Но в женском лице эти черты сложились неинтересно, а Александр красавец: лицо нежно-смуглое, глаза будто нарисованы, каждая ресничка читается.
Он смотрит на меня, будто что-то вычисляет, потом вдруг говорит:
— У меня к тебе просьба. Пообещай, что выполнишь.
— А какая просьба?
— Ну вот… Уже торгуешься.
— Мало ли чего ты попросишь.
Я набиваю себе цену, хотя готова на все. Если бы Александр попросил украсть или убить, я согласилась бы в ту же секунду, хотя на другой день, возможно, и раскаялась.
— Ты не можешь сегодня пойти со мной в ресторан?
— А что я там должна делать?
— Ничего. Сидеть, слушать музыку.
— Ты приглашаешь меня ужинать?
— Понимаешь… — неуверенно сказал Александр. — Мне очень нравится одна женщина. Она будет с мужем.
— Ясно, — поняла я.
— Что тебе ясно? — насторожился Александр.
— Этот муж должен думать, что я твоя девушка.
— Тебе не обидно?
— Пусть думает, — сказала я.
В косметике самое главное — тщательность.
Наш мастер по детскому платью говорит: есть три степени мастерства. Первая — когда платье сшито очень просто от бедности фантазии и плохого исполнения.
Вторая степень — все очень сложно, потому что портной многое может, и ему охота себя показать.
И третья степень, когда все просто от ясности рисунка и совершенства мастерства.
Я сижу перед зеркалом и работаю над собой по третьей степени мастерства. Косметика у меня французская. Вкус у меня безупречный. Самое слабое звено — лицо.
У меня нет своего лица. Вообще лицо есть, но черты не связаны одной темой и как бы взяты с нескольких лиц. Глаза — от одного лица, нос — от другого, рот — от третьего.
Я тяжело вздыхаю и, — не веря в успех, принимаюсь за дело. Сначала я полчаса наращиваю ресницы, потом беру иголку и начинаю отделять их одну от другой, и на это тоже уходит полчаса. Моё лицо похоже на квартиру во время ремонта, когда все разворочено и кажется, что теперь всегда будет так.
Далее я беру норковую кисточку, прорисовываю контур, и мало-помалу глаз начинает прорастать на лице, меняет форму и даже выражение, и я предчувствую, что такой глаз может составить честь любому лицу.
Когда девушка не старается нравиться — она и не нравится. Когда она старается и делает это заметно — тоже не нравится. Остаётся, стало быть, третье: надо стараться «не стараться».
Все девчонки из нашего ателье делятся на «душистов» и «хорошистов». Родоначальник этой классификации — знаменитый физик Ландау. Мы подхватили это движение, обогатили его терминологией, «хорошистов» называем «мордоманами». «Мордоманы» — это те, для которых главное в человеке внешность. Его внешнее выражение. А «душисты» предпочитают в человеку глубокую душу.
Я — ни то, ни другое. Мне нравятся те, кому нравлюсь я. Если я когда-нибудь кому-нибудь понравлюсь, то такой человек покажется мне и умным и красивым.
Каждый человек в конечном счёте любит себя. Себя в себе и себя в другом. И в этом нет ничего предосудительного. Чем лучше человек относится к себе, тем лучше он относится к другим.
Помимо «душистов» и «мордоманов» мы делимся на «софистов» и «игоревистов».
Основоположник «игоревизма» — Игорь Корнеев.
Игорь специализируется на детской верхней одежде, но больше всего на свете он любит ходить в походы, спать в палатках, варить уху в закопчённом котелке. Ничего плохого в этом нет. Но в походы Игорь надевает истлевшие ковбойки, палатка у него в паутине и ящерицах, а котелок и железные кружки имеют такой вид, будто кто-то, балуясь, вил из них верёвки.
«Игоревизм» — это внешнее упрощенчество за счёт внутреннего раскрепощения. Вариант хиппи. Но хиппи неряшливы специально, а Игорь — нечаянно. Он просто не замечает, на чем он ест и спит. Как кошка или собака. Как, должно быть, не обращал внимания неандерталец. А все достижения человечества за тысячи лет оставили его глубоко равнодушным.
«Софизм» берет начало от Софки Медведевой.
Однажды у Софки случился приступ аппендицита. Она легла на диван и стала слушать в себе боль. Боль час от часу становилась сильней, в какой-то момент сделалась невыносимой, а потом стала тупой, и сама Софка тоже сделалась тупой и поплыла в полубред-полубеспамятство. Оказывается, у неё лопнул аппендикс. В медицине это называется перитонит.
Когда я пришла к ней в больницу, я спросила:
— А почему ты сразу не вызвала врача?
— А он бы прямо в ботинках прошёл, — ответила Софка.
Она представила себе, что врач, не снимая ботинок, а может, даже не вытерев ноги, двинется прямо в комнату. Потом он пойдёт в ванную мыть руки, и на мыле останутся грязные потёки. Далее, врач понесёт мокрые руки к полотенцу и капнет на кафельный пол. Подтирать сразу же при нем будет неудобно, капли засохнут на полу кружками, потом их придётся отскребать. Врач вытрет руки о полотенце и сдвинет полотенце со своего места. Да лучше Софка умрёт, чем вытерпит такое наплевательство к её величеству Чистоте.
И действительно чуть не умерла.
В квартире у Софки — стерильная чистота, как в операционной. Каждого человека, пришедшего к ним, она воспринимает не как личность, индивидуальный экземпляр в природе, а как источник грязи.
Когда Софка подшивает платье, то похоже, будто полоска подшитой материи не прикреплена нитками, а держится сама собой, силой собственного притяжения.
Наш мастер ставит Софку в пример и говорит, чтобы мы у неё учились. Но софизм — это черта характера, с которой человек должен родиться, и научиться этому невозможно…
Может быть, в роду у Софки со стороны матери были испанские цыгане, которые кочевали веками, как игоревисты, и софизм формировался долго, из поколения в поколение, а полностью выразился в Софке.
А ещё может быть, что сочетание русской и испанской крови даёт такой неожиданный результат. Либо — это своеобразное проявление таланта. Александр — певец, а Софка — гений эстетического комфорта.
А ещё может быть…
Что касается меня, то я занимаю центристскую позицию между софизмом и игоревизмом. Для меня важно не где я, а с кем. Только человек может наполнить человека. Только о человека можно поджечь свою кровь.
Моё лицо тем временем готово. Я выгляжу так, будто вчера вернулась с побережья Крыма и Кавказа. Мои ресницы царапают противоположную стену. Волосы лежат сплошным полотном и блестят.
Я смотрю на себя и медленно говорю:
— Пенелопа… Мельпомена…
Кто такие эти тётки, я точно не знаю. Кажется, Мельпомена — покровительница муз, а Пенелопа — верная жена странствующего Одиссея. Дело не в том, когда они жили и были ли они вообще. Дело в их именах — длинных, странных, диковатых, как моё лицо, не объединённое общей темой, как моё настроение.
— Пенелопа… Мельпомена…
Потом я вздыхаю и думаю попроще.
«Господи! — думаю я. — Ну нельзя же быть такой хорошей. Надо же быть хоть немножко плохой».
Ресторан считался китайским, но музыка в нем была европейская.
На помосте собрались шесть патлатых музыкантов. Впечатление, что они не работают, а веселятся в собственное удовольствие и сообщают это удовольствие всем вокруг.
— Лови кайф, — сказал Александр.
— Что? — мне показалось, что он говорит по-испански.
— Слушай, — перевёл он, — и старайся получить удовольствие.
Я не умею «стараться получать удовольствие», но на всякий случай согласно киваю головой.
1 2 3 4 5
Он смотрит на меня, будто что-то вычисляет, потом вдруг говорит:
— У меня к тебе просьба. Пообещай, что выполнишь.
— А какая просьба?
— Ну вот… Уже торгуешься.
— Мало ли чего ты попросишь.
Я набиваю себе цену, хотя готова на все. Если бы Александр попросил украсть или убить, я согласилась бы в ту же секунду, хотя на другой день, возможно, и раскаялась.
— Ты не можешь сегодня пойти со мной в ресторан?
— А что я там должна делать?
— Ничего. Сидеть, слушать музыку.
— Ты приглашаешь меня ужинать?
— Понимаешь… — неуверенно сказал Александр. — Мне очень нравится одна женщина. Она будет с мужем.
— Ясно, — поняла я.
— Что тебе ясно? — насторожился Александр.
— Этот муж должен думать, что я твоя девушка.
— Тебе не обидно?
— Пусть думает, — сказала я.
В косметике самое главное — тщательность.
Наш мастер по детскому платью говорит: есть три степени мастерства. Первая — когда платье сшито очень просто от бедности фантазии и плохого исполнения.
Вторая степень — все очень сложно, потому что портной многое может, и ему охота себя показать.
И третья степень, когда все просто от ясности рисунка и совершенства мастерства.
Я сижу перед зеркалом и работаю над собой по третьей степени мастерства. Косметика у меня французская. Вкус у меня безупречный. Самое слабое звено — лицо.
У меня нет своего лица. Вообще лицо есть, но черты не связаны одной темой и как бы взяты с нескольких лиц. Глаза — от одного лица, нос — от другого, рот — от третьего.
Я тяжело вздыхаю и, — не веря в успех, принимаюсь за дело. Сначала я полчаса наращиваю ресницы, потом беру иголку и начинаю отделять их одну от другой, и на это тоже уходит полчаса. Моё лицо похоже на квартиру во время ремонта, когда все разворочено и кажется, что теперь всегда будет так.
Далее я беру норковую кисточку, прорисовываю контур, и мало-помалу глаз начинает прорастать на лице, меняет форму и даже выражение, и я предчувствую, что такой глаз может составить честь любому лицу.
Когда девушка не старается нравиться — она и не нравится. Когда она старается и делает это заметно — тоже не нравится. Остаётся, стало быть, третье: надо стараться «не стараться».
Все девчонки из нашего ателье делятся на «душистов» и «хорошистов». Родоначальник этой классификации — знаменитый физик Ландау. Мы подхватили это движение, обогатили его терминологией, «хорошистов» называем «мордоманами». «Мордоманы» — это те, для которых главное в человеке внешность. Его внешнее выражение. А «душисты» предпочитают в человеку глубокую душу.
Я — ни то, ни другое. Мне нравятся те, кому нравлюсь я. Если я когда-нибудь кому-нибудь понравлюсь, то такой человек покажется мне и умным и красивым.
Каждый человек в конечном счёте любит себя. Себя в себе и себя в другом. И в этом нет ничего предосудительного. Чем лучше человек относится к себе, тем лучше он относится к другим.
Помимо «душистов» и «мордоманов» мы делимся на «софистов» и «игоревистов».
Основоположник «игоревизма» — Игорь Корнеев.
Игорь специализируется на детской верхней одежде, но больше всего на свете он любит ходить в походы, спать в палатках, варить уху в закопчённом котелке. Ничего плохого в этом нет. Но в походы Игорь надевает истлевшие ковбойки, палатка у него в паутине и ящерицах, а котелок и железные кружки имеют такой вид, будто кто-то, балуясь, вил из них верёвки.
«Игоревизм» — это внешнее упрощенчество за счёт внутреннего раскрепощения. Вариант хиппи. Но хиппи неряшливы специально, а Игорь — нечаянно. Он просто не замечает, на чем он ест и спит. Как кошка или собака. Как, должно быть, не обращал внимания неандерталец. А все достижения человечества за тысячи лет оставили его глубоко равнодушным.
«Софизм» берет начало от Софки Медведевой.
Однажды у Софки случился приступ аппендицита. Она легла на диван и стала слушать в себе боль. Боль час от часу становилась сильней, в какой-то момент сделалась невыносимой, а потом стала тупой, и сама Софка тоже сделалась тупой и поплыла в полубред-полубеспамятство. Оказывается, у неё лопнул аппендикс. В медицине это называется перитонит.
Когда я пришла к ней в больницу, я спросила:
— А почему ты сразу не вызвала врача?
— А он бы прямо в ботинках прошёл, — ответила Софка.
Она представила себе, что врач, не снимая ботинок, а может, даже не вытерев ноги, двинется прямо в комнату. Потом он пойдёт в ванную мыть руки, и на мыле останутся грязные потёки. Далее, врач понесёт мокрые руки к полотенцу и капнет на кафельный пол. Подтирать сразу же при нем будет неудобно, капли засохнут на полу кружками, потом их придётся отскребать. Врач вытрет руки о полотенце и сдвинет полотенце со своего места. Да лучше Софка умрёт, чем вытерпит такое наплевательство к её величеству Чистоте.
И действительно чуть не умерла.
В квартире у Софки — стерильная чистота, как в операционной. Каждого человека, пришедшего к ним, она воспринимает не как личность, индивидуальный экземпляр в природе, а как источник грязи.
Когда Софка подшивает платье, то похоже, будто полоска подшитой материи не прикреплена нитками, а держится сама собой, силой собственного притяжения.
Наш мастер ставит Софку в пример и говорит, чтобы мы у неё учились. Но софизм — это черта характера, с которой человек должен родиться, и научиться этому невозможно…
Может быть, в роду у Софки со стороны матери были испанские цыгане, которые кочевали веками, как игоревисты, и софизм формировался долго, из поколения в поколение, а полностью выразился в Софке.
А ещё может быть, что сочетание русской и испанской крови даёт такой неожиданный результат. Либо — это своеобразное проявление таланта. Александр — певец, а Софка — гений эстетического комфорта.
А ещё может быть…
Что касается меня, то я занимаю центристскую позицию между софизмом и игоревизмом. Для меня важно не где я, а с кем. Только человек может наполнить человека. Только о человека можно поджечь свою кровь.
Моё лицо тем временем готово. Я выгляжу так, будто вчера вернулась с побережья Крыма и Кавказа. Мои ресницы царапают противоположную стену. Волосы лежат сплошным полотном и блестят.
Я смотрю на себя и медленно говорю:
— Пенелопа… Мельпомена…
Кто такие эти тётки, я точно не знаю. Кажется, Мельпомена — покровительница муз, а Пенелопа — верная жена странствующего Одиссея. Дело не в том, когда они жили и были ли они вообще. Дело в их именах — длинных, странных, диковатых, как моё лицо, не объединённое общей темой, как моё настроение.
— Пенелопа… Мельпомена…
Потом я вздыхаю и думаю попроще.
«Господи! — думаю я. — Ну нельзя же быть такой хорошей. Надо же быть хоть немножко плохой».
Ресторан считался китайским, но музыка в нем была европейская.
На помосте собрались шесть патлатых музыкантов. Впечатление, что они не работают, а веселятся в собственное удовольствие и сообщают это удовольствие всем вокруг.
— Лови кайф, — сказал Александр.
— Что? — мне показалось, что он говорит по-испански.
— Слушай, — перевёл он, — и старайся получить удовольствие.
Я не умею «стараться получать удовольствие», но на всякий случай согласно киваю головой.
1 2 3 4 5