е н е в ь е в а. Что?
Р у д и. Да, у нас в семье есть убийца. Только это не отец. Это я.
Пауза.
Занавес
Тогда я помешал моему брату завести ребеночка. Женевьева тут же ушла из двухэтажной квартиры — не захотела оставаться наедине с убийцей, — и больше они с Феликсом не виделись. Теперь тому ребенку было бы двадцать два года. А ребенку, которого носила Элоиза Метцгер, когда я ее застрелил, было бы уже тридцать восемь! Только подумать…
А кто знает, что натворили бы сейчас эти взрослые люди вместо того, чтобы плавать где-то в пустоте в виде комочков аморфного небытия? У них сейчас хватило бы дел.
До сих пор я не рассказал Феликсу, что подслушал с галереи его разговор с Женевьевой и спугнул ее из роскошной квартиры — так что она уже не вернулась. Разбил семью. В то время со мной что-то случилось, как и тогда, когда я нечаянно застрелил миссис Метцгер.
Вот и все, что я могу сказать.
Мне очень захотелось сказать своей невестке, что перед ней не кто-нибудь, а настоящий убийца, что со мной надо считаться. Я тоже возжаждал славы.
20
Наутро после того, как моя пьеса «Катманду» прошла один-единственный раз и тут же была снята, мы с Феликсом летели над местностью, белой и пустынной, как наша жизнь. Феликс расстался со своей третьей женой. Я стал мишенью для шуток всего Нью-Йорка. Мы летели в шестиместном частном самолете над юго-западной окраиной штата Огайо, безжизненной, как полярная шапка на Северном полюсе. Где-то под нами лежал Мидлэнд-Сити. Электричество не работало. Телефоны молчали.
Неужели там еще кто-то остался в живых?
Небо было ясное, стояла полная тишь. Буран, наделавший столько бед, уже свирепствовал где-то за Лабрадором.
Мы с Феликсом летели на самолете, принадлежавшем компании «Бэрритрон лимитед», производившей сложные боевые системы. Там работало самое большое количество рабочих в Мидлэнд-Сити. Кроме нас в самолете были Фред Т. Бэрри — основатель и единственный хозяин «Бэрритрона», его матушка Милдред и их личный пилот.
Мистер Бэрри был холостяком, мать его вдовела, и оба они были неутомимыми путешественниками. Из их разговора мы с Феликсом поняли, что они следят за культурной жизнью во всем мире — ездят вместе на все кинофестивали, на премьеры всех балетов и опер, на вернисажи и так далее, и тому подобное. И не мне было подсмеиваться над тем, что они так легкомысленно шатаются по свету, потому что именно на мою премьеру они спешно прилетели на своем самолете в Нью-Йорк. Ни меня, ни Феликса они не знали, а с моими родителями у них тоже было только шапочное знакомство. Но они сочли своим долгом приехать на премьеру первой многоактной пьесы, написанной гражданином Мидлэнд-Сити и поставленной в профессиональном театре.
Как же я мог не любить их за это?
И это еще не все: эта пара — мама с сыном — досидели до самого конца «Катманду». До самого конца досидели человек двадцать, в том числе и мы с Феликсом. Я знаю — сам пересчитал всех зрителей. И мать, и сын аплодировали, свистели и топали ногами, когда опускался занавес. Они никого не стеснялись. А миссис Бэрри здорово умела свистеть. Она родилась в Англии и в молодости выступала в мюзик-холле, подражая голосам всяких птичек, подслушанным в разных концах Британской империи.
Мистер Бэрри почитал свою "матушку гораздо больше, чем я свою. Когда миссис Бэрри скончалась, он решил обессмертить ее имя — он подрядил братьев Маритимо построить Центр искусств на опорах посреди Сахарной речки и назвал этот Центр в ее честь.
А моя мама сорвала все его планы, убедительно объяснив окружающим, что и Центр искусств, и его экспонаты — несусветное уродство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48