К о з л о в. Я никогда не слыхал сибирских песен, а должны быть хороши.
Т е н о р. Старик забыл жену.
Б л о х и н. Расскажи, старик!
О н у ф р и й. Я слыхал, что на каторге хорошие песни поют… Вот твой чай, Тенор. Да я и думаю… Вообще, сколько ты свету перевидал, дядя! Отчего ты нот не привез? Твоя жена ноты записывать умела?
С т. с т у д е н т. Нет. И я просил бы… сейчас… и в таком тоне… про жену не говорить.
О н у ф р и й. Ну, ну, пустяки! А мне показалось, ты что-то говорил… Ты лимончик, Саша, подави, освежает. Вот лимон.
Т е н о р. Вижу.
В переднюю кто-то тихо входит.
С т. с т у д е н т (руки его дрожат) . Кажется… кажется, пришли. Я сейчас.
Идет в переднюю. Тихие голоса. Входит Дина Штерн, одетая в блузочку, причесана просто, по-домашнему – видимо, она торопилась. Бледная, но держится совершенно спокойно. Здоровается. Тенор трезвеет.
Д и н а. А, и вы здесь, Александр Александрович! Здравствуйте. Как у вас накурено, господа! Вы бы форточку открыли.
К о з л о в. Старик нездоров.
Д и н а. (с участием) . Что это? Простудились? Вы, вероятно, очень неосторожны, Петр Кузьмич, так нельзя. Да у вас, кажется, жар – дайте-ка руку! Ну, так и есть. Небольшой жарок, но есть! И руки дрожат.
С т. с т у д е н т (обеими руками пожимает руку Дины Штерн) . Я не знаю, как благодарить вас, Дина, за вашу доброту. Каждый раз, как вы приходите, вы вносите свет в мою одинокую келью. Но что я говорю, одинокую! У кого есть такие товарищи, как Онуфрий…
Б л о х и н. Блохин…
К о з л о в. Козлов…
С т. с т у д е н т (смеется) . Вот видите, какой веселый народ! С ними нельзя соскучиться и почувствовать себя одиноким. Вы знаете: они мне рака принесли и торжественно положили на стол.
Д и н а. (она смотрела на Тенора, удивленно) . Какого рака?
Блохин краснеет, Козлов свирепо смотрит на него и Онуфрия. Тенор мрачно трезвеет, как будто не слушает разговора.
Б л о х и н. Он врет! Никакого рака мы не прин…носили.
С т. с т у д е н т (весело) . Ретируешься, Блоха? А это что? Смотрите, Дина, какой огромный рак! Я его хочу высушить…
О н у ф р и й. О Господи, вот влюбился! Я тебе сотню их принесу, только оставь ты этого в покое. Давай назад!
С т. с т у д е н т (смеется) . Нет, нет, Онуша, теперь он мой! Я хочу, Дина, высушить его и поставить на стол! Это будет как бы сим… символ… (Замечает наконец, что Дина все время глядит на Тенора, и затихает.)
Д и н а. Отчего вы так давно не были у нас, Александр Александрович? Мама спрашивала о вас, она так вас любит.
Т е н о р. (проясняясь) . Да? (Мрачно.) Я боялся не застать… ее дома.
Д и н а. Нет. Она все время была дома. Господа, вы куда же собираетесь?
К о з л о в. К Костику-председателю идем. Он нас ждет.
Д и н а. Посидите. Я очень рада вас видеть… вы же помните, что собрание у меня? Вы придете, Петр Кузьмич?
С т. с т у д е н т. Да, я приду. (Умоляет.) Посиди, Онуша!
О н у ф р и й. Нет, дядя, довольно, сыт. Ты того и гляди еще мою Блоху засушишь и на стол поставишь… как символ. Эх ты, сам ты символ!
С т. с т у д е н т. Посиди, Козлик, я прошу тебя.
О н у ф р и й. Прощайте, Дина. Эй, ты, могила Гамлета, прощай! Хрипишь?
Т е н о р. Хриплю.
Д и н а. Уже уходите? Побыли бы еще… До свидания, Козлов. Не забудьте же собрания: Онучина говорила мне, что Стамескин готовит решительное выступление против… некоторых членов землячества… Онуфрий Николаевич, и вы приходите!
Т е н о р (вставая) . Погодите меня! И я с вами пойду.
О н у ф р и й. Нам не по дороге, сиди. Это моя фуражка, Блоха.
Д и н а (тревожно) . Посидите, Александр Александрович, нас Петр Кузьмич угостит чаем. Вы дадите нам чаю, Петр Кузьмич? (Тихо.) Пожалуйста, удержите его.
С т. с т у д е н т. Хорошо. Нет, нет, Александр Александрович, я тебя не пущу. Куда еще идти, что за вздор! (Умоляет тихо.) Онуфрий, ну, голубчик, посиди с нами! Я не могу! Ты же видишь…
О н у ф р и й. И видеть не желаю! Прощай! Идем, ребятки.
С т а р ы й с т у д е н т, продолжая упрашивать, уходит за студентами в переднюю. Одеваются, чей-то сдержанный смех. Выходят и в коридоре громко запевают:
«Цезарь, сын отваги, и Помпей герой… и Помпей герой. Продавали шпа-а-ги…»
В комнате недолгое молчание.
Д и н а. Поедемте ко мне, Александр Александрович.
Т е н о р. Нет. Я пьян.
Д и н а. Поедемте! Я вас прошу!
Т е н о р. Нет, мне не надо вашего сострадания! Оделяйте им других, кому оно нужно! А я… поеду пить! Ха-ха-ха! Хриплю. – Ну, что вы смотрите на меня? Презираете, да? Трус!.. Карьерист! Ха-ха-ха! Поезжайте к вашим землякам, а меня прошу не…
Д и н а. Саша!
С т. с т у д е н т (в дверях) . Дина, на одну минуту… Позвольте мне удалиться, я не совсем здоров.
Д и н а. Нет, нет. Я вас не пущу! Я его боюсь, разве вы не видите, какой он! Вы можете на него повлиять, он вас так уважает.
С т. с т у д е н т. Я лишний здесь. Но меня удивляет, Дина, как после того, что случилось, вы решаетесь…
Т е н о р. Водки, старик!
Д и н а. (в отчаянии) . Вы слышите? Я умоляю вас остаться. Если вы хоть немного любите меня… потом я вам объясню… Сейчас, Александр Александрович, сейчас!
С т. с т у д е н т. Хорошо-с! – Водки нет, Александр Александрович, все заперто.
Д и н а. Зачем вы хотите пить? Голубчик, не надо, я умоляю вас. На вас лица нет, вы, вероятно, всю ночь не спали. И что вы делаете с голосом? Вы хрипите. Я не могу этого слышать! (Закрывает лицо руками.)
С т. с т у д е н т. Дина, успокойтесь, это пройдет. Эх, Александр Александрович!!
Т е н о р. Я глотал снег.
Д и н а. Неужели это месть? Я не ожидала от вас, Александр Александрович, что вы так будете мстить мне. За что?
Т е н о р. (хватаясь за голову) . А какой был голос! Иногда я пел один, и не было никого, и только за дверью кто-то плакал. Я пел один. Ах, Дина, если бы ты слышала меня, ты поняла бы, что значит человеческий голос, когда он молится и плачет! Зачем я не пел при тебе! Ах, Дина, струн души моей ты еще не коснулась… и как дикарь бьешь кулаками по крышке рояля. Как дикарь!
Д и н а. Это неправда, голубчик. Вы же сами знаете, что это неправда. Это пустяки!
С т. с т у д е н т. Ты? Как вы позволяете это, Дина! Это грубо, Александр Александрович!!
Т е н о р. Послушай меня, старик! У меня есть учитель, грубый, злой, деспот, и он бранит меня как извозчик: дурак… дубина… идиот! И я должен молчать.
Д и н а. (краснея) . Вы не должны позволять!
Т е н о р. И я должен молчать, потому что никто не знает музыку, как он. И он запрещает мне петь – иначе выгоню! А недавно сам велел: спой. И я пел, а он… он, старик, заплакал. И говорит: дурак, ты меня растрогал! Понимаешь? Ха-ха-ха! Хриплю.
Д и н а. (почти плача) . Вы не смеете! Голос вернется, это только маленькая простуда… Ах, да скажите же ему, Петр Кузьмич!
С т. с т у д е н т. Я решительно не могу! Избавьте же меня, Дина, от этого… от этого унизительного положения!
Т е н о р. Нет, не вернется!
Д и н а. Ты не смеешь так думать!
С т. с т у д е н т. Дина… Как вы говорите. Я… ухожу!
Д и н а. Нет, нет! Он сейчас успокоится, помогите мне.
Т е н о р. Нет, не вернется голос, я не хочу. Зачем? Мне не нужно голоса. Я буду хрипеть, но хрипеть честно, как Козлов. Ха-ха-ха! Я хочу, чтобы ты меня уважала! Голос? Смотри – вот!..
Открывает форточку и старается дышать морозным воздухом. Дина и потом Старый Студент оттаскивают его, он сопротивляется.
Д и н а. Саша, уйди от форточки! Не надо, не надо, ох, Господи! (Тенор что-то мычит.) Я тебя люблю! Милый, но пожалей меня.
Т е н о р. Нет. Я свинья, а свинье так и надо. Вот!..
Д и н а. Ах! Да помогите же, Петр Кузьмич!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19