Поезд мягко бежал мимо ясеней, потом остановился, казалось -
прямо в поле. Названия станции никто не объявил. "Это Эшгроув?"
- спросил я у мальчишек на перроне. "Эшгроув", - отозвались
они. Я сошел.
Платформу освещал фонарь, но лица ребят оставались в
темноте. Один из них спросил: "Вам к дому доктора Стивена
Альбера?" Другой сказал, не дожидаясь ответа: "До дома
неблизко, но вы не заблудитесь: ступайте вот этой дорогой
налево и сворачивайте влево на каждой развилке". Я бросил им
последнюю монету, спустился по каменным ступенькам и вышел на
безлюдную дорогу. Она полого вела вниз. Колея была грунтовая,
над головой сплетались ветки, низкая полная луна словно
провожала меня.
На миг мне показалось, будто Ричард Мэдден как-то
догадался о моем отчаянном плане. Но я тут же успокоил себя,
что это невозможно. Указание сворачивать всякий раз налево
напомнило мне, что таков общепринятый способ отыскивать
центральную площадку в некоторых лабиринтах. В лабиринтах я
кое-что понимаю: не зря же я правнук того Цюй Пэна, что был
правителем Юньнани и отрекся от бренного могущества, чтобы
написать роман, который превзошел бы многолюдьем "Сон в красном
тереме", и создать лабиринт, где заблудился бы каждый.
Тринадцать лет посвятил он двум этим трудам, пока не погиб от
руки чужеземца, однако роман его остался сущей бессмыслицей, а
лабиринта так и не нашли. Под купами английских деревьев я
замечтался об этом утраченном лабиринте: нетронутый и
безупречный, он представился мне стоящим на потаенной горной
вершине, затерявшимся среди рисовых полей или в глубинах вод,
беспредельным - не просто с восьмигранными киосками и
дорожками, ведущими по кругу, но с целыми реками, провинциями,
государствами. Я подумал о лабиринте лабиринтов, о петляющем и
растущем лабиринте, который охватывал бы прошедшее и грядущее и
каким-то чудом вмещал всю Вселенную. Поглощенный призрачными
образами, я забыл свою участь беглеца и, потеряв ощущение
времени, почувствовал себя самим сознанием мира. Я попросту
воспринимал это смутное, живущее своей жизнью поле, луну,
последние отсветы заката и мягкий спуск, отгонявший даже мысль
об усталости. Вечер стоял задушевный, бескрайний. Дорога
сбегала и ветвилась по уже затуманившимся лугам. Высокие, будто
скандируемые ноты то вдруг наплывали, то вновь отдалялись с
колыханием ветра, скраденные листвой и расстоянием. Я подумал,
что врагами человека могут быть только люди, люди той или иной
земли, но не сама земля с ее светляками, звуками ее языка,
садами, водами, закатами. Тем временем я вышел к высоким
поржавелым воротам. За прутьями угадывалась аллея и нечто вроде
павильона. И тут я понял: музыка доносилась отсюда, но что
самое невероятное - она была китайская. Поэтому я и
воспринимал ее не задумываясь, безотчетно. Не помню, был ли у
ворот колокольчик, звонок или я просто постучал. Мелодия все
переливалась.
Но из дома за оградой показался фонарь, в луче которого
стволы то выступали из тьмы, то снова отшатывались, бумажный
фонарь цвета луны и в форме литавр. Нес его рослый мужчина.
Лица я не разглядел, поскольку свет бил мне в глаза. Он
приоткрыл ворота и медленно произнес на моем родном языке:
- Я вижу, благочестивый Си Пэн почел своим долгом
скрасить мое уединение. Наверное, вы хотите посмотреть сад?
Он назвал меня именем одного из наших посланников, и я в
замешательстве повторил за ним:
- Сад?
- Ну да, сад расходящихся тропок.
Что-то всколыхнулось у меня в памяти и с необъяснимой
уверенностью я сказал:
- Это сад моего прадеда Цюй Пэна.
- Вашего прадеда? Так вы потомок этого прославленного
человека? Прошу.
Сырая дорожка вилась, как тогда, в саду моего детства. Мы
вошли в библиотеку с книгами на восточных и европейских языках.
Я узнал несколько переплетенных в желтый шелк рукописных томов
Утраченной Энциклопедии, изданием которой ведал Третий
Император Лучезарной Династии и которую так и не отпечатали.
Граммофон с крутящейся пластинкой стоял возле бронзового
феникса. Помню еще вазон розового фарфора и другой много
древнее, того лазурного тона, который наши мастера переняли у
персидских горшечников...
Стивен Альбер с улыбкой наблюдал за мной. Был он, как я
уже говорил, очень рослый, с тонким лицом, серыми глазами и
поседевшей бородой. Чудилось в нем что-то от пастора и в то же
время от моряка; уже потом он рассказал мне, что был
миссионером в Тенчуне, "пока не увлекся китаистикой".
Мы сели: я - на длинную приземистую кушетку, а он -
устроившись между окном и высокими круглыми часами. Я высчитал,
что по крайней мере в ближайший час мой преследователь Ричард
Мэдден сюда не явится. С непреложным решением можно было
повременить.
- Да, судьба Цюй Пэна воистину поразительна, - начал
Стивен Альбер. - Губернатор своей родной провинции, знаток
астрономии и астрологии, неустанный толкователь канонических
книг, блистательный игрок в шахматы, прославленный поэт и
каллиграф, он бросил все, чтобы создать книгу и лабиринт. Он
отрекся от радостей деспота и законодателя, от бесчисленных
наложниц, пиров и даже от всех своих познаний и на тринадцать
лет затворился в Павильоне Неомраченного Уединения. После его
смерти наследники не обнаружили там ничего, кроме груды
черновиков. Семья, как вам, конечно же, известно, намеревалась
предать их огню, но его душеприказчик-монах - то ли даос, то
ли буддист - настоял на публикации.
- Мы, потомки Цюй Пэна, - вставил я, - до сих пор
проклинаем этого монаха. Он опубликовал сущую бессмыслицу. Эта
книга попросту невразумительный ворох разноречивых набросков.
Как-то я проглядывал ее: в третьей главе герой умирает, в
четвертой - он снова жив. А что до другого замысла Цюй Пэна,
его лабиринта...
- Этот лабиринт - здесь, - уронил Альбер, кивнув на
высокую лаковую конторку.
- Игрушка из слоновой кости! - воскликнул я. - Лабиринт
в миниатюре...
- Лабиринт символов, - поправил он. - Незримый лабиринт
времени. Мне, варвару англичанину, удалось разгадать эту
нехитрую тайну. Через сто с лишним лет подробностей уже не
восстановишь, но можно предположить, что произошло. Видимо,
однажды Цюй Пэн сказал: "Я ухожу, чтобы написать книгу", а в
другой раз: "Я ухожу, чтобы построить лабиринт". Всем
представлялись две разные вещи; никому не пришло в голову, что
книга и лабиринт - одно и то же. Павильон неомраченного
Уединения стоял в центре сада, скорее всего запущенного; должно
быть, это и внушило мысль, что лабиринт материален. Цюй Пэн
умер; никто в его обширных владениях на лабиринт не
натолкнулся; сумбурность романа навела меня на мысль, что это и
есть лабиринт. Верное решение задачи мне подсказали два
обстоятельства: первое - любопытное предание, будто Цюй Пэн
задумал поистине бесконечный лабиринт, а второе - отрывок из
письма, которое я обнаружил.
Альбер поднялся. На миг он стал ко мне спиной и выдвинул
ящик черной с золотом конторки.
1 2 3 4