Трифон Кириллович обрушился на подушки, поцеловал женщине руку, положил ее ладонь себе на лоб, шепнул:
– Скоро с Пашкой встречусь.
– Фи, – сказала Серафима Николаевна. – Не узнаю! Стыдно!
В коридоре села на скамейку, лицо закрыла руками, но плача Тадава не слышал.
«Как же счастлив был тот человек, которого она дарила своей дружбой, – подумал он. – Какие же прекрасные годы прожил Павел Владимирович… А Игорек его не понимал… Как же сердце у старика разрывалось, а?!»

РАБОТА-VII (Кавказское побережье Всесоюзной черноморской здравницы)
1
В холодной чебуречной, напившись горячего чая, – здесь в горах было студено, не то что в Сухуми, – Костенко надел очки и начал медленно, чуть не по буквам, читать предварительное заключение экспертов и первые допросы, проведенные следователями угро и прокуратуры.
Люди входили и выходили из дощатой, насквозь продуваемой ветром чебуречной; тягуче-медленно визжала дверь, не смазанная ни прошлой осенью, ни нынешней весною; инструкцию, видать, не успели с п у с т и т ь. Костенко хмыкнул: по отношению к Рице надо говорить – «не успели поднять», здесь же горы, а начальство сидит внизу, в Сухуми, на побережье. Смешно: «Сначала п о д н и м и т е нам инструкцию, а потом мы двери смажем». Как такое перевести на иностранный язык? Не поймут ведь. Даже Салтыкова-Щедрина понять не могут, самого великого нашего писателя, если отсчет начинать с Пушкина, понятное дело. Радищев писал о деле, которое справедливо и вседоступно, Толстой постигал таинство мира, Достоевский конструировал личность, отталкиваясь от общечеловеческих проблем, а Салтыков и Лесков писали о России, потому-то и не знают их на Западе.
…Костенко долго читал описи обнаруженных вещей, первые допросы свидетелей, предварительные заключения экспертов, а потом – каким-то неуловимо-брезгливым жестом – отодвинул от себя папки, поднялся и сказал:
– Это все поверхностно. Тут не за что зацепиться, Серго, пошли еще раз место посмотрим.
…Заинтересовали его лишь две вещи: полусапожки, в которые была обута неизвестная женщина, и кофточка.
Он долго рассматривал этикетку – немецкая фирма, прочесть толком невозможно.
А вот в полусапожках, подняв сгнившую стельку, он увидел следы фабричного клейма: «И р-у-с-а бу-на фа-к».
Костенко обернулся к одному из сыщиков, приехавших вместе с Сухишвили:
– Составьте, пожалуйста, такую телеграмму: «Иркутская обувная фабрика. Срочно сообщите УГРО МВД СССР полковнику Костенко, когда ваше предприятие начало изготавливать зимние полусапожки, черные, на меху белого цвета, с простроченным рантом и узором типа „снежинки“. Прошу сообщить также, в какие области страны ваша продукция этого типа была отправлена летом – осенью прошлого года, до середины октября включительно. В связи с тем, что речь идет об особо опасном преступлении, ответа жду немедленно. Костенко».
– Когда отправлять? – спросил помощник Сухишвили, молоденький, чересчур расторопный лейтенант. – Если срочно, мне надо ехать вниз; здесь отделение связи еще не работает.
– Тогда заодно проявите фотографии сапожек и немедленно отправьте с пилотами в Кокандский угро капитану Урузбаеву для предъявления тетушке Петровой…
– Так и написать – «тетушке Петровой»?
Костенко усмехнулся, покачал головой:
– Молодец…
Он достал записную книжку, заведенную специально для этого дола, пролистал страницы и продиктовал:
– Для предъявления Клавдии Евгеньевне Еремовой, единственной установленной родственнице Анны Кузьминичны Петровой. Пусть Урузбаев спросит: в сапожках ли ее навещала племянница прошлой осенью? Если Клавдия Евгеньевна ответит положительно – можно предъявить фото. В противном случае – не надо, пусть тогда о кофточке поговорит. Кстати, у вас пленка цветная или на черно-белой работаете?
– Пленка цветная, товарищ полковник, но печатаем черно-белые, аппаратура еще не подошла, ждем…
– Эхе-хе, – вздохнул Костенко. – Нет на нас розг. Или кнута… Впрочем, если появится, будем стенать по тому времени, когда пытались уговором, добром и ласкою… Я ведь полгода как завизировал приказ о передаче вам цветной аппаратуры – неужели нельзя быть порасторопнее?
– Можно, товарищ полковник, – ответил лейтенант. – Мы приезжали в Москву, но ваши хозяйственники сказали, что такого рода аппаратуру надо отправлять по-особому, с сопровождением; мы согласились, выделили человека, тот прибыл, но они сказали, что на складе нет материально ответственного – в отпуску. Приехали через месяц, тот человек появился, но ушел в отпуск бухгалтер склада, а без его закорючки тоже ничего не получишь. Мы через месяц снова приехали, но тогда начальник склада ушел на пенсию, нового назначили, а заместитель отказался подписать накладную без того, чтоб вы вторично завизировали, а вы были в командировке, так мы ни с чем и уехали…
– Но ведь заместитель мой был?!
– Он-то подписал, но складской ответил, что для него действительна только ваша подпись.
– Значит, так, – жестко сказал Костенко. – Напишите на мое имя рапорт, приложите билеты, подсчитайте, сколько денег прожили по командировочным в Москве, и передайте полковнику Сухишвили. Он знает, как переслать мне – по служебным каналам, официально. Я взыщу деньги с наших волокитчиков, удержу из их зарплаты и переведу на счет грузинского угрозыска. Но сейчас – не знаю как, любым путем – сделайте, пожалуйста, цветное фото кофточки, она запоминается только в цвете; предлагать для опознания в черно-белом варианте нет смысла.
…Ночью, вернувшись в Сухуми, Костенко прочитал Сухишвили набросок оперативно-розыскного плана.
– Только не перебивай, Серго. Дослушай, а потом вноси предложения, а то я злой, как черт, могу рявкнуть, а ты обидишься и будешь прав, и нам за замирение придется водку пить, а сейчас не до водки.
– Я весь внимание, не пророню ни слова, клянусь матерью.
– Браво, – сказал Костенко, откинулся на спинку кресла, прислушался к шуму моря за окном, смеху курортников и далекой музыке. – Итак, убитой является женщина примерно двадцати восьми – тридцати двух лет. На обнаруженных частях тела следов от ран нет – следовательно, убили ударом в голову…
– Или выстрелом, – не удержался Сухишвили.
– Исключено. Остались бы следы пороха на шее, – сказал Костенко. – Следов изнасилования не обнаружено, девственность нарушена давно. Экспертами изучается возможность пятинедельной беременности. Расчленена острым топором…
– Или кинжалом…
Костенко задумчиво пожевал кончик ручки, неохотно откликнулся:
– Версию мою ломаешь. Впрочем, ладно, давай я добавлю: «или остро наточенным тяжелым кинжалом, типа штык». Ничего?
– Стихи в прозе, – вздохнул Сухишвили.
– По приблизительным прикидкам экспертов, рост покойной мог составлять сто пятьдесят пять, сто шестьдесят сантиметров. На трупе, – точнее, на том, что от него осталось, – была шерстяная импортная кофточка, черного цвета с красными продольными линиями, черное платье: этикетка сгнила, установить фабрику невозможно, и черные полусапожки. Так?
– Так.
– Преступник отчленил голову и руки, чтобы мы ни по внешнему портрету, ни по зубам, ни по возможным отпечаткам пальцев не могли установить личность убитой. Опираясь на показания пасечника Шуравия, мы вправе полагать, что убийство совершено в конце ноября или в начале декабря, перед самым закрытием сезона, когда снег отрезает Рицу от побережья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70