Гарри Лесабр имел право разговаривать про бои. Он сам побывал в бою, на войне. Двейн в боях не бывал. Однако во время второй мировой войны он был вольнонаемным в военно-воздушных силах американской армии. Один раз ему даже велели написать лозунг на пятитонной бомбе, которую собирались сбросить на город Гамбург, в Германии. Вот что он написал:

— Гарри, — сказала Франсина, — у каждого бывают свои черные дни. А у Двейна, по сравнению с другими, их куда меньше. Так что если у него портится настроение, как сегодня, люди и удивляются и обижаются на него. И напрасно. Он такой же человек, как и мы все.
— Но почему же он придирается именно ко мне? — допытывался Гарри. И он был прав. В этот день Двейн выбрал именно его и, непонятно почему, непрестанно обижал его и оскорблял.
Конечно, потом Двейн нападал на всяких людей, а один раз пристал к троим совершенно чужим, приезжим из города Ири, штат Пенсильвания, а они даже никогда в Мидлэнд-Сити не бывали. Но теперь он выбрал Гарри своей единственной жертвой.
— Почему меня? — спрашивал Гарри.
Этот вопрос часто слышали в Мидлэнд-Сити. Люди задавали его, когда их грузили в карету «Скорой помощи» после всяких несчастных случаев, или когда их задерживали за хулиганство, или грабили, или били по морде и так далее. «Почему меня?» — спрашивали они.
— Должно быть, потому, что он видит в вас настоящего мужчину, настоящего друга и понимает, что вы стерпите его выходки, когда у него плохое настроение.
— А вам было бы приятно, если б он насмехался над вашим костюмом? — спросил Гарри. Вот, оказывается, чем Двейн обидел Гарри: насмехался над его костюмом.
— А я бы помнила, что во всем городе у него служить лучше всего, — сказала Франсина. И это была правда. Двейн платил своим служащим больше всех, они получали долю прибыли и еще премиальные в конце года, к рождеству. Он первый завел для своего персонала страховые полисы «Синий крест — Синий щит» — на случай заболевания. Он установил пенсионную шкалу — лучшую во всем городе, кроме об-ва «Бэрритрон». Двери его кабинета всегда были открыты для любого служащего, если у того были неприятности и надо было посоветоваться — все равно, касались ли эти неприятности служебных дел, продажи автомобилей или же нет.
Например, в тот день, когда он обидел Гарри своими насмешками над его одеждой, Двейн просидел часа два с Верноном Гарром, обсуждая, какие галлюцинации у жены Вернона.
— Ей мерещится то, чего нет, — сказал Вернон.
— Отдохнуть бы ей, Верн, — сказал Двейн.
— Может, и я схожу с ума, — сказал Вернон. — Приду домой и битых два часа разговариваю со своим псом, мать его...
— Двое нас таких, — сказал Двейн.
Вот какая сцена произошла между Гарри и Двейном, вот из-за чего Гарри так расстроился.
Гарри зашел в кабинет Двейна сразу после Вернона Гарра. Никаких неприятностей он не ожидал, ибо у него с Двейном никогда серьезных неприятностей не бывало.
— Ну, как мой старый боевой товарищ? — спросил Гарри.
— Ничего, все как полагается — сказал Двейн. — А у вас ничего не случилось?
— Нет, — сказал Гарри.
— Жена Верна вообразила, что он превращает ее мозг в плутоний, — сказал Двейн.
— А что такое плутоний? — спросил Гарри. Так они поболтали, а потом Гарри решил выяснить для себя некоторые вопросы — просто ради хорошего разговора. Он сказал, что иногда грустит, оттого что у него нет детей — Хотя отчасти я и рад, — сказал он, — ну зачем мне принимать участие в перенаселении земли?
На это Двейн ничего не ответил.
— Может, надо было нам хоть усыновить кого, — сказал Гарри, — да теперь уже поздно. Нам со старухой и так не скучно — упражняемся друг с дружкой будь здоров. Зачем нам ребенок?
Вот когда он упомянул об усыновлении, Двейн взбесился. Его самого усыновили: взяла его супружеская пара, переехавшая в Мидлэнд-Сити из Южной Виргинии, чтобы заработать побольше денег на заводе во время первой мировой войны. Родная мать Двейна была незамужней учительницей, она писала сентиментальные стишки и уверяла, что ведет род от Ричарда Львиное Сердце, который был королем. Родной отец Двейна был приезжий наборщик, соблазнивший его мать тем, что отпечатал ее стишки типографским способом. Он не тиснул их в газету и вообще никуда не отдал. Ей было достаточно того, что он их отпечатал в одном экземпляре.
Она была неполноценной детородной машиной и автоматически самоуничтожилась, рожая Двейна. Наборщик исчез. Он был самоисчезающей машиной.
Может быть, слово «усыновить» вызвало какую-то злополучную химическую реакцию в мозгу Двейна. Во всяком случае он совершенно неожиданно зарычал на Гарри:
— Слушайте, Гарри, взяли бы у Верна Гарра ветошь, облили бы «Суноко-Синью» и сожгли бы весь свой хреновый гардеробчик. А то мне мерещится, будто я сижу у «Бр. Ватсон».
«Бр. Ватсон» называлось похоронное бюро для белых людей среднего достатка. «Суноко-Синь» была марка бензина.
Сначала Гарри обалдел, потом ему стало обидно. Ни разу за все годы, что они работали вместе, Двейн ни словом не обмолвился о его одежде. По мнению Гарри, одевался он строго и аккуратно. Рубашки он носил белые. Галстуки — синие или черные. Костюмы — серые или темно-синие. Ботинки и носки — черные.
— Знаете что, Гарри, — сказал Двейн, и лицо у него стало зловредное. — Подходит «Гавайская неделя», и я не шучу: сожгите свои тряпки и купите себе все новое или же поступайте на службу к «Бр. Ватсон».
Гарри так и стоял, разинув рот, — а что ему еще было делать?
«Гавайская неделя», про которую упомянул Двейн Гувер, была рекламным предприятием: всю контору убирали и украшали так, чтобы помещение как можно больше походило на Гавайские острова. Люди, купившие новые или подержанные машины или заплатившие за ремонт свыше 500 долларов, тем самым получали право участвовать в лотерее. Трое таких счастливчиков выигрывали по бесплатной поездке на два лица: сначала — в Лас-Вегас и Сан-Франциско, потом — на Гавайские острова.
— Я уж не говорю, что ваша фамилия звучит как модель «бьюика», хотя продаете вы «понтиаки», — продолжал Двейн. Он намекал на то, что один из заводов «Дженерал моторс», выпускавший «бьюики», какую-то модель своих машин назвал «Лё Сабр». — Тут вы не виноваты. — Двейн уже тихонько похлопывал ладонью по столу, и это было хуже, чем если бы он стучал по столу кулаком. — Но есть до черта всякого такого, что вы можете переменить, Гарри. У вас будет несколько свободных дней. Надеюсь увидеть вас совершенно другим после уик-энда, когда я вернусь на работу во вторник.
Уик-энд был на этот раз особенно длинным, потому что понедельник был национальным праздником, Днем ветеранов. Праздник проводили в честь лиц, которые когда-то, служа своей стране, носили военную форму.
— Когда мы только начали продавать «понтиаки», Гарри, — сказал Двейн, — эта машина была удобным видом транспорта для учительниц, бабушек, незамужних тетушек. — (Так оно и было.) — Но может быть, вы, Гарри, не заметили, что теперь «понтиак» стал блистательным спутником золотой молодежи, людей, которые любят в жизни приключения, азарт. А вы одеваетесь, как будто у нас похоронное бюро. Взгляните на себя в зеркало, Гарри и спросите себя, кому придет в голову связать марку «понтиак» с такой фигурой?
Но Гарри был слишком потрясен, чтобы напомнить Двейну, что как бы он ни выглядел, его все равно считали лучшим агентом по продаже «понтиаков» не только в своем штате, но на всем Среднем Западе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49