Он был очень богат, потратив только десятую часть капитала. Но беспокоило его вовсе не это. Встревожило его неожиданное открытие, что он состарился.
Казалось, только вчера он молодым юношей пришел на отцовскую фабрику, полный сил и энтузиазма, строя планы для себя и своих служащих, большинство из которых впоследствии он сумел сохранить. А теперь большая часть дела всей его жизни рассыпалась в пух и прах.
Размышляя над неожиданным поворотом событий, Эндрю Акфилд тяжело заболел. Обострился плеврит — старая история, результат постоянного пребывания в духоте, постоянной нехватки свежего воздуха, постоянного недостатка физической нагрузки, слишком напряженного труда и слишком долгого пренебрежения отдыхом.
Врач нерешительно предписал ему покой и поездку за границу, и Эндрю Акфилд, к его изумлению, согласился.
После короткой доверительной беседы со своим пациентом доктор добавил, что тот должен ехать один. Миссис Акфилд была удивлена, шокирована и сперва не поверила.
— Место жены рядом с мужем, — вновь и вновь повторяла она.
Но врач стоял твердо, и Эндрю тоже.
— Ему необходимо полностью изменить образ жизни, — пояснил доктор, а Эндрю кивнул.
Следующие несколько дней встревожили его жену больше, чем весь период болезни. Он словно превратился в школьника.
Взял с собой очень мало вещей из одежды, вселив в нее сильное подозрение, что намерен обзавестись новыми, и отнюдь не у доброго местного портного, который в течение пятидесяти лет шил Эндрю практичные костюмы.
Через месяц он сообщил домой, что задержится на какое-то время. Через два месяца повторил первое сообщение почти слово в слово.
Миссис Акфилд писала и умоляла позволить ей приехать к нему, но довольно долго не получала ответа, а потом получила одно только слово: «Невозможно».
Нерегулярно приходили и открытки от него, где он коротко писал, что жив и здоров. Из них явствовало, что он путешествует, кочуя по всей Европе.
Открытки отправлялись то из одной столицы, то из другой, то с веселого испанского морского курорта, то из маленькой деревушки в Альпах. Наконец Эндрю написал жене письмо из Монте-Карло.
В первый раз приступив к описанию своего образа жизни, он испытал некое странное смущение и легкий испуг. И он едва не вернулся домой, в уютный мир знакомых, привычных вещей.
А потом опыт долгой уединенной жизни помог ему взять себя в руки.
Одиночество не страшило его, он всегда любил со стороны наблюдать за людьми, разгадывать их характер, не вторгаясь в их жизнь.
Фиону Эндрю заметил сразу. Ее вообще все всегда замечали из-за светлых волос, необычной манеры держать голову и чудесного цвета лица.
Решившись заговорить с ней, Эндрю боялся получить отпор. За все время странствий ему почти не доводилось беседовать с женщинами.
Мужчины обычно с удовольствием вступали с ним в разговор. Они сразу чувствовали, что он проявляет к ним интерес, и отвечали ему тем же.
С женщинами он нервничал, мало с ними общался и понимал еще меньше.
Проведя в обществе Фионы неделю, Эндрю Акфилд понял, чего был лишен в жизни.
Будучи воплощением мужественности, он должен был любить многих женщин, если бы вся его мужская сила не была отдана целиком и полностью работе.
Если бы случилось так, что какая-то женщина покорила его сердце, он стал бы идеальным мужем. Ему нравилась женская слабость и хрупкость, нравилось чувство собственного превосходства, которое он ощущал еще на фабрике.
В то же время этот сильный мужчина с восторгом упал бы к ногам любимой женщины.
Фиона олицетворяла его представление об идеале. Он восхищался ее манерами, хрупкостью, естественным обхождением с мужчиной, который оказывает ей даже небольшие знаки внимания.
Ему нравилось ее отношение ко всему, что поможет ей выжить.
Такой, по его убеждению, и следует быть женщине. Он терпеть не мог женщин, готовых соперничать в работе с мужчинами или даже брать верх в чисто мужских сферах деятельности.
Эндрю мало-помалу вытянул из Фионы ее историю, и это отняло у него тоже много времени.
Хорошо познакомившись за три недели, они чувствовали взаимное восхищение и, чем больше они общались, тем больше привязывались друг к другу.
Как-то вечером, во время совместного обеда в казино, на той же самой террасе, где они впервые встретились, Эндрю Акфилд открыл ей душу.
Фиона, смотревшая на него через узкий столик, выглядела совершенно очаровательной. На ней было темно-зеленое платье, украшенное пурпурными орхидеями, которые Эндрю преподнес ей в тот вечер.
Кудрявые светлые волосы ореолом окружали ее головку, обрамляли округлившееся лицо.
Во время рассказа она не сводила с него широко открытых серьезных глаз, окаймленных темными загнутыми ресницами, которые почти касались ее тонких бровей.
Прелестная, совсем юная… И Эндрю от начала до конца рассказал свою историю с решимостью мужчины, пришедшего к твердому заключению о необходимости изменить свою жизнь.
— Фиона, — серьезно сказал он в заключение, — мне недолго осталось жить. Нет, нет, ничего не говорите, дорогая. Я старик и, может быть, слишком много работал.
Возможно, другие мужчины доживут до более преклонных лет, но я, как отработанный мотор, кажется, скоро завершу свой путь в этом мире.
У меня было мало радостей в жизни, я, наверное, уже говорил вам об этом. Развлекаться я никогда не умел, а теперь для меня развлечение состоит в том, чтобы посидеть на солнышке и понаблюдать за другими.
Я почти не знал женщин, и у меня нет воспоминаний, связанных со счастливыми минутами прошлого: с заветной розовой ленточкой, или засохшим цветком, или театральной программкой, или маленькой перчаткой и тому подобное.
В моем сердце теперь будет храниться единственное воспоминание, Фиона, — о последней неделе рядом с вами, о времени, которое мы провели вместе.
Это воспоминание самое счастливое, самое живое. Дорогая, я стар и болен… Одарите ли вы счастьем последние годы моей жизни?
Я говорю «годы», но, возможно, остались лишь месяцы.
Согласитесь ли вы жить со мной, поедете ли вы со мной? Я не вкладываю в слово «жить» общепринятый смысл. Хотя очень хотел бы, чтобы это было в моих силах.
Будь я на двадцать лет моложе, все обернулось бы по-другому. Я даже тогда был бы для вас слишком стар, но сделал бы все возможное, чтобы вы полюбили меня.
Я не могу просить вас жить со мной как с мужчиной, Фиона, но могу просить разделить эту жизнь как с другом. Я не желаю видеть вас урывками, как теперь.
Я хочу, чтобы вы были со мной, потому что люблю вас, и потому, что любовь, которую могу вам предложить, будет лишь стариковской привязанностью и обожанием, хотя для меня это величайшая трагедия.
Будь я молод, весь мир отдал бы за нашу с вами любовь. Но сейчас могу предложить ее вам только в таком виде.
Разрешите мне подносить вам подарки, Фиона, разрешите попробовать дать вам счастье, и если вы мне это позволите, то сделаете меня счастливейшим на свете. Так как же, милая?… Вы скажете «да»?
Когда Эндрю закончил, Фиона, не раздумывая, протянула ему через стол руки.
— О, мой дорогой, — вымолвила она со слезами на глазах, — конечно же, я скажу «да»!
И для Фионы настало время покоя и роскоши, удовольствий и радостей.
Эндрю Акфилд проявлял к ней необыкновенную доброту и предупредительность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39