наиболее серьёзная обстановка сложилась на восьмом, девятом и десятом этажах (до высотки дело ещё не дошло), особенно с правой стороны, где находились хореография, народный театр и киностудия: здесь из большинства окон полыхало, поэтому с автолестниц работать было практически невозможно.
Но если в коридоры восьмого и девятого ребята уже пробились и вовсю их тушили, если в левое крыло десятого, в выставочный зал пробился Дед, то с правым крылом дело обстояло куда хуже: сотни горящих коробок с кинолентами создали здесь такую высокую температуру, что больше трех-четырех секунд ствольщики не выдерживали.
Невозможно было в киностудию пробиться и со двора — по тем же причинам, что и с фасада.
Десятый этаж на те минуты стал для нас главным: и потому, что здесь находилось много людей, и потому что именно через него лежал единственный путь к высотной части.
Ещё об обстановке. К этому времени работать стало полегче: во-первых, генерал Ермаков создал вокруг Дворца мощное оцепление и никаких эевак не допускал; вовторых, десятки машин «скорой помощи» немедленно эвакуировали всех спасённых; и в-третьих, специально для начальства Кожухов создал «ложный штаб» с телефоном и прикрепил к начальству связного офицера.
Теперь нам ничего не мешало — кроме пожара.
В нескольких словах перечислю, что я видел одновременно. В окне десятого атажа то появлялась, то исчезала Ольга с Бубликом.
Слева от них, между восьмым и девятым, висел на шторе ассистент Ольгииого мужа Валерий. К нему уже почти долез по штурмовке Володя Ннкулькин.
На левом крыле Юра Кожухов уже забрался по штурмовке к окну диспетчерской и полез на подоконник. Через мииуту-другую ему суждено будет знать, что его Вета задохнулась в дыму.
В нескольких шагах от меня ступил иа землю с тридцатиметровки шахматный маэстро Капустин. Он бессмысленно улыбался, махал рукой — в вдруг рухнул в обморок.
Из доброго десятка неотложных проблем, которые надлежало немедленно решать, я сконцентрировался на Ольге с Бубликом. Сколько они продержатся, знать я не мог, но сознавал, что счёт идёт на минуты, а то и на секунды.
Чепурин, с которым Кожухов связался по радио, чётко доложил: чтобы протушить фильмотеку, ему необходимы два ствола А. Пока мы с Кожуховым ломали головы, где их взять, появились Вася и Лёша, подпалённые, прокопчённые, но удовлетворённые — с литобъединением они сработали иа пятёрку.
Я ввёл Васю в обстановку. Он отрешённо слушал, смотрел наверх и думал. А у меня не было времени ему сочувствовать, мне нужно было добыть стволы и пеногенераторы.
Вася перекинулся несколькими словами с Лёшей и подошёл к Кожухову. Полковник начал было проявлять заботу — у Васи были обожжены веки и брови, но он отмахнулся. Весь разговор шёл при мне.
— Товарищ полковник, разрешите со связным пробиться в киностудию.
— Каким образом?
— Через крышу технического этажа.
— Хорошо продумал?
Полковник разговаривал с Васей и смотрел на сына, который появился в окне, прокричал что-то ребятам и стал спускать на спасательной верёвке тело Веты.
— Так точно, товарищ полковник…
— Хорошо, — Кожухов оторвал взгляд от окна. — Не забыли перезарядить КИПы?.. Если пробьёшься, доложишь, как по крыше подобраться к высотной части.
Вася с Лёшей побежали к центральному входу.
— По крыше… — как бы про себя пробормотал Кожухов. — По крыше… Дима, а если попробовать с крыши кинотеатра?
Я даже сначала не понял, что это ко мне — полковник никогда не называл меня по имени. И уж совсем не догадывался, какая замечательно дерзкая, воистину гениальиая идея пришла в его голову. Я думал о Васе и Лёше.
Как потом рассказал Лёша, в лифтовом холле десятого Чепурин хорошенько полил их водой, и они по винтовой лестнице прорвались на крышу. Но спуститься с технического этажа на десятый оказалось невозможным — помните решётчатую металлическую дверь, преградившую дорогу Ольге? Даже Лёша с его богатырской силой не смог ту дверь сломать — лом, пожарный лёгкий, для такой работы не годился, нужен был лом тяжёлый.
Вася заметался по крыше и надумал такую штуку: обвязался спасательной верёвкой, велел Лёше держать покрепче, лёг, заглянул вниз и стал звать Ольгу. Ольга говорила, что ушам своим не поверила — думала, галлюцинация, уж очень тогда ей было плохо. Но высунулась, откликнулась на авось: «Мы здесь, Вася, мы здесь!» Они оказались примерно в шести метрах книзу и чуть правее. С этого момента я все видел сам. Достигнув уровня окна, Вася вцепился в подоконник, прыгнул в комнату — а оттуда дым уже столбам валил, и через полминуты Лёша поднимал Ольгу с Бубликом наверх. Потом снова спуотил верёвку и поднял Васю.
На эту сцену многие смотрели оцепенев. Вася ещё дважды спускался, кого-то обвязывал, и Лёша поднимал. А потом Чепурин протушил фильмотеку и спасал людей обычным путём.
Вот такая история. Дальше была крыша с её морозом и ветром, затем минут через пятнадцать Ольгу, Бублика и двоих других удалось переправить по внутренней лестнице и оттуда в больницу, а Вася с Лёшей по той же крыше технического этажа побежали на разведку к высотной части.
Странная вещь! Когда Лёша поднял Ольгу с Бубликом на крышу, я машинально взглянул на часы: было 19.34; значит, все, что я пока вам рассказывал, происходило примерно в течение одного часа.
А ведь я рассказал лишь малую часть того, что видел.
Потом мы подсчитали, что за первый час Большого Пожара было выведено, вынесено и спасено по лестницам более трехсот человек, а предстояло спасти ещё столько же. Это очень много, о таком я ещё ни разу не слышал и не читал: когда горели небоскрёбы в Сан-Паулу, Лас-Вегасе, Сеуле и Токио, спасённых, помнится, было гораздо меньше.
Итак, я видел лишь то, что происходило снаружи; о том, что творилось внутри, мне становилось известным по радиопереговорам и донесениям связных. Находясь в безопасности, я превратился в наблюдающую, слышащую, принимающую и передающую приказы машину.
НШ — это глаза, уши и рупор руководителя тушения пожара.
Если бы у меня было время и спокойствие духа, я бы любовался действиями своего РТП и аплодировал ему, как любимому артисту.
Говорят, Савицкий был великим тушилой, но в деле я его увидеть не успел. Он руководил пожарными и техникой, как классный дирижёр оркестром, он слышал каждую фальшивую ноту. Во время пожара Савицкий никогда не повышал голоса — от него на людей нисходило спокойствие и уверенность. В огонь он шёл только тогда, когда это было сверхнужно — так полководец подхватывает знамя и идёт вперёд, чтобы поднять боевой дух войск.
А Кожухова я много раз видел в деле.
Я читал, что самой высокой наградой для римского полководца был венок, который после победы ему вручали легионеры. Звание тушилы — это тоже наш венок, это награда, которую пожарные дают своему начальнику. Ни в каком личном деле она не фигурирует, она — признание подчинённых, и любой пожарный офицер самого высокого ранга мечтает её получить, как любой шахматный мастер мечтает стать гроссмейстером.
По большому счёту, таких тушил у яас выло двое, «Кожухов и Чепурии — любимые ученики Савицкого.
Сейчас речь о Кожухове. Вёл он себя по-иному: и голос повышал, и мог накричать, но при всем этом цепко держал в своих руках боевые участки, от важнейших до второстепенных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76