- Вот в чем дело, - начал он, - придется, фигурально выражаясь, тан-
цовать от печки, от Бермонда. Я, конечно, ваше превосходительство, ни-
чуть не претендую на непогрешимость, так сказать, своих...
- Я, ротмистр, слушаю.
- Пардон... Конечно, история со временем выяснит, ваше превосходи-
тельство, все те махинации союзников и немцев, все те явные и скрытые
рычаги, всю ту закулисную карусель и неразбериху, которая...
- Кха!! - кашлянул, точно выругался генерал.
- Пардон, пардон, - звякнул ротмистр шпорами. - Во-первых, где корень
наших неудач? В полковнике Бермонде. Неоспоримо. Этот неспособный тщес-
лавный человечек вдруг вообразил себя Наполеоном и заявил, что он может
выбить большевиков из Риги только во главе собственной западной армии,
русской, конечно.
- Нахал! - прошипел генерал и швырнул окурок.
- Да. А германцам, в особенности графу Гольцу, это на руку: ах, пожа-
луйте, действуйте... И вы понимаете, ваше превосходительство, как этот
самый Бермонд (он же князь Авалов, самозванный, конечно) отказался
явиться к Юденичу, когда тот вызывал его? И вышло так, что Юденич, вмес-
то того чтоб соединиться с силами Бермонда, предпринял наступление на
Петроград один. А Бермонд двинулся на Ригу. Значит, силы разбились. И
совершенно резонно Юденич об'явил Бермонда изменником русского дела. И
все это разыгралось под германскую дудочку графа Гольца: дернул граф
нитку - Юденич на Питер двинулся, дернул другую - Бермонд в противопо-
ложную сторону пошел, на Ригу, дернул третью нитку - английский флот,
вместо обстрела Кронштадта и Красной Горки, т.-е. вместо помощи Юденичу,
направился в воды Рижского залива. А почему? Да очень просто, ваше пре-
восходительство: германскому командованию важно было, чтоб наступление
Юденича не удалось: освобождение Петрограда от красных банд с помощью
союзников обозначало бы что? А то, что союзники укрепили бы этим самым
свое влияние на русские дела и, конечно, имели бы не последний, если не
первый голос в организации будущего правительства России.
- Подлецы... Мерзавцы...
- Но ведь вы, ваше превосходительство, насколько я осведомлен... Ведь
ваша ориентация была...
- Что? Вы кончили?
- А во-вторых, - прищурил ротмистр левый глаз, - командный состав на-
шей армии...
- Что? Командный состав был плох? Вы кончили? - поднялся генерал и,
загребая ногою, стал шагать по комнате. - А знаете что, ротмистр? Вы,
простите, ничего нового, оригинального не сообщили мне. Я - боевой гене-
рал и эту жвачку прекрасно знал и без вас. Поверьте. Вы кончили? Покой-
ной ночи, ротмистр...
- Покойной ночи, ваше превосходительство... А что касается грядущих
событий...
- Покойной ночи!
- Покойной ночи, ваше превосходительство...
- Покойной...
Ротмистр Белявский, поклонник вдовой баронессы, ночевал у нее в доме.
Его комната, куда он завтра переселяется на жительство, рядом с ее
спальней. Генерал же помещается в дальнем конце коридора. Он скучал эту
ночь особенно сильно. Молился один, одинокий. И Нелли не пришла к нему.
Николай Ребров тоже спал очень тревожно. Боролся во сне с каким-то чудо-
вищами, кричал, стонал. В него вползала болезнь и, одуряя кровь, расте-
калась по всему телу.
Глава X
Из сна в сон и в пробуждение
Прошло сколько-то суток, или ночей, или, может быть, минут, - раз,
два, три, четыре, - Николай Ребров не может отчетливо и ясно себе предс-
тавить: шум, туман, движенья - и все, как сон - знакомое лицо с холеными
баками. Ага! Да это ж ротмистр Белявский, его начальник.
- Слушаюсь, ваше высокоблагородие! Рад стараться!.. - И бежит, бежит,
какие-то подшивает бумажки к делу, пишет, нумерует, раз, два, три... че-
тыре...
И много, много лиц, канцелярия едва вмещает: солдаты, офицеры, воен-
ные чиновники, санитары, женщины... Деньги, деньги, деньги...
Армию предположено распустить. Заготовляются ликвидационные ведомос-
ти, вороха бумаг, горы бумаг, - чорт! - в них можно утонуть. А голова
горит, и сердце стучит болезненно...
И вечером, при свете зеленых ламп, а может быть при зимнем блеклом
солнце:
- Твое лицо мне знакомо... Где ж я тебя видал?
- Не могу знать, ваше высокоблагородие.
Теперь Николаю Реброву все равно: рождественская ночь, театр, скан-
дал: пусть сажают в тюрьму, пусть казнят. И он той же фразой, как и там,
при Варе: - Не имеете права драться! Позор! - Но он очевидно крикнул в
душе, беззвучно, потому что ротмистр Белявский не ударил его по лицу, не
сшиб на пол, не топчет ногами. Ротмистр Белявский, улыбаясь и насвисты-
вая веселую песенку, прозвякал от стола к столу, к шкафу, к генералу, к
двери, в ночь. И там, в ночи, возле спальни шикарной баронессы, в ее
спальне, там... Ах, ротмистр Белявский, какой вы подлец... Варя, Варя...
* * *
Николаю Реброву сдаваться не хотелось. Он все еще держался на ногах.
Свалиться тифом - значит умереть. Он через силу ходил в канцелярию, че-
рез силу занимался делом, переписывал ликвидационную ведомость, ему ка-
залось иногда, что в его руках вместо пера большая трость, и он макает
ее в прорубь.
- Развесь... Только аккуратно... По пяти гран. - Он не знает и не хо-
чется ему знать, кто произнес эти слова, он ощупью и сонно, как слепой,
стал исполнять приказание. У него нет уверенности, что он делает пра-
вильно и точно: то ему представится, что крошечная гирька из разновеса -
целый фунт, то белый порошок вдруг превратится в зеленый, потом в розо-
вый, и еще казалось, что это руки не его, чужие, и он сам чужой, не нас-
тоящий, что его здесь нет и, вообще, его нет нигде. А кто же такой он? -
Я - Николай Ребров, - утверждал он свое бытие и настойчиво приказывал
себе: - Вешай вернее. Это же лекарство, лекарство... Пять гран... Пере-
весь, проверь. - И в голову, в самое темя, болезненно раздвигая волосы,
удар за ударом вгоняют железный клин. Нет сил закричать, уйти, нет сил
остановить эту пытку, все тело горит и телу холодно, кто-то каплю за
каплей льет на позвоночник ледяную воду. Хочется потянуться еще и еще
раз, хочется зевнуть, но все тело заключено в железную душную печь, как
в корсет, трудно дышать, вот все задвигалось, зашуршало как осенний, в
бурю, лист, - столы, люди, лампы, - все приподнялось вверх и, вместе с
Николаем Ребровым, шумно упало на пол.
* * *
Вместе с Николаем Ребровым на двух подводах везли целую партию
больных. Юноша, закутанный в одеяло, дрожал, но все происходящее было
для него понятно. Дорога знакомая. Вот гора. Где-то вблизи живет сестра
Мария, - Мария!.. - Так проскользнуло в мыслях и погасло. Не хотелось ни
о чем вспоминать, не хотелось думать. Скорей бы. Зачем остановились?
Крутая гора. Бело кругом и не видать цветистых трав. Остались лежать
только тяжко больные, замученные бредом. Николая Реброва вели в гору
двое. Он старался вырваться и убежать, голова тяжелой гирей запрокидыва-
лась назад, а потерявшие упругость ноги деревянно шагали сами по себе,
опережая тело.
Дышать трудно, тесно.
- Уберите волосы! Остригите! Больно!.. - кричал он громко, и от этого
крика прекращавшееся дыхание его возобновлялось.
В борьбе и крике истек весь путь. И снова та же грязная солома, тот
же коридор-колодец и лампочки с резким раздражающим светом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33