— Я бы мог с вами сейчас говорить без конца. Но нет времени. А ваши нейроплегики на меня не подействовали: голова совершенно ясная.
— Не тот интеллект! Вот когда ты поправишься и мы сделаем машину для определения всей этой внутренней кухни... Тогда даже математики будут спать перед операциями и видеть сны.
Плоская фраза. Я стараюсь смеяться. Он тоже. Взглянул на часы.
— Ну, вам пора. До свидания, Михаил Иванович. Ни пуха ни пера!
А сам, наверное, думает «прощай». И я думаю то же, не обмануть друг друга.
Встаю. Даже рад, что нужно идти. Все мы такие.
— Ладно, ладно, иди к черту! Не стоит прощаться, сегодня увидимся. Держись, не подведи.
Он еще улыбнулся. Сделал легкий прощальный жест, и я ушел. По-моему, он повеселел. И мне как-то сразу стало легче на душе. Большое дело — улыбка, смех. Даже вот в таком положении.
О, уже пять минут десятого! Нужно идти на конференцию. Авось переживем!
Утренняя конференция в клинике — это важное дело. Правда, она берет до часу времени, но с пользой.
Зал. Стол, как для президиума, за которым я сижу один. Большой негатоскоп за моей спиной. Ряды стульев. Впереди старшие помощники: анестезиолог, Петро, Мария Васильевна, Семен Иванович, Олег. Потом ординаторы, сзади — сестры. Народу много, так что некоторые девушки стоят. В общем не очень тихо. Поболтать все любят.
Коротко докладывают ночные сестры: сколько больных, кто с высокой температурой. Подробно говорят о тяжелых. К сожалению, их всегда достаточно. Через пятнадцать минут сестры уходят. После этого оперировавшие вчера хирурги рассказывают о своих операциях — что было обнаружено, что сделано, осложнения, результаты, состояние утром. Все ошибки обсуждаются честно и откровенно. Говорят, что у нас это поставлено хорошо. «Критика и самокритика на сто процентов, невзирая на лица!» Я давно убедился, что скрывать свои ошибки просто невыгодно: о них все равно узнают и еще прибавят. Конечно, неприятности от обсуждения ошибок бывают: когда слушают сорок человек, знает вся улица. Но мы идем на это. Очень полезное дело.
Дальше докладывает дежурный врач:
— В клинике сто сорок пять человек. На третьем этаже тяжелая больная Трофимчук. У нее одышка. Все время приходится давать кислород. Пульс сто сорок, аритмия. В общем декомпенсация. В послеоперационной палате все дети в приличном состоянии.
На втором этаже тяжелый больной Онипко после удаления легкого по поводу рака. У него не держится разрежение в плевральной полости, и я ему несколько раз отсасывал воздух. Он иногда задыхался, но теперь хорошо. Кроме того, у него повышалось кровяное давление, и я его снижал пентамином.
Слышу — Петро шипит: «Вот подлец, вот сукин сын». Не выдерживает:
— Степан Степанович, какое там хорошо! Он того гляди умрет. Вы расскажите, как вы ему отсасывали воздух.
Тот мнется. Я требую пояснений от Петра.
— Я не знаю, что он делал с больным ночью, но утром я застал Онипко синим, с жестокой одышкой, с высоким кровяным давлением. Типичная тяжелая гипоксия. Отсос не работает, потому что неправильно установлен, в легком полно хрипов. Я наладил отсос, ввел в трахею трубку и отсосал много вязкой мокроты. Теперь ему стало немного легче, кровяное давление понизилось, но больной долго был в состоянии кислородного голодания, и неизвестно, как это отразится на сердце.
Я делаю непроницаемое лицо. Впрочем, наверное, все видят, что я злюсь.
— Вы знаете, как обращаться с отсосом, Степан Степанович?
— Да, знаю.
— Сколько раз вы его проверяли за ночь? (Отвечает, что много. Врет, наверное.)
— Вы слушали больного?
— Да, слушал.
— И что же?
Молчание. Новый вопрос, как будто совсем спокойный:
— Почему у больного повысилось давление? Пауза. Потом Степа промямлил ответ:
— Я понимаю теперь, что от гипоксии. А я думал, у него гипертония.
— Очень плохо, что вы поняли так поздно.
Снова пауза. Полная тишина. Мысленно: «О, дурак! Дубина, зачем ты тут сидишь?» Ладно, нужно быть вежливым. Спокойно.
— Степан Степанович, мне все совершенно ясно, и я не хочу слушать никаких оправданий. Мне некогда проводить расследование. Вам придется покинуть клинику, так как вы не подходите для такой работы, как у нас. Напомню вам: когда вы поступали, ставились условия такие же, как и всем другим: если вы нам не подойдете — я вас предупреждаю, и вы тихо, спокойно ищете место и уходите по собственному желанию, без выговоров в приказе; если вам у нас не понравится — скатертью дорога, в любой момент, даже если вы окажетесь гением. Тем более, что работу хирурга в городе найти совсем не трудно. Напоминаю дальше: вам было уже сделано два «серьезных предупреждения». Больше того, я уже предлагал вам уйти. Вы собирались, но не ушли. Я смолчал. Больше терпеть не могу. Человеческая жизнь дается однажды, простите меня за эту банальную фразу. Повторяю в который раз для всех — у нас в клинике свой кодекс о труде: врач работает столько, сколько нужно для больного. Начало — ровно в девять, а конец — когда будет сделана вся работа. Второе: если врач не годится — он должен уйти. Сам, без вмешательства дирекции и профсоюза. Вопрос о соответствии решаю я. Поскольку человеку свойственно ошибаться, я советуюсь со своими старшими помощниками. Вопрос о вас, Степан Степанович, решен давно — уже с полгода. Если вы не уйдете, я буду вынужден добиваться вашего увольнения через официальные инстанции. Итак?
Степа стоит такой жалкий.
— Ну что ж, я уйду. Только подождите, пока найду место. Все-таки у меня семья.
— Сколько ждать? Молчание. Тягостное молчание.
— Садитесь, пожалуйста.
Наверное, это жестоко. Вижу, что всем неловко и стыдно. Так вот человека выгонять. Что в таких случаях делать? Степа виноват. Больного чуть не уморил. Он не первый раз делает одинаковые ошибки: два месяца назад погиб на его дежурстве мальчик почти при тех же обстоятельствах — тоже не отсосал мокроту. Но мне как-то все равно плохо. Жалко парня. Может быть, нужно еще поговорить с ним? Убедить, помочь? Еще дать срок? Нет, хватит. Что бы я сказал дочери этого Онипко?.. Встает Петро:
— Михаил Иванович, давайте оставим Степана еще. Он исправится.
Вот, сначала нажаловался, а теперь милосердие. Прошлый раз он не возражал.
— Вы хотите его оставить? Пожалуйста, если вы будете за него дежурить и вести больных. Пусть он только деньги получает.
Как это оскорбительно! Степан встал и вышел, весь красный. Я сделал вид, что не заметил. Они все меня ненавидят в этот момент. Я вижу.
Петро стоит.
— Оставьте Степана. Мы ему поможем. Он хороший. Правда, товарищи?
Одобрительный шум.
Мне остается только молчать.
Неприятная история. Но я не могу поступить иначе. Они все думают, что я жесток. А мне кажется — наоборот. Нет, не каждый может лечить тяжелых больных. Не каждый. Злюсь. И жалко. Надо сдержаться. Отложить.
— Докладывайте операции на сегодня.
Подробный разбор больных, идущих на операцию, производится по субботам на всю будущую неделю. Тогда же составляется расписание. Утром оперирующий хирург только напоминает основные сведения о больном и обсуждается план операции. Впрочем, иногда обсуждение бывает долгим.
Сегодня обычный день: пять операций, из которых одна с искусственным кровообращением — это Саша. Начинают обычно с младших. Два ординатора сообщили о больных с митральными стенозами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75