— Смотрится прелестно, мадам, — с энтузиазмом произнесла Роза. — Я рада, что вы купили это голубое платье. Оно очень вам идет.
— К нему хорошо подойдут мои аквамарины, — ответила Лидия, улыбнувшись комплименту, и открыла футляр.
Она пристегнула два камня к платью и два поменьше на мочки ушей, затем обратилась к подставке с кольцами. На ней выстроился целый ряд колец, и, выбрав большой квадратный аквамарин — один из последних подарков Ивана, — она на секунду задержала взгляд на тонком узком финифтевом колечке, его первом подарке, сделанном после свадьбы. Оно не очень дорого стоило, но в те дни для них это было целое состояние. Тем не менее оно было выполнено с изумительным вкусом, и любая была бы рада иметь такое кольцо, независимо от того, сколько оно стоит, — бело-красная эмаль начала прошлого века, выполненная умелым мастером, который выгравировал слова: «Мое сердце — твое».
Лидия взяла кольцо, повертела его в пальцах. Сколько всего произошло с тех пор! И все же отчасти так и было — сердце Ивана принадлежало ей. Он изменял, он любил других женщин, но она без страха могла задать себе вопрос, а дарил ли он когда-нибудь им то, что принадлежало ей?
Когда она вышла за него замуж, когда сбежала от тихого, размеренного существования в загородном особняке, она говорила самой себе с самодовольством юности, что точно знает свое будущее и готова к нему. Возможно, неведение и неопытность отчасти спасли ее от боли и сердечных мук.После замужества она испытала шок, но ее миновало долгое унизительное ожидание того, что случилось, предчувствие неизбежности несчастья прежде, чем оно произошло.
Нет, она искренне могла сказать, что была невероятно счастлива с Иваном, особенно в первые годы их брака, — годы, когда он пробивался к славе и признанию, потому что его гений требовал внимания и не терпел неизвестности.
А потом… ей было трудно даже для себя выразить словами, что она почувствовала, когда другие женщины впервые начали играть роль в жизни Ивана. Конечно, она ревновала — дико, безумно ревновала, но все же сумела как-то сохранить равновесие, удержаться от сцен и вражды с Иваном, что было бы так легко сделать, пойди она тем путем, который каждый посчитал бы нормальным. Не только ее ум не позволил ей так поступить. Именно сейчас, когда ей минуло сорок, Лидия начала сознавать то странное влияние, которое она оказывала на мужа.
Ее воспитали сдержанной. Все ее родные были спокойными, лишенными эмоций людьми, и, по их собственному утверждению, «с исключительно английским» мировоззрением. Она с пеленок выучила, что проявлять эмоции — это «дурной тон». Когда умерла мать, Лидии не исполнилось и десяти лет, и она приняла отцовский кодекс: сдержанность во всем, что бы ни происходило. Полковник Уиндовер воспитывал обеих дочерей в строгих правилах, но, как он сам полагал, по-доброму и благообразно. В действительности Лидия жаждала теплой привязанности и любви, сама не подозревая об этом, и только выучилась сдерживать свои природные побуждения и дисциплинировать с пуританской строгостью характер, в котором, если бы его не ломали, проявились бы и ласковость, и открытость. К тому времени, как ей исполнилось восемнадцать — возраст, когда она расцвела неожиданной и удивительной красотой, — она научилась стыдиться своих внутренних импульсов и с подозрительной робостью относиться к желанию открыто проявлять привязанность к тем, кого она любила.
«Не выношу эту современную любовь к преувеличениям», — то и дело ворчал полковник Уиндовер, когда кто-то переходил на восторженный сленг послевоенного периода, описывая что-либо «совершенно бесподобное», «сверхъестественное» и «божественное». Лидия любила отца, привыкла им восхищаться. С самого рождения он был для нее высшим авторитетом, потому что, правя своими домочадцами с благожелательностью диктатора, полковник Уиндовер ожидал от них в ответ добровольного и непререкаемого подчинения.
Он был крайне эгоистичен, хотя совершенно не подозревал об этом, и в результате наполнил дом собственными друзьями: ведь мысль, что дочерям нужна молодежная компания, никогда не приходила ему в голову. Женился он далеко не молодым человеком, и к тому времени, когда Лидии исполнилось восемнадцать лет, его одногодкам было хорошо за пятьдесят, а интересовала их исключительно охота и стрельба. Они не многое могли сказать хорошенькой девушке, вчерашней школьнице, а лишь время от времени дарили ей украдкой поцелуй, который, по их уверениям, был «чисто отцовским», или затевали с ней добродушную болтовню о ее внешности.
Лидия воспринимала все это как часть своей жизни, потому что ничего другого не знала. Собаки, лошади, разговоры исключительно о спорте фактически составляли большую часть ее образования, но временами она ждала чего-то иного, менее материального, более мистического — желание, которое казалось ей, непонятно почему, предосудительным,
А затем произошел взрыв бомбы — она познакомилась с Иваном. Лидия прекрасно помнила, как ее с отцом пригласили в дом, где должен был выступать Иван. Гостей созвала жена местного главы охотничьего общества, и полковник Уиндовер выразил свою нелюбовь и даже отвращение к музыкальным вечерам.
— И отчего женщины не могут позволить нам просто побеседовать или организовать хорошую партию в бридж? — недовольно ворчал он. — А так все рассядутся на твердых стульях и будут слушать какого-то патлатого жиголо, который примется извлекать из инструмента отвратительные звуки. Ну что это за веселье?
Лидия чуть было не осталась дома. Позже она вспоминала, что если бы отец решительно отказался от приглашения, как иногда имел обыкновение делать, она равнодушно приняла бы его решение и продолжила бы вести спокойное и ровное существование, не задумываясь о том, что все могло быть иначе.
Но они отправились в гости, и, войдя в переполненную людьми комнату, она сразу увидела Ивана. Каким он показался необыкновенным, не похожим на тех мужчин, кого она встретила за свою короткую жизнь! Конечно, он выделялся среди грубоватых, несколько неотесанных деревенских сквайров и молодых людей ее поколения, которые опоздали на войну и глядели в будущее без особой радости, не зная, куда себя деть.
В Иване не было ничего нерешительного или безрадостного. С той секунды, как он вошел в большую деревенскую гостиную, обитую ситцем, он стал в ней главным лицом. Люди прислушивались к нему, стоило ему заговорить, и даже деревенские сквайры затихли как зачарованные, пока он играл.
У него не было ни длинных волос, ни экстравагантного костюма, чего так опасался полковник Уиндовер, но он, несомненно, выглядел не по-английски, и еще Лидии показалось, что у него очень мало общего с другими представителями его пола на этом почетном собрании. Рядом с ним все они казались неуклюжими и нескладными. Высокий и невероятно худой, он обладал грацией, в которой, однако, не было ничего женского. Он был красив, но не по классическим или устоявшимся канонам. Высокие скулы и глубоко посаженные глаза говорили о его русской крови, но волосы, против ожидания, были не темными, а рыжими; подбородок — квадратный и решительный, твердая линия рта, поэтому с первого взгляда становилось ясно: перед вами человек, который получает то, что хочет, и лучше ему не перечить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68