е. входит как
утвержденный ценностно момент в событие свидания. Свидание - сближение
конкретных ценностных центров жизни (его и ее) в каком бы то ни было плане
(земном, небесном, временном, невременном) - важнее [7\ событийной близости в
одном кругозоре, в одном окружении ценностном. Следующие две строфы углубленно
конкретизируют свидание.
Но там, увы, где неба своды
Сияют в блеске голубом
Где под скалами дремлют воды,
Заснула ты последним сном.
153
Твоя краса, твои страданья
Исчезли в урне гробовой -
Исчез и поцелуй свиданья...
Но жду его: он за тобой!
Первые три строки этих последних двух строф изображают событийные моменты [?]
общечеловеческого контекста ценностей (красота Италии), утвержденного в
ценностном контексте героини (ее мир) и отсюда утвержденно входящего в контекст
героя. Это окружение события ее единственной смерти и для нее и для него. Здесь
возможное окружение ее жизни и будущего свидания стало действительным окружением
ее смерти. Ценностно-событийный смысл мира Италии для героя - это мир, где ее
уже нет, мир, ценностно освещенный ее уже-небытием в нем. Для нее мир, где она
могла бы быть. Все следующие строки даны в эмоционально-волевом тоне
автора-героя, но в этом тоне [нрзб] предвосхищается последняя строка:
уверенность, что обещанное свидание все же будет, что не замкнут круг
событийного взаимопроникновения их ценностных контекстов. Эмоционально-волевой
тон разлуки и несостоявшегося свидания здесь переходит в тон, подготовляя его,
верного и неизбежного свидания там. (133-134)
Таково распределение событийных моментов бытия вокруг двух ценностных центров.
Один и тот же с точки зрения содержательно-смысловой предмет (Италия) различен
как событийный момент различных ценностных контекстов: для нее - родина, для
него - чужбина, факт ее отбытия для нее - возвращение, для него - покидание и
т.д. Единая и себе-тожественная Италия и отделяющая ее от России
154
математическая себе-равная даль - здесь вошли в единство события и живы в нем не
своей содержательной тожественностью, а тем единственным местом, которое они
занимают в единстве архитектоники, расположенные вокруг единственных ценностных
центров. Можно ли, однако, противополагать единую себе-тожественную Италию как
действительную и объективную - только случайной, субъективному переживанию
Италии - родины, чужбины, Италию, где она теперь спит, субъективно-индивидуально
переживаемой? Такое противопоставление в корне неправильно. Событийное
переживание Италии включает как необходимый момент ее действительное единство в
едином и единственном бытии. Но оплотневает эта единая Италия, обрастает плотью
и кровью лишь изнутри моей утвержденной причастности единственности бытия,
моментом которого является и единственная Италия. Но этот событийный контекст
единственной причастности не замкнут и не изолирован. Для событийного контекста
автора-героя, где Италия - чужбина, понятен и утвержден и ценностный контекст,
где Италия - родина. И все остальные возможные событийные оттенки единственной
Италии, соотнесенной с конкретно-ценностно-утвержденными людьми, Италия
человечества входит в причастное сознание с его единственного места. Она должна
вступить в какое-нибудь событийное отношение к конкретно утвержден[ной]
ценности, чтобы стать моментом действительного сознания, хотя бы теоретического
сознания, сознания географа. Здесь нет никакого релятивизма: правда
бытия-события Целиком вмещает в себя всю вневременную абсолютность теоретической
истины. Единство мира - момент его конкретной единственности и необходимое
условие нашей мысли со стороны ее содержания, т.е. мысли-
155
суждения, но для действительной мысли-поступка мало одного единства. (134-135)
Остановимся еще на некоторых особенностях архитектоники разбираемой лирической
пьесы. Ценностный контекст героини утвержден и включен в контекст героя. Герой
находится в точке настоящего единственного времени своей жизни, события разлуки
и смерти расположены в его единственном прошлом (переведены в план воспоминания)
и через настоящее нуждаются в заполненном будущем, хотят событийной вечности,
это уплотняет и делает значимым все временные границы и отношения - причастное
переживание времени события. Вся эта конкретная архитектоника в ее целом дана
эстетическому субъекту (художнику-созерцателю), внеположному ей. Для него герой
и весь конкретный событийный контекст его соотнесены с ценностью человека и
человеческого, поскольку он - эстетический субъект - утвержденно причастен
единственному бытию, где ценностным моментом является человек и все
человеческое. Для него оживает и ритм как ценностно-напряженное течение жизни
смертного человека. Вся эта архитектоника и в своей содержательности, и в своих
формальных моментах жива для эстетического субъекта лишь постольку, поскольку им
действительно утверждена ценность всего человеческого. (135-136)
Три времени Аристотеля работают наглядно.
Такова конкретная архитектоника мира эстетического видения. Всюду здесь момент
ценности обусловлен не основоположением как принципом, а единственным местом
предмета в конкретной архитектонике события
156
с единственного места причастного субъекта. Все эти моменты утверждены как
моменты конкретной человеческой единственности. Здесь и пространственное, и
временное, и логическое, и ценностное оплотнены в их конкретном единстве
(отчизна, даль, прошлое, было, будет и т.д.), соотнесены с конкретным ценностным
центром, не систематически, а архитектонически подчинены ему, осмыслены и
локализованы через него и в нем. Каждый момент здесь жив как единственный, и
само единство лишь момент конкретной единственности. (136)
Ключевые слова (самые частотные) в этой работе Бахтина вовсе не поступок или
событие, а единственность (ый и т.д.) или момент. Так на глаз. Надо проверить.
Это соответствует новой доктрине изобретения - рождение слова в конкретной
ситуации, ответственность за данное общение с другим и задание этого общения.
Но эта изображенная нами в основных чертах эстетическая архитектоника есть
архитектоника продуцированного в эстетическом поступке созерцания мира, сам же
поступок и я - поступающий - лежат вне ее, исключены из нее. Это мир
утвержденного бытия других людей, но меня - утверждающего - в нем нет. Это мир
единственных исходящих из себя других людей и ценностно соотнесенного с ними
бытия, но мною они находятся, я-единственный, из себя исходящий, - нахожусь
принципиально вне архитектоники. Я причастен лишь как созерцающий, но созерцание
есть действенная активная внеположность созерцателя предмету созерцания.
Созерцаемая эстетически единственность человека принципиально не есть моя
единственность. Эстетическая деятельность есть специальная объективированная
причастность, изнутри эстетической архитектоники нет выхода в
157
мир поступающего, он лежит вне поля объективированного эстетического видения.
(136)
Так разводятся эстетика и этика, а по отношению в целом к речи поэтика и
риторика. Другим глобально полемическим (по отношению ко всей аристотелевской
традиции) суждением является принципиальное соединение действия и созерцания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
утвержденный ценностно момент в событие свидания. Свидание - сближение
конкретных ценностных центров жизни (его и ее) в каком бы то ни было плане
(земном, небесном, временном, невременном) - важнее [7\ событийной близости в
одном кругозоре, в одном окружении ценностном. Следующие две строфы углубленно
конкретизируют свидание.
Но там, увы, где неба своды
Сияют в блеске голубом
Где под скалами дремлют воды,
Заснула ты последним сном.
153
Твоя краса, твои страданья
Исчезли в урне гробовой -
Исчез и поцелуй свиданья...
Но жду его: он за тобой!
Первые три строки этих последних двух строф изображают событийные моменты [?]
общечеловеческого контекста ценностей (красота Италии), утвержденного в
ценностном контексте героини (ее мир) и отсюда утвержденно входящего в контекст
героя. Это окружение события ее единственной смерти и для нее и для него. Здесь
возможное окружение ее жизни и будущего свидания стало действительным окружением
ее смерти. Ценностно-событийный смысл мира Италии для героя - это мир, где ее
уже нет, мир, ценностно освещенный ее уже-небытием в нем. Для нее мир, где она
могла бы быть. Все следующие строки даны в эмоционально-волевом тоне
автора-героя, но в этом тоне [нрзб] предвосхищается последняя строка:
уверенность, что обещанное свидание все же будет, что не замкнут круг
событийного взаимопроникновения их ценностных контекстов. Эмоционально-волевой
тон разлуки и несостоявшегося свидания здесь переходит в тон, подготовляя его,
верного и неизбежного свидания там. (133-134)
Таково распределение событийных моментов бытия вокруг двух ценностных центров.
Один и тот же с точки зрения содержательно-смысловой предмет (Италия) различен
как событийный момент различных ценностных контекстов: для нее - родина, для
него - чужбина, факт ее отбытия для нее - возвращение, для него - покидание и
т.д. Единая и себе-тожественная Италия и отделяющая ее от России
154
математическая себе-равная даль - здесь вошли в единство события и живы в нем не
своей содержательной тожественностью, а тем единственным местом, которое они
занимают в единстве архитектоники, расположенные вокруг единственных ценностных
центров. Можно ли, однако, противополагать единую себе-тожественную Италию как
действительную и объективную - только случайной, субъективному переживанию
Италии - родины, чужбины, Италию, где она теперь спит, субъективно-индивидуально
переживаемой? Такое противопоставление в корне неправильно. Событийное
переживание Италии включает как необходимый момент ее действительное единство в
едином и единственном бытии. Но оплотневает эта единая Италия, обрастает плотью
и кровью лишь изнутри моей утвержденной причастности единственности бытия,
моментом которого является и единственная Италия. Но этот событийный контекст
единственной причастности не замкнут и не изолирован. Для событийного контекста
автора-героя, где Италия - чужбина, понятен и утвержден и ценностный контекст,
где Италия - родина. И все остальные возможные событийные оттенки единственной
Италии, соотнесенной с конкретно-ценностно-утвержденными людьми, Италия
человечества входит в причастное сознание с его единственного места. Она должна
вступить в какое-нибудь событийное отношение к конкретно утвержден[ной]
ценности, чтобы стать моментом действительного сознания, хотя бы теоретического
сознания, сознания географа. Здесь нет никакого релятивизма: правда
бытия-события Целиком вмещает в себя всю вневременную абсолютность теоретической
истины. Единство мира - момент его конкретной единственности и необходимое
условие нашей мысли со стороны ее содержания, т.е. мысли-
155
суждения, но для действительной мысли-поступка мало одного единства. (134-135)
Остановимся еще на некоторых особенностях архитектоники разбираемой лирической
пьесы. Ценностный контекст героини утвержден и включен в контекст героя. Герой
находится в точке настоящего единственного времени своей жизни, события разлуки
и смерти расположены в его единственном прошлом (переведены в план воспоминания)
и через настоящее нуждаются в заполненном будущем, хотят событийной вечности,
это уплотняет и делает значимым все временные границы и отношения - причастное
переживание времени события. Вся эта конкретная архитектоника в ее целом дана
эстетическому субъекту (художнику-созерцателю), внеположному ей. Для него герой
и весь конкретный событийный контекст его соотнесены с ценностью человека и
человеческого, поскольку он - эстетический субъект - утвержденно причастен
единственному бытию, где ценностным моментом является человек и все
человеческое. Для него оживает и ритм как ценностно-напряженное течение жизни
смертного человека. Вся эта архитектоника и в своей содержательности, и в своих
формальных моментах жива для эстетического субъекта лишь постольку, поскольку им
действительно утверждена ценность всего человеческого. (135-136)
Три времени Аристотеля работают наглядно.
Такова конкретная архитектоника мира эстетического видения. Всюду здесь момент
ценности обусловлен не основоположением как принципом, а единственным местом
предмета в конкретной архитектонике события
156
с единственного места причастного субъекта. Все эти моменты утверждены как
моменты конкретной человеческой единственности. Здесь и пространственное, и
временное, и логическое, и ценностное оплотнены в их конкретном единстве
(отчизна, даль, прошлое, было, будет и т.д.), соотнесены с конкретным ценностным
центром, не систематически, а архитектонически подчинены ему, осмыслены и
локализованы через него и в нем. Каждый момент здесь жив как единственный, и
само единство лишь момент конкретной единственности. (136)
Ключевые слова (самые частотные) в этой работе Бахтина вовсе не поступок или
событие, а единственность (ый и т.д.) или момент. Так на глаз. Надо проверить.
Это соответствует новой доктрине изобретения - рождение слова в конкретной
ситуации, ответственность за данное общение с другим и задание этого общения.
Но эта изображенная нами в основных чертах эстетическая архитектоника есть
архитектоника продуцированного в эстетическом поступке созерцания мира, сам же
поступок и я - поступающий - лежат вне ее, исключены из нее. Это мир
утвержденного бытия других людей, но меня - утверждающего - в нем нет. Это мир
единственных исходящих из себя других людей и ценностно соотнесенного с ними
бытия, но мною они находятся, я-единственный, из себя исходящий, - нахожусь
принципиально вне архитектоники. Я причастен лишь как созерцающий, но созерцание
есть действенная активная внеположность созерцателя предмету созерцания.
Созерцаемая эстетически единственность человека принципиально не есть моя
единственность. Эстетическая деятельность есть специальная объективированная
причастность, изнутри эстетической архитектоники нет выхода в
157
мир поступающего, он лежит вне поля объективированного эстетического видения.
(136)
Так разводятся эстетика и этика, а по отношению в целом к речи поэтика и
риторика. Другим глобально полемическим (по отношению ко всей аристотелевской
традиции) суждением является принципиальное соединение действия и созерцания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41