Хотя и в Германском союзе государственный канцлер, который постепенно стал для всех свободолюбиво и национально мыслящих немцев самым ненавистным государственным деятелем эпохи, задавал тон во всем, что касалось подавления его врагов, но в конце всех усилий была буря 1848-1849 годов, которая сильнее всего разразилась в Вене и лишила корней могучий ствол.
Меттерних и далее сумел определять в союзе совместные действия с прусским и другими германскими правительствами, но ему не удалось сплотить все силы для позитивных задач; наоборот, здесь бразды правления все больше и больше ускользали из его рук, творческая инициатива перешла к другим прежде всего, к Пруссии, и Австрия оказалась в пассивной роли примкнувшего, мимо которого проходят события. Пример:
Германский таможенный союз. С 1826 года, если говорить о первом таможенном договоре, который был заключен между Берлином и Анхальт-Бернбургом, и по 1842-й – год присоединения к союзу Люксембурга, Пруссии удалось создать торговое и таможенное единство и тем самым экономическое единство в пределах Германского союза, которое считается важнейшим предварительным этапом основания государства 1871 года. Постепенно к таможенному союзу присоединялись германские страны под руководством Пруссии, которое основывалось на смеси превосходства, давления, иногда грубого, иногда мягкого, и политико-экономического честного поведения. Его ядром было слияние двух таможенных союзов – прусско-гессенского 1828 года с баварско-вюртембергским того же года, которое состоялось в 1833 году, пройдя предварительно промежуточный этап прусско-южногерманского торгового соглашения 1829 года. В 1842 году из 39 членов Германского союза 29 входили в Германский таможенный и торговый союз (“налоговый союз”), другими словами, все, кроме Австрии и проводника британской торговой политики – Ганновера, государства побережья моря или расположенные вблизи от него.
Если можно подвергнуть сомнению качества Меттерниха как государственного деятеля, то именно на основании этого процесса. Германский таможенный союз, область действия которого (исключая Ганноверский налоговый союз) перекрывается позднейшим государством Бисмарка, по праву считается “важным прецедентом для национального и государственно-политического объединения Германии под руководством Пруссии”. Поведение Меттерниха во всем этом комплексе вопросов кажется необъяснимо поверхностным. Хотя он постоянно пытался достичь таможенного единства и использовал для этого некоторые средства дипломатического обихода, дело не трогалось с места; либо он совершенно не понимал важности проблемы, либо уклонялся от нее с той усталой небрежностью, которую можно было все чаще наблюдать у стареющего канцлера. Фридрих фон Моц и Карл Георг Маасен, прусские отцы таможенного союза, стояли на реальной почве. Статья 19 Союзного акта гласила: “Члены союза оставляют за собой право на первом заседании Союзного сейма во Франкфурте подвергнуть обсуждению принятые на Венском конгрессе принципы торговли и сообщения между различными государствами союза, а также судоходства”. Пруссия действовала не только на основании законности, но и по долгу службы, затрагивая эту тему. Даже если в процессе консолидации своей собственной таможенной области, то есть при вовлечении в нее анклавов, она действовала иногда непреклонно (например, в конфликте с Анхальт-Кетен), то она все же действовала согласно законам экономической целесообразности, которыми руководствовалось также большинство членов союза: с ними Пруссия заключила честные договоры, которые, разумеется, расширяли ее полномочия, но вместе с тем и учитывали экономические интересы партнеров. Они, и прежде всего представители Южной Германии, вступали в таможенный союз не из любви к Пруссии, а потому что было ясно, что ни бундестаг не собирается проявлять какую-либо инициативу относительно упомянутой статьи 19, ни от Австрии нечего было ожидать альтернативы прусской концепции. То, что так случилось, то, что Меттерних, который обычно так мастерски умел использовать Союзный сейм в качестве орудия, не увидел и не использовал большие возможности влияния, которые давала Австрии статья 19, относится к его упущениям, имевшим тяжелые последствия для габсбургского государства. За тридцать лет до Кенигсгреца оно было вытеснено из экономики Германии, или, точнее сказать, ушло само; и в этом была значительная доля вины Меттерниха. Можно найти некоторые объяснения: наряду с определенными изменениями личности государственного канцлера в смысле некоторого расслабления – самовосприятие монархии, которая, будучи огромным многонациональным государством, не оценила вопроса немецкого экономического единства в полном объеме для своего будущего. Здесь непроизвольно напрашивается сравнение Великобритания – ЕЭС: она тоже долгое время из своего положения Commonwealth (Содружества), вообще из-за своей традиционной заморской позиции не могла найти “путь в Европу” и лишь в последний момент вступила на него, преодолевая большое внутреннее и внешнее сопротивление; то же произошло и с Австрией, но без британского “Все хорошо, что хорошо кончается”. Глядя из Вены на гигантскую империю, превратить которую в экономически единую потребовало бы неимоверных усилий, предпочитали заниматься своими собственными делами, которых было более чем достаточно, и не распознали вовремя исторического значения затеянного Пруссией таможенного объединения. В конечном счете в близорукости Меттерниха нашла свое отражение нечеткость взаимосвязей внешней и внутренней политики. В то время как Пруссия старалась превратить “немецкую заграницу” все больше и больше в “свою страну” – а таможенный союз означал именно это, – для дунайской монархии все немецкое, что лежало за пределами ее границ, все больше и больше приобретало характер “заграницы”. Меттерних смотрел на Германию совершенно иными глазами, чем Моц или Фридрих Лист, а именно – так, как руководитель великой мировой державы смотрит на какую-то область второстепенного значения, про которую нельзя точно сказать, относится она к внешней или внутренней политике.
И опять во весь рост встает вопрос о роли Меттерниха во внутренней политике. Как он считал, до сих пор он руководил Европой, но никогда – Австрией. Он считал себя дипломатом, человеком affaires efrangeres – европейской кабинетной политики. Таким видел его мир, и в общих чертах так оно и было. Здесь проходили его границы, которые он признавал в приятные минуты. Насколько он блистал в салонах, производил впечатление на дипломатических переговорах, проявлял по отношению к подчиненным решительность, а по отношению к равным себе – независимое превосходство, насколько он был мастером в обхождении с коронованными особами и членами правящих домов, настолько же он был лишен какого-либо влияния на массы; он был полной противоположностью народному трибуну или партийному вожаку. Он был абсолютно непопулярен; увлеченность эмоциональным порывом толпы, созвучие с “общественным мнением” – все это было ему чуждо и глубоко противно. Он не входил в наиболее влиятельные силы XIX века и, в сущности, вообще их не понимал; из предреволюционной аристократической культуры он как чужестранный свидетель попал в зарождающийся индустриальный мир.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Меттерних и далее сумел определять в союзе совместные действия с прусским и другими германскими правительствами, но ему не удалось сплотить все силы для позитивных задач; наоборот, здесь бразды правления все больше и больше ускользали из его рук, творческая инициатива перешла к другим прежде всего, к Пруссии, и Австрия оказалась в пассивной роли примкнувшего, мимо которого проходят события. Пример:
Германский таможенный союз. С 1826 года, если говорить о первом таможенном договоре, который был заключен между Берлином и Анхальт-Бернбургом, и по 1842-й – год присоединения к союзу Люксембурга, Пруссии удалось создать торговое и таможенное единство и тем самым экономическое единство в пределах Германского союза, которое считается важнейшим предварительным этапом основания государства 1871 года. Постепенно к таможенному союзу присоединялись германские страны под руководством Пруссии, которое основывалось на смеси превосходства, давления, иногда грубого, иногда мягкого, и политико-экономического честного поведения. Его ядром было слияние двух таможенных союзов – прусско-гессенского 1828 года с баварско-вюртембергским того же года, которое состоялось в 1833 году, пройдя предварительно промежуточный этап прусско-южногерманского торгового соглашения 1829 года. В 1842 году из 39 членов Германского союза 29 входили в Германский таможенный и торговый союз (“налоговый союз”), другими словами, все, кроме Австрии и проводника британской торговой политики – Ганновера, государства побережья моря или расположенные вблизи от него.
Если можно подвергнуть сомнению качества Меттерниха как государственного деятеля, то именно на основании этого процесса. Германский таможенный союз, область действия которого (исключая Ганноверский налоговый союз) перекрывается позднейшим государством Бисмарка, по праву считается “важным прецедентом для национального и государственно-политического объединения Германии под руководством Пруссии”. Поведение Меттерниха во всем этом комплексе вопросов кажется необъяснимо поверхностным. Хотя он постоянно пытался достичь таможенного единства и использовал для этого некоторые средства дипломатического обихода, дело не трогалось с места; либо он совершенно не понимал важности проблемы, либо уклонялся от нее с той усталой небрежностью, которую можно было все чаще наблюдать у стареющего канцлера. Фридрих фон Моц и Карл Георг Маасен, прусские отцы таможенного союза, стояли на реальной почве. Статья 19 Союзного акта гласила: “Члены союза оставляют за собой право на первом заседании Союзного сейма во Франкфурте подвергнуть обсуждению принятые на Венском конгрессе принципы торговли и сообщения между различными государствами союза, а также судоходства”. Пруссия действовала не только на основании законности, но и по долгу службы, затрагивая эту тему. Даже если в процессе консолидации своей собственной таможенной области, то есть при вовлечении в нее анклавов, она действовала иногда непреклонно (например, в конфликте с Анхальт-Кетен), то она все же действовала согласно законам экономической целесообразности, которыми руководствовалось также большинство членов союза: с ними Пруссия заключила честные договоры, которые, разумеется, расширяли ее полномочия, но вместе с тем и учитывали экономические интересы партнеров. Они, и прежде всего представители Южной Германии, вступали в таможенный союз не из любви к Пруссии, а потому что было ясно, что ни бундестаг не собирается проявлять какую-либо инициативу относительно упомянутой статьи 19, ни от Австрии нечего было ожидать альтернативы прусской концепции. То, что так случилось, то, что Меттерних, который обычно так мастерски умел использовать Союзный сейм в качестве орудия, не увидел и не использовал большие возможности влияния, которые давала Австрии статья 19, относится к его упущениям, имевшим тяжелые последствия для габсбургского государства. За тридцать лет до Кенигсгреца оно было вытеснено из экономики Германии, или, точнее сказать, ушло само; и в этом была значительная доля вины Меттерниха. Можно найти некоторые объяснения: наряду с определенными изменениями личности государственного канцлера в смысле некоторого расслабления – самовосприятие монархии, которая, будучи огромным многонациональным государством, не оценила вопроса немецкого экономического единства в полном объеме для своего будущего. Здесь непроизвольно напрашивается сравнение Великобритания – ЕЭС: она тоже долгое время из своего положения Commonwealth (Содружества), вообще из-за своей традиционной заморской позиции не могла найти “путь в Европу” и лишь в последний момент вступила на него, преодолевая большое внутреннее и внешнее сопротивление; то же произошло и с Австрией, но без британского “Все хорошо, что хорошо кончается”. Глядя из Вены на гигантскую империю, превратить которую в экономически единую потребовало бы неимоверных усилий, предпочитали заниматься своими собственными делами, которых было более чем достаточно, и не распознали вовремя исторического значения затеянного Пруссией таможенного объединения. В конечном счете в близорукости Меттерниха нашла свое отражение нечеткость взаимосвязей внешней и внутренней политики. В то время как Пруссия старалась превратить “немецкую заграницу” все больше и больше в “свою страну” – а таможенный союз означал именно это, – для дунайской монархии все немецкое, что лежало за пределами ее границ, все больше и больше приобретало характер “заграницы”. Меттерних смотрел на Германию совершенно иными глазами, чем Моц или Фридрих Лист, а именно – так, как руководитель великой мировой державы смотрит на какую-то область второстепенного значения, про которую нельзя точно сказать, относится она к внешней или внутренней политике.
И опять во весь рост встает вопрос о роли Меттерниха во внутренней политике. Как он считал, до сих пор он руководил Европой, но никогда – Австрией. Он считал себя дипломатом, человеком affaires efrangeres – европейской кабинетной политики. Таким видел его мир, и в общих чертах так оно и было. Здесь проходили его границы, которые он признавал в приятные минуты. Насколько он блистал в салонах, производил впечатление на дипломатических переговорах, проявлял по отношению к подчиненным решительность, а по отношению к равным себе – независимое превосходство, насколько он был мастером в обхождении с коронованными особами и членами правящих домов, настолько же он был лишен какого-либо влияния на массы; он был полной противоположностью народному трибуну или партийному вожаку. Он был абсолютно непопулярен; увлеченность эмоциональным порывом толпы, созвучие с “общественным мнением” – все это было ему чуждо и глубоко противно. Он не входил в наиболее влиятельные силы XIX века и, в сущности, вообще их не понимал; из предреволюционной аристократической культуры он как чужестранный свидетель попал в зарождающийся индустриальный мир.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24