Тщетно я продолжал уверять его, что я не торговец; он не снисходил до ответа. На столе лежало уже фунтов двадцать, Тембинок продолжал выкладывать золотые, к раздражению у нас стало прибавляться замешательство, и тут нам пришла счастливая мысль. Раз его величеству так нравится несессер, сказали мы, то мы просим его величество принять эту вещь в подарок. Должно быть, такой оборот дела явился самым поразительным в практике Тембинока. Он слишком поздно сообразил, что настойчивость его невежлива, посидел, свесив голову, в молчании, потом вскинул ее с застенчивым выражением лица и произнес: «Моя стыдно». То был первый и последний раз, когда мы слышали от него, что он раскаивается в своем поведении. Полчаса спустя король прислал нам ящик из камфорного дерева, стоивший всего несколько долларов — но бог весть, сколько Тембинок заплатил за него.
Не нужно полагать, что король, хитрый по натуре, поднаторевший за сорок лет в управлении людьми, слепо поддавался обману или покорно становился дойной коровой заезжего торговца. Усилия его бывали даже героическими. Как и макинский Накаеиа, он владел шхунами. Более удачливый, чем Накаеиа, нашел капитанов. Его суда доходили до колоний. Он вел прямую торговлю с Новой Зеландией. И все равно охватившая весь мир бесчестность белого человека препятствовала ему, доходы его таяли, судно было отдано за долги, деньги за страховку кто-то присвоил, и когда он лишился шхуны «Коронет», то с изумлением обнаружил, что лишился всего. И тут Тембинок сложил оружие, понял, что с таким же успехом может сражаться с небесными ветрами, и, как опытная овца, отдавал с тех пор свое руно стригалям. Он как никто на свете понимает, что бессмысленно расточать гнев против неизбежности, принимает ее с циничным спокойствием от тех, с кем ведет дела. Не требует большего, чем определенная порядочность или умеренность, заключает сделки, как удается, и когда считает, что надули его больше, чем обычно, делает зарубку в памяти возле фамилии торговца. Однажды Тембинок представил мне перечень капитанов, разделив их на три категории: «Он обманывает мало» — «Он обманывает много» — и, «По-моему, он обманывает слишком много». К первым двум категориям он выражал полнейшую терпимость; к третьей не всегда. Однажды в моем присутствии некий торговец был уличен в мошенничестве. И я (имея значительное влияние после истории с монетами) уладил конфликт. Даже в день нашего прибытия едва не возникли распри с капитаном Рейдом; и пожалуй, имеет смысл рассказать из-за чего. Среди товаров, привозимых специально для Тембинока, есть напиток, известный (и снабженный этикеткой) как бренди Хеннесси. На самом деле это не Хеннесси и даже не бренди; у него цвет шерри. Но это не шерри; вкус кирша, но это и не кирш. Во всяком случае король привык к этой поразительной марке и немало гордится своим вкусом; любая подмена является оскорблением вдвойне. Попыткой обмануть его и сомнением в его вкусе. Подобная слабость наблюдается у всех знатоков. И вот в последнем ящике, проданном на «Экваторе», оказался другой, наивно полагаю, лучший напиток, это привело к очень неприятному для капитана разговору. Но Тембинок сдержанный человек. Он согласился, что все люди, даже его величество, могут ошибаться, принял принцип, что благородно признанную ошибку следует прощать, и завершил разговор таким предложением: «Если моя ошибись, твоя скажи мне. Если твоя ошибись, моя скажи тебе. Много лучша».
После обеда и ужина в кают-компании, нескольких рюмок «Хеннесси» — на сей раз настоящего, с «киршбукетом» — и пяти часов, проведенных у прилавка торгового отсека, его величество отбыл домой. Лодка подошла тремя галсами к мели перед дворцом и села на грунт; вассалы перенесли на спинах к берегу королевских жен; Тембинок ступил на платформу с перилами, напоминающими пароходные сходни. И его понесли на плечах по мелководью, по вымощенному галькой склону к сверкающей насыпи, где он живет.
Глава вторая
КОРОЛЬ АПЕМАМЫ. ЗАКЛАДКА ГОРОДА ЭКВАТОР
К первой встрече с Тембиноком мы готовились с беспокойством, чуть ли не с тревогой. Предстояло добиваться его благосклонности, обращаться к нему с подобающей учтивостью просителей, либо угодить ему, либо поставить крест на основной цели нашего путешествия. Мы хотели сойти на берег и пожить на Апемаме, видеть вблизи этого странного человека и странное (или скорее древнее) состояние острова. На всех остальных островах Южных морей белый человек может высадиться со всем скарбом и жить там всю жизнь, если у него есть деньги или ремесло; никто в этом не будет ему препятствовать. Но Апемама — закрытый остров, никому не открывает дверей; король сам, словно бдительный страж, стоит у входа, выявляя и не допуская непрошеных визитеров. Этим и объяснялась соблазнительность нашего предприятия; не просто своей затруднительностью, а тем, что этот социальный карантин, сам по себе диковинка, является заповедником многих других достопримечательностей.
Тембинок, подобно большинству тиранов-консерваторов, как большинство консерваторов, пылко приветствует новые идеи и, исключая сферу политики, склоняется к полезным реформам. Когда приплыли миссионеры и заявили, что знают истину, он охотно принял их, посещал богослужения, выучил молитву «Отче Наш», стал их послушным учеником. Таким образом, используя подобные подвернувшиеся случаи, он выучился читать, писать, считать и говорить на своем особом английском, очень непохожим на обычный «бичламер», гораздо более неразборчивом, выразительном и сжатом. Завершив образование, он стал критически относиться к этим новым обитателям острова. Подобно макинскому Накаеиа, он восхищался тишиной на острове, которая нависает над ним, словно гигантское ухо, ежедневно выслушивает донесения шпиков и предпочитает, чтобы подданные пели, а не разговаривали. Церковная служба, и особенно проповедь, разумеется, стали нарушениями: «Здесь, на свой остров, говорит я, — как-то заметил он мне. — Мои вожди не говорить — они делать то, что я сказал». Тембинок посмотрел на миссионеров, и что же увидел? «Увидеть, что канак говори в большой доме!» — воскликнул он с сильной ноткой сарказма. Однако король вытерпел этот опасный спектакль и, возможно, терпел бы дальше, если б не возникло новое осложнение. Он, пользуясь его собственными словами, «посмотреть снова», и канак уже не говорил, а делал нечто худшее — строил склад для копры. Были задеты главные интересы короля, под угрозой оказались его доход и прерогатива. Кроме того, он решил (и ему в этом кое-кто помог), что торговля несовместима с заявлениями миссионеров. «Если миссионер думает „хороший человек“ — очень хорошо. Если он думает „копра“ — нехорошо. Я отправить его отсюда судно». Такова была краткая история миссионерства на Апамаме.
Подобные депортации — явление довольно обычное. «Я отправить его отсюда судно» служит эпитафией многим, его величество оплачивает проезд изгнанника до очередного места службы. Например, будучи страстным любителем европейской еды, Тембинок несколько раз добавлял к своей челяди белого повара, и все они один за другим были изгнаны. Повара со своей стороны клялись, что не получали зарплаты; король со своей, что они так обманывали и обкрадывали его, что это становилось нестерпимым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Не нужно полагать, что король, хитрый по натуре, поднаторевший за сорок лет в управлении людьми, слепо поддавался обману или покорно становился дойной коровой заезжего торговца. Усилия его бывали даже героическими. Как и макинский Накаеиа, он владел шхунами. Более удачливый, чем Накаеиа, нашел капитанов. Его суда доходили до колоний. Он вел прямую торговлю с Новой Зеландией. И все равно охватившая весь мир бесчестность белого человека препятствовала ему, доходы его таяли, судно было отдано за долги, деньги за страховку кто-то присвоил, и когда он лишился шхуны «Коронет», то с изумлением обнаружил, что лишился всего. И тут Тембинок сложил оружие, понял, что с таким же успехом может сражаться с небесными ветрами, и, как опытная овца, отдавал с тех пор свое руно стригалям. Он как никто на свете понимает, что бессмысленно расточать гнев против неизбежности, принимает ее с циничным спокойствием от тех, с кем ведет дела. Не требует большего, чем определенная порядочность или умеренность, заключает сделки, как удается, и когда считает, что надули его больше, чем обычно, делает зарубку в памяти возле фамилии торговца. Однажды Тембинок представил мне перечень капитанов, разделив их на три категории: «Он обманывает мало» — «Он обманывает много» — и, «По-моему, он обманывает слишком много». К первым двум категориям он выражал полнейшую терпимость; к третьей не всегда. Однажды в моем присутствии некий торговец был уличен в мошенничестве. И я (имея значительное влияние после истории с монетами) уладил конфликт. Даже в день нашего прибытия едва не возникли распри с капитаном Рейдом; и пожалуй, имеет смысл рассказать из-за чего. Среди товаров, привозимых специально для Тембинока, есть напиток, известный (и снабженный этикеткой) как бренди Хеннесси. На самом деле это не Хеннесси и даже не бренди; у него цвет шерри. Но это не шерри; вкус кирша, но это и не кирш. Во всяком случае король привык к этой поразительной марке и немало гордится своим вкусом; любая подмена является оскорблением вдвойне. Попыткой обмануть его и сомнением в его вкусе. Подобная слабость наблюдается у всех знатоков. И вот в последнем ящике, проданном на «Экваторе», оказался другой, наивно полагаю, лучший напиток, это привело к очень неприятному для капитана разговору. Но Тембинок сдержанный человек. Он согласился, что все люди, даже его величество, могут ошибаться, принял принцип, что благородно признанную ошибку следует прощать, и завершил разговор таким предложением: «Если моя ошибись, твоя скажи мне. Если твоя ошибись, моя скажи тебе. Много лучша».
После обеда и ужина в кают-компании, нескольких рюмок «Хеннесси» — на сей раз настоящего, с «киршбукетом» — и пяти часов, проведенных у прилавка торгового отсека, его величество отбыл домой. Лодка подошла тремя галсами к мели перед дворцом и села на грунт; вассалы перенесли на спинах к берегу королевских жен; Тембинок ступил на платформу с перилами, напоминающими пароходные сходни. И его понесли на плечах по мелководью, по вымощенному галькой склону к сверкающей насыпи, где он живет.
Глава вторая
КОРОЛЬ АПЕМАМЫ. ЗАКЛАДКА ГОРОДА ЭКВАТОР
К первой встрече с Тембиноком мы готовились с беспокойством, чуть ли не с тревогой. Предстояло добиваться его благосклонности, обращаться к нему с подобающей учтивостью просителей, либо угодить ему, либо поставить крест на основной цели нашего путешествия. Мы хотели сойти на берег и пожить на Апемаме, видеть вблизи этого странного человека и странное (или скорее древнее) состояние острова. На всех остальных островах Южных морей белый человек может высадиться со всем скарбом и жить там всю жизнь, если у него есть деньги или ремесло; никто в этом не будет ему препятствовать. Но Апемама — закрытый остров, никому не открывает дверей; король сам, словно бдительный страж, стоит у входа, выявляя и не допуская непрошеных визитеров. Этим и объяснялась соблазнительность нашего предприятия; не просто своей затруднительностью, а тем, что этот социальный карантин, сам по себе диковинка, является заповедником многих других достопримечательностей.
Тембинок, подобно большинству тиранов-консерваторов, как большинство консерваторов, пылко приветствует новые идеи и, исключая сферу политики, склоняется к полезным реформам. Когда приплыли миссионеры и заявили, что знают истину, он охотно принял их, посещал богослужения, выучил молитву «Отче Наш», стал их послушным учеником. Таким образом, используя подобные подвернувшиеся случаи, он выучился читать, писать, считать и говорить на своем особом английском, очень непохожим на обычный «бичламер», гораздо более неразборчивом, выразительном и сжатом. Завершив образование, он стал критически относиться к этим новым обитателям острова. Подобно макинскому Накаеиа, он восхищался тишиной на острове, которая нависает над ним, словно гигантское ухо, ежедневно выслушивает донесения шпиков и предпочитает, чтобы подданные пели, а не разговаривали. Церковная служба, и особенно проповедь, разумеется, стали нарушениями: «Здесь, на свой остров, говорит я, — как-то заметил он мне. — Мои вожди не говорить — они делать то, что я сказал». Тембинок посмотрел на миссионеров, и что же увидел? «Увидеть, что канак говори в большой доме!» — воскликнул он с сильной ноткой сарказма. Однако король вытерпел этот опасный спектакль и, возможно, терпел бы дальше, если б не возникло новое осложнение. Он, пользуясь его собственными словами, «посмотреть снова», и канак уже не говорил, а делал нечто худшее — строил склад для копры. Были задеты главные интересы короля, под угрозой оказались его доход и прерогатива. Кроме того, он решил (и ему в этом кое-кто помог), что торговля несовместима с заявлениями миссионеров. «Если миссионер думает „хороший человек“ — очень хорошо. Если он думает „копра“ — нехорошо. Я отправить его отсюда судно». Такова была краткая история миссионерства на Апамаме.
Подобные депортации — явление довольно обычное. «Я отправить его отсюда судно» служит эпитафией многим, его величество оплачивает проезд изгнанника до очередного места службы. Например, будучи страстным любителем европейской еды, Тембинок несколько раз добавлял к своей челяди белого повара, и все они один за другим были изгнаны. Повара со своей стороны клялись, что не получали зарплаты; король со своей, что они так обманывали и обкрадывали его, что это становилось нестерпимым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77