Комната, довольно большая, с лепниной и амурчиками на потолке, выглядела пустоватой. Шкафа не было, пальто и костюм висели на гвоздиках, не было занавески на балконной двери, посуда стояла на столе, а под столом лежали папки. Сам же хозяин возлежал на кушетке, не на кровати, и лампа стояла на табуретке возле изголовья. Тумбочки он не завёл за двадцать лет. Вот и вся мебель. Чисто. Широкие доски пола, крашенные суриком. Два стула. Связки книг у стены.
Я не очень хорошо представляю, как сложилась молодость Бориса Борисовича. Он любил поговорить, но не о себе. Кажется, ему досталось крепко: была война, была эвакуация, и оккупация, и угон в германский плен, и студенчество в трудные послевоенные годы, сочетание экзаменов с ночными заработками на товарной станции. И где-то Борис Борисович надломился, устал на всю жизнь. И с охотой, задолго до пенсионного возраста, вышел на инвалидность и поселился в теплом южном городе, на мягкой кушетке. И ничего ему не хотелось: только лежать, неторопливо читать, неторопливо беседовать, размышлять, рассуждать.
По образованию он был филолог, германист, проще говоря — учитель немецкого языка. Но привлекала его не германистика, а Древний Восток: санскрит, тибетская культура, древнебирманская, древнекитайская, древнеиранская. ББ изучал древние языки, не вставая с кушетки, и, видимо, изучил неплохо. К нему все время шли письма из Москвы, Ленинграда, Берлина, Дели, письма с самыми экзотическими марками, с просьбой растолковать тот или иной текст, перевести ту или иную статью. Пенсия и переводы обеспечивали Борису Борисовичу скромный минимум; ему хватало на хлеб, помидоры и папиросы. Он даже мог платить хозяйке за мытьё полов, а сынишке её за ежедневное хождение в ларёк. И ничто не мешало ему сколько угодно лежать на кушетке, положив ладони под голову.
По-моему, Восток привлекал Бориса Борисовича именно культурой неторопливого покоя. Лежи в тени, на солнцепёке, неторопливо перебирай мысли, сопоставляй речения, итоги тысячелетних рассуждений. “Книга тысячелетней мудрости” — так и называлось любимое сочинение Бориса Борисовича, творение какого-то Бхактиведанты, доктора трансцендентальных наук. Она лежала на табуретке у изголовья, и ББ не раз цитировал её нам.
“Десять тысяч лет стоит мир, и каждый год десять тысяч мудрецов брали в руки перо, чтобы на пергаменте запечатлеть мудрость неба и Земли.
И каждый написал по книге, но книги те не только прочесть, но и перечислить невозможно.
Но мудрецы те писали и для посвящённых, и для непосвящённых, и для учёных, и для профанов, не способных улавливать мысли по намёку. И потому начинали они с самого простого, и мысль свою разбавляли простыми словами, подкрепляя житейскими примерами и цветистыми сказками и мудрыми речениями древних мудрецов, повторяя их десять тысяч раз и десять раз по десять тысяч раз”.
— Листаж нагоняли цитатами, — язвил Гелий.
“И крупинки мудрости плавают в этих словах, как ломтики овощей в жидкой похлёбке бедняка.
И крупинки мудрости в них словно капли нектара в цветке. Целое поле должна облететь пчела, чтобы наполнить соты ароматным мёдом.
Вот и я, скромный искатель мудрости, многими годами собирал взяток в джунглях пергаментных свитков, чтобы, отбросив стебли рассуждений и корни изречений и цветистые лепестки поучительных притч, чистую прану мысли отнести в свой улей.
Но сладость мёда густа для человечьего нёба. Мёд не едят мисками, мёд смакуют на кончике языка. Только в малых дозах даёт он пользу и наслаждение.
И густой мёд мирового разума не глотай главами. Чистая прана мудрости тяжка для ума человеческого. Читай в день по строчке, клади слова на кончик языка, неторопливо вдумывайся, сам разбавляй их примерами житейского опыта людей уважаемых…”
Все это очень пришлось по душе Борису Борисовичу: и заманчивая возможность держать концентрированную мудрость у изголовья, не рыскать по библиотечным полкам, и строки-афоризмы, о которых стоило размышлять часами, и этакая патриархальная идея о том, что все мудрые мысли были уже высказаны где-то, когда-то…
— У Бхактиведанты сказано, — слышали мы частенько.
А Гелий поддразнивал:
— У Бхактиведанты сказано, что невидимые голоса не будут вам петь из Большого театра, потому что духи батареи садятся в вашем волшебном транзисторе.
— Не смейтесь, Гелий Николаевич, — добродушно улыбался хозяин. — Конечно, кое-какие технические побрякушки появились в мире, но человек-то остался со всей своей любовью и ненавистью, юностью, старостью, мудростью и глупостью.
Но как ни странно, ББ не был затворником. Неподвижность сочеталась в нём с общительностью. Люди любили его, люди тянулись к нему. У него был редкостный дар сопереживания, этакого бездеятельного сочувствия. Но оказывается, людям нужна не только помощь. Хочется выговориться, и не всегда найдёшь терпеливого слушателя. Я читал, что за рубежом уже появились профессионалы-выслушиватели. Можно позвонить им по телефону и по таксе изливать душу пятнадцать минут или полчаса. Борис Борисович выполнял эту работу на общественных началах, добровольно и бесплатно. По его собственным подсчётам, в среднем у него бывало пять-шесть гостей в будние дни, в выходные — до двенадцати. Прибавьте ещё три-четыре письма ежедневно. Началось с местных учителей — с преподавателей языка и истории. Учителя начали присылать трудных учеников — подтянуть к экзамену, с учениками приходили мамы, делились своими семейными волнениями, рассказывали о проказах сыновей, о романах дочерей, о пьющих мужьях, болеющих стариках. А летом прибавлялась ещё одна категория: курортники — народ незанятой, свободно располагающий временем и склонный почесать язык. И все из разных концов страны, и у каждого своя профессия. Живая библиотека! И всех — от пяти до двенадцати человек ежедневно — Борис Борисович выслушивал внимательно и с интересом. Он искренне интересовался людьми. Говорил, что люди оригинальнее книг. Твердил, что в книгах много воды, пересказов и заимствований.
— Притом же, — говорил ББ, — человек выговаривается за полчаса. Книгу за полчаса не прочтёшь, когда ещё доберёшься до сути. И живого человека можно расспросить, не понял — задаёшь вопрос. Автора же не переспросишь, самые знаменитые померли, ныне живущие далеко. Принимай, каков есть, толкуй вкривь и вкось.
Так рассуждал Борис Борисович. Я к его мнению не присоединяюсь.
Не знаю, по какому поводу попал к нему Гелий, но попавши один раз, зачастил. Прибегал, выкладывал свои стратегические планы атак на косную науку и косную природу. И Борис Борисович ничего не говорил ему, не лез со своими советами и мнениями, но Гелий уходил довольный. Я тоже уходил от него довольный. ББ помогал, выслушивая. Ведь когда думаешь про себя, инстинктивно обходишь непонятное. Мысль струится по проторённым путям, словно ручеёк по руслу, камни преткновения игнорирует. Но говоря вслух, ты обязан сказать обо всём. Сам видишь, где запнулся. Если умолчал, запоминаешь, о чём умалчивал.
Гелий привёл меня к Борису Борисовичу, а я, в свою очередь, привёл при случае Эру. Привёл, чтобы показать ей эту феодосийскую достопримечательность, открытую мною лично. Все мы водим любимых девушек на живописные поляны, и на выставки, и на концерты, к древним церквам и новейшим башням, приводим с наивно-хвастливым ощущением:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Я не очень хорошо представляю, как сложилась молодость Бориса Борисовича. Он любил поговорить, но не о себе. Кажется, ему досталось крепко: была война, была эвакуация, и оккупация, и угон в германский плен, и студенчество в трудные послевоенные годы, сочетание экзаменов с ночными заработками на товарной станции. И где-то Борис Борисович надломился, устал на всю жизнь. И с охотой, задолго до пенсионного возраста, вышел на инвалидность и поселился в теплом южном городе, на мягкой кушетке. И ничего ему не хотелось: только лежать, неторопливо читать, неторопливо беседовать, размышлять, рассуждать.
По образованию он был филолог, германист, проще говоря — учитель немецкого языка. Но привлекала его не германистика, а Древний Восток: санскрит, тибетская культура, древнебирманская, древнекитайская, древнеиранская. ББ изучал древние языки, не вставая с кушетки, и, видимо, изучил неплохо. К нему все время шли письма из Москвы, Ленинграда, Берлина, Дели, письма с самыми экзотическими марками, с просьбой растолковать тот или иной текст, перевести ту или иную статью. Пенсия и переводы обеспечивали Борису Борисовичу скромный минимум; ему хватало на хлеб, помидоры и папиросы. Он даже мог платить хозяйке за мытьё полов, а сынишке её за ежедневное хождение в ларёк. И ничто не мешало ему сколько угодно лежать на кушетке, положив ладони под голову.
По-моему, Восток привлекал Бориса Борисовича именно культурой неторопливого покоя. Лежи в тени, на солнцепёке, неторопливо перебирай мысли, сопоставляй речения, итоги тысячелетних рассуждений. “Книга тысячелетней мудрости” — так и называлось любимое сочинение Бориса Борисовича, творение какого-то Бхактиведанты, доктора трансцендентальных наук. Она лежала на табуретке у изголовья, и ББ не раз цитировал её нам.
“Десять тысяч лет стоит мир, и каждый год десять тысяч мудрецов брали в руки перо, чтобы на пергаменте запечатлеть мудрость неба и Земли.
И каждый написал по книге, но книги те не только прочесть, но и перечислить невозможно.
Но мудрецы те писали и для посвящённых, и для непосвящённых, и для учёных, и для профанов, не способных улавливать мысли по намёку. И потому начинали они с самого простого, и мысль свою разбавляли простыми словами, подкрепляя житейскими примерами и цветистыми сказками и мудрыми речениями древних мудрецов, повторяя их десять тысяч раз и десять раз по десять тысяч раз”.
— Листаж нагоняли цитатами, — язвил Гелий.
“И крупинки мудрости плавают в этих словах, как ломтики овощей в жидкой похлёбке бедняка.
И крупинки мудрости в них словно капли нектара в цветке. Целое поле должна облететь пчела, чтобы наполнить соты ароматным мёдом.
Вот и я, скромный искатель мудрости, многими годами собирал взяток в джунглях пергаментных свитков, чтобы, отбросив стебли рассуждений и корни изречений и цветистые лепестки поучительных притч, чистую прану мысли отнести в свой улей.
Но сладость мёда густа для человечьего нёба. Мёд не едят мисками, мёд смакуют на кончике языка. Только в малых дозах даёт он пользу и наслаждение.
И густой мёд мирового разума не глотай главами. Чистая прана мудрости тяжка для ума человеческого. Читай в день по строчке, клади слова на кончик языка, неторопливо вдумывайся, сам разбавляй их примерами житейского опыта людей уважаемых…”
Все это очень пришлось по душе Борису Борисовичу: и заманчивая возможность держать концентрированную мудрость у изголовья, не рыскать по библиотечным полкам, и строки-афоризмы, о которых стоило размышлять часами, и этакая патриархальная идея о том, что все мудрые мысли были уже высказаны где-то, когда-то…
— У Бхактиведанты сказано, — слышали мы частенько.
А Гелий поддразнивал:
— У Бхактиведанты сказано, что невидимые голоса не будут вам петь из Большого театра, потому что духи батареи садятся в вашем волшебном транзисторе.
— Не смейтесь, Гелий Николаевич, — добродушно улыбался хозяин. — Конечно, кое-какие технические побрякушки появились в мире, но человек-то остался со всей своей любовью и ненавистью, юностью, старостью, мудростью и глупостью.
Но как ни странно, ББ не был затворником. Неподвижность сочеталась в нём с общительностью. Люди любили его, люди тянулись к нему. У него был редкостный дар сопереживания, этакого бездеятельного сочувствия. Но оказывается, людям нужна не только помощь. Хочется выговориться, и не всегда найдёшь терпеливого слушателя. Я читал, что за рубежом уже появились профессионалы-выслушиватели. Можно позвонить им по телефону и по таксе изливать душу пятнадцать минут или полчаса. Борис Борисович выполнял эту работу на общественных началах, добровольно и бесплатно. По его собственным подсчётам, в среднем у него бывало пять-шесть гостей в будние дни, в выходные — до двенадцати. Прибавьте ещё три-четыре письма ежедневно. Началось с местных учителей — с преподавателей языка и истории. Учителя начали присылать трудных учеников — подтянуть к экзамену, с учениками приходили мамы, делились своими семейными волнениями, рассказывали о проказах сыновей, о романах дочерей, о пьющих мужьях, болеющих стариках. А летом прибавлялась ещё одна категория: курортники — народ незанятой, свободно располагающий временем и склонный почесать язык. И все из разных концов страны, и у каждого своя профессия. Живая библиотека! И всех — от пяти до двенадцати человек ежедневно — Борис Борисович выслушивал внимательно и с интересом. Он искренне интересовался людьми. Говорил, что люди оригинальнее книг. Твердил, что в книгах много воды, пересказов и заимствований.
— Притом же, — говорил ББ, — человек выговаривается за полчаса. Книгу за полчаса не прочтёшь, когда ещё доберёшься до сути. И живого человека можно расспросить, не понял — задаёшь вопрос. Автора же не переспросишь, самые знаменитые померли, ныне живущие далеко. Принимай, каков есть, толкуй вкривь и вкось.
Так рассуждал Борис Борисович. Я к его мнению не присоединяюсь.
Не знаю, по какому поводу попал к нему Гелий, но попавши один раз, зачастил. Прибегал, выкладывал свои стратегические планы атак на косную науку и косную природу. И Борис Борисович ничего не говорил ему, не лез со своими советами и мнениями, но Гелий уходил довольный. Я тоже уходил от него довольный. ББ помогал, выслушивая. Ведь когда думаешь про себя, инстинктивно обходишь непонятное. Мысль струится по проторённым путям, словно ручеёк по руслу, камни преткновения игнорирует. Но говоря вслух, ты обязан сказать обо всём. Сам видишь, где запнулся. Если умолчал, запоминаешь, о чём умалчивал.
Гелий привёл меня к Борису Борисовичу, а я, в свою очередь, привёл при случае Эру. Привёл, чтобы показать ей эту феодосийскую достопримечательность, открытую мною лично. Все мы водим любимых девушек на живописные поляны, и на выставки, и на концерты, к древним церквам и новейшим башням, приводим с наивно-хвастливым ощущением:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11