Подождем еще. Хотя они в камере уже около часа. Чистота опыта не допускает никаких других средств: ни искусственного дыхания, ни лекарств. Ничего. Все-таки кровь пришлось перелить. Жаль. Но всему есть пределы. Два часа с таким давлением, а крови выпущено процентов семьдесят.
Оборудовать камерами все крупные клиники. Или поставить ее в реанимационный центр, чтобы лечить всех больных с терминальными состояниями. Можно даже передвижную камеру создать, поставить на специальную машину — «Скорую помощь».
Мы бы могли даже у себя в клинике создать такой центр.
Брось. Размечтался. Еще ничего нет, кроме этих шести опытов. Как у Ильфа и Петрова: «Васюки — центр мира». Что-то в этом роде. Забыл. Прошло полчаса. Нет терпения — позвонить.
Беру трубку.
— Постучи, Коля.
— Порядок, Михаил Иванович. Давление повысилось до нормы. Можно бы уже вылезать, но я хочу закрепить. Минут десять еще.
— Хорошо. Скажите, когда выпускать.
Удивительно. Но еще может упасть давление, когда вылезут. И у раненых бывало: накачаем кровь, сердечных лекарств — давление повысится, а потом снова падает, и уже совсем. Нет, до нормы не повышалось. Сложная штука — шок. Все его компоненты камера не может снять. Да мы и не знаем их значения. Гипоксия, наверное, главное, а это ведет к общему нарушению химизма тканей. А гипоксия снимается. Так что, может быть, и все остальное нормализуется. Правильно он делает, что ожидает. Вообще толковый, только неорганизован. Все куда-то спешит и в то же время опаздывает. Книги вовремя не возвращает. Бреется плохо, галстук набок. Но это пустяки.
Скучно сидеть и ждать, а уходить нельзя. Хочу посмотреть, какова собака. Обычно не вижу этих опытов — делают днем, когда операции.
Помощники к нему с холодком относятся. Почему бы?
Вот стучит. Надоело. Может быть, плохо чувствует себя? До сих пор никто не жаловался. Я приседания делал в камере, и то ничего. Только жарко.
— Коля, начинай травить помалу.
Открывает кран. Звук как у паровоза. После каждой пол-атмосферы — остановка. Есть правила декомпрессии. Правда, они для воздуха, в кислороде можно скорее, если что случится. Еще ждать двадцать минут.
Пойду все-таки взгляну, как операции кончились. Сашу нужно повидать обязательно. Придется идти к нему домой без приглашения. Ты доктор.
— Алла, я вернусь через четверть часа.
Иду. Здорово это, с камерой. Теперь бы построить настоящую. Нужно бумагу министру сочинить — просить деньги. А перед тем показать коллегам-профессорам, чтобы поддержали.
Мария Васильевна встречается в коридоре — выходит из операционной. На лице следы от тесемок маски. Деловито-возбужденное выражение.
— Что было? Не ошиблись в диагнозе?
— Нет, все точно. Отверстие в перегородке большое — два на три сантиметра. Пришлось заплату вшивать.
— Как это ты меня не вызвала — удивляюсь!
— Ну полно вам смеяться. Я боюсь этих операций. Как запустят машину, так поджилки и задрожат.
— Ладно, привыкнешь. Как мальчик? Другие операции закончились?
— Проснулся. Скоро вывезут. А другие? Семен и Петро закончили, а Вася зашивает рану. Все хорошо, не ходите.
Возвращаюсь вниз к опыту. Когда уже привыкну полностью полагаться? Как АИК, так беспокойство, нужно узнать, посмотреть. Пора бы доверять.
Пришел как раз вовремя. Дверь камеры открыта, и Виктор вылезает наружу. Надя уже снаружи, халат прилип к телу, просвечивают трусы и лифчик. Как на пляже. Хорошая фигура. Женственная. Виктор тоже совсем мокрый. Из камеры идет влажное тепло.
— Все бы ничего, но жарко. Нужно охлаждение строить.
— Вот вы и побеспокойтесь.
Я залезаю внутрь. После улицы здесь полутьма. Собака в сознании. Она привязана, но крутит головой, водит глазами. Ртутный манометр присоединен к артерии, показывает около девяноста. Это нормально.
— Вот смотрите, график давления.
Интересная кривая. Алла мне рассказывала. Особенно страшно это последнее падение, когда ртуть упала до двадцати миллиметров. Пес был обречен, бесспорно.
— Нужно сделать контрольные опыты, как с отеками легких. Кстати, для прошлых опытов графики начертили?
— Да, уже.
— Алла, дай папку с графиками.
Показывает. Отек легких: кривая насыщения артериальной крови стремительно падает с девяноста до сорока. Венозная — около двадцати. Полчаса ожидания — изменений нет. Камера. По мере повышения давления кислорода растет насыщение артериальной и венозной крови.
— Как открыли дверь, собака встала и пошла. И больше ничего не было. А контрольные все три погибли.
Сильно, слов нет.
— А вот, смотрите — острая кровопотеря. Выпустили шестьдесят процентов крови, быстро. Вот здесь давление уже не определяется. Клиническая смерть, хотя сердце еще сокращалось, судя по электрокардиограмме. Поместили в камеру, и через час все восстановилось. Без переливания крови, заметьте.
— Ну такие вещи и без камеры возможны.
— Нет, такие — невозможны. Две контрольные. Не будем спорить. Пожалуйста, дайте мне все эти материалы и копии графиков, я буду писать докладную записку высшему начальству. Нужно добиваться денег и легализовать проект, который делают на заводе. Пожалуйста, поскорее.
Что дальше?
— Теперь начнем опыты с инфарктом миокарда. А потом будем все повторять, чтобы получить статистику. До зимы нужно все успеть, пока тепло на улице.
— Хорошо. В ближайшие дни повторите еще опыты с отеком и сердечной слабостью. Это нам для клиники нужно.
Пятый день. Через пять месяцев
Утренняя конференция. Окончены доклады сестер и дежурного врача.
Облегчение: в клинике все благополучно. Относительно благополучно. После отпуска так и ждешь чего-нибудь.
— Михаил Иванович! Расскажите нам о Париже. Пожалуйста!
Я был в Париже, туристом. Мы объехали даже юг, Лазурный берег. Франция у меня вот тут, совсем близко в мозгу, целый фильм. Масса картин, звуков.
— Но вам же нужно идти на операции...
— Задержимся немножко! Пока больных возьмут, то да се...
Я сдаюсь. Не могу отказать. Я соскучился по ним. Может быть, я сух и строг и дружбы уже нет, но все равно дороги.
— Ну ладно. Кому нужно уходить — не стесняйтесь.
Рассказываю... Перед глазами картины, картины. Такие реальные, будто я еще там, а не здесь, в привычном зале.
— Каждому из нас Париж знаком...
Да, действительно: мы знаем улицы, площади, дворцы, мосты, соборы. Бальзак, Золя, Анатоль Франс, Арагон и много-много других познакомили нас с Парижем.
— Но все оказалось совсем не таким, когда кусочки из книг связались на месте. И много времени ушло с тех пор, как писали о тихих улочках Монмартра, об аллеях Булонского леса, где всадники, красавицы в ландо... Теперь жара, духота и машины. Сплошной поток машин, запах бензинного перегара. Машины отравили и обезобразили город. Нет тихих улочек. С двух сторон все обочины заставлены машинами. Помешательство! Есть хорошая сеть метро, правда душного, и грязноватого, и не очень быстрого. Есть старомодные автобусы. Есть, наконец, ноги! Ходить бы по Парижу пешком. Утром рано-рано мы выходили побродить...
На машине доехать труднее и дольше, чем на метро.
Не нужно бы у нас расширять производство автомобилей. Наши города — это прелесть по сравнению с Европой. Когда приезжаешь в Москву с аэропорта, то сразу тебя охватывает простор, воздух, тишина.
— А парижанки, Михаил Иванович?
— Ничего особенного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75