Сидишь, бывало, на тяжелом возу с картофелем, ноги затекают от неподвижности, и лошади тихо, шаг за шагом идут по тяжелой дороге между песчаными пригорками; тогда чудное видение сокращало для меня путь. Видение это было — питейный дом в Колме, где отец мой или всякий другой возница непременно останавливался выпить вина. Я вылезал погреться у огромной печки и получал бисквит. Всего лишь один бисквит, но какая сказочная роскошь! Питанные дома были прекрасной выдумкой!..
Мне нравились питейные дома, в особенности же питейные дома в Сан-Франциско. В них имелись самые чудесные лакомства — необычайного вида хлеба и бисквиты, сыр, колбаса и сардинки; это были удивительные предметы питания, которых я никогда не видал в нашем скудном домашнем обиходе. Однажды один хозяин бара смешал для меня сладкое питье трезвенников из содовой воды с фруктовым сиропом. Мой отец не платил за него — хозяин бара угощал меня и в силу этого сделался моим идеалом прекрасного и доброго человека. Я вспоминал и думал о нем в течение многих лет… И еще много лет спустя я боготворил память о нем.
Несмотря на мои два злосчастных опыта, Зеленый Змий оставался вездесущим и доступным для меня и привлекал меня к себе. Питейный дом оставлял глубокие следы в детском воображении… Двери других домов были всегда закрыты для меня; двери же питейного дома были широко раскрыты. И всегда, и везде находил я питейные дома — на больших дорогах и на проселках, на оживленных улицах и в переулках; они были ярко освещены и веселы, теплы зимой и прохладны и темны летом. Да, слов нет, питейный дом был великолепным учреждением!
Когда мне стукнуло десять лет, то семья наша бросила фермерство на ранчо и переехала на жительство в город. И тут десяти лет я начал жизнь в качестве разносчика газет. Это было главным образом потому, что мы нуждались в деньгах. Кроме того, движение мне было необходимо. Я забрался в бесплатную публичную библиотеку и дочитался до полного упадка нервных сил.
…Итак, я в десять лет вышел на улицу в качестве газетчика. Теперь уже я не успевал читать, я был занят беготней и обучался драться, говорить дерзости и лгать. Я обладал воображением и всеобъемлющим любопытством. Любопытство, возбуждаемое во мне питейными домами, было не из последних интересов моих, я часто заходил в эти учреждения.
…В питейных домах жизнь становилась иной. Мужчины говорили звучными голосами, хохотали громким хохотом, и над всем стояла какая-то атмосфера ширины и непринужденности. Тут было интереснее, чем в обычной будничной жизни, в которой ровно ничего не приключалось. Здесь жизнь была оживленная и иногда принимала страшную окраску, когда удары сыпались, кровь проливалась и, расталкивая всех, входили рослые полицейские. Это были великие моменты для меня, у которого голова была полна рассказами о кровавых боях бесстрашных искателей приключений на море и на суше. Когда я ходил по улицам, оставляя газеты у дверей домов, то подобных красочных моментов не встречалось. Но в питейном доме даже пьяницы, валявшиеся поперек столов или в опилках на полу, служили предметами моего удивления и казались окруженными чем-то таинственным.
Надо сказать, что питейные дома были правы по-своему, Отцы города санкционировали их и давали им патенты на продажу. Они вовсе не были теми ужасными притонами, какими считали их мальчики, не имевшие случая, подобно мне, познакомиться с ними. Они, быть может, и были страшны, то есть жуток был огромный интерес к страшному, возбуждаемый ими (а мальчика больше всего интересует страшное и удивительное). Одинаково страшными кажутся и пираты, кораблекрушения и битвы; а где тот здоровый юнец, кто не готов отдать душу за возможность принять участие в таких интересных вещах?
Кроме того, я встречал в питейных домах репортеров, издателей, адвокатов и судей, которых я знал в лицо. Они оправдывали мое влечение к питейному дому, они, верно, также находили в нем то новое и чрезвычайное, которое я предугадывал и ощупью искал. Я не уяснял себе, что это было; но оно должно было существовать, если мужчины собирались там, как жуки, жужжащие над горшком меда. У меня не было горестей, и мир казался очень светлым, так что мне было невдомек, что люди искали там забвенья от утомительного труда и вечных огорчений.
В то время, впрочем, я не пил ничего. От десяти до пятнадцати лет я редко пробовал вино, но все время поддерживал близкий контакт с пьяницами и местами, где пьют крепкие напитки. Я не пил исключительно потому, что жидкости эти не нравились мне.
…Когда я работал в кегельбане, то содержатель бара, согласно обычаю, позвал нас, мальчиков, выпить стаканчик после того, что мы проработали несколько часов подряд. Кроме меня, все спросили пива. Я же сказал, что выпью имбирного пива. Мальчики захохотали, а содержатель бара пытливо поглядел на меня; несмотря на это, он все-таки откупорил бутылку имбирного пива. Когда мы вернулись в кегельбан, то мальчики просветили меня во время передышек между играми. Оказывается, что я обидел содержателя бара. Бутылка имбирного пива стоила бару гораздо дороже, чем стакан пива; если я хочу оставить за собой место, то я должен в будущем пить пиво. Кроме того, пиво считается питательным, и я буду лучше работать после него. Имбирное же пиво совсем не питательно. Тут уже я не мог больше избегать пива; я пил его и удивлялся, почему люди находили его вкусным. Я отлично понимал, что я был не на высоте положения.
В то время мне по-настоящему нравились только леденцы…
VI
Приближалось время, когда началась вторая серия моих схваток с Зеленым Змием. Когда мне минуло четырнадцать лет и голова моя была полна рассказов о путешествиях старого времени, а воображение воспламенено видами тропических островов и далеких морских побережий, мне случилось плавать на небольшой лодке вокруг залива Сан-Франциско и по устью реки. Мне захотелось плавать по морю; меня что-то звало, тянуло вдаль от однообразия и всего обыденного. Я был в самом цвету моей юности, воодушевлен романтическими рассказами о приключениях и полон мечтаний о бурном существовании в буйном кругу взрослых мужчин. Я не представлял себе, что самая основа этой жизни нераздельно связана с алкоголем.
В один прекрасный день, когда я поднимал парус на моей лодке, готовясь отплыть, я впервые увидал Скотти. Это был решительный молодец лет семнадцати; по его словам, он был беглый юнга с английского корабля, находящегося в Австралии. Он только что заработал свой проезд в Сан-Франциско на другом корабле; теперь он хотел наняться на китобойное судно. Шлюп «Айдлер» находился на той стороне устья реки, где собрались все китобойные суда. Сторож, оставленный на шлюпе, был гарпунщик, намеревавшийся плыть на китобойном судне «Бонанзе». Скотти спросил меня, не могу ли я довезти его на моей лодке к этому китобою?
Мог ли я! Разве мало слышал я различных рассказов и толков по поводу «Айдлера», большого шлюпа, пришедшего с Сандвичевых островов и занимавшегося там контрабандным провозом опия?.. Повезу ли я Скотти, беглого матроса, желающего посетить гарпунщика на контрабандисте «Айдлере», незаконно провозящем опий? Повезу ли я его?..
Гарпунщик вышел на наш зов на палубу и пригласил к себе. Я изобразил из себя матроса и взрослого мужчину, не допустив лодки до самого шлюпа, чтобы не поцарапать его белой окраски, привязав лодку за кормой судна на длинном кабельтове и закрепив последний двумя якобы небрежно сделанными узлами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Мне нравились питейные дома, в особенности же питейные дома в Сан-Франциско. В них имелись самые чудесные лакомства — необычайного вида хлеба и бисквиты, сыр, колбаса и сардинки; это были удивительные предметы питания, которых я никогда не видал в нашем скудном домашнем обиходе. Однажды один хозяин бара смешал для меня сладкое питье трезвенников из содовой воды с фруктовым сиропом. Мой отец не платил за него — хозяин бара угощал меня и в силу этого сделался моим идеалом прекрасного и доброго человека. Я вспоминал и думал о нем в течение многих лет… И еще много лет спустя я боготворил память о нем.
Несмотря на мои два злосчастных опыта, Зеленый Змий оставался вездесущим и доступным для меня и привлекал меня к себе. Питейный дом оставлял глубокие следы в детском воображении… Двери других домов были всегда закрыты для меня; двери же питейного дома были широко раскрыты. И всегда, и везде находил я питейные дома — на больших дорогах и на проселках, на оживленных улицах и в переулках; они были ярко освещены и веселы, теплы зимой и прохладны и темны летом. Да, слов нет, питейный дом был великолепным учреждением!
Когда мне стукнуло десять лет, то семья наша бросила фермерство на ранчо и переехала на жительство в город. И тут десяти лет я начал жизнь в качестве разносчика газет. Это было главным образом потому, что мы нуждались в деньгах. Кроме того, движение мне было необходимо. Я забрался в бесплатную публичную библиотеку и дочитался до полного упадка нервных сил.
…Итак, я в десять лет вышел на улицу в качестве газетчика. Теперь уже я не успевал читать, я был занят беготней и обучался драться, говорить дерзости и лгать. Я обладал воображением и всеобъемлющим любопытством. Любопытство, возбуждаемое во мне питейными домами, было не из последних интересов моих, я часто заходил в эти учреждения.
…В питейных домах жизнь становилась иной. Мужчины говорили звучными голосами, хохотали громким хохотом, и над всем стояла какая-то атмосфера ширины и непринужденности. Тут было интереснее, чем в обычной будничной жизни, в которой ровно ничего не приключалось. Здесь жизнь была оживленная и иногда принимала страшную окраску, когда удары сыпались, кровь проливалась и, расталкивая всех, входили рослые полицейские. Это были великие моменты для меня, у которого голова была полна рассказами о кровавых боях бесстрашных искателей приключений на море и на суше. Когда я ходил по улицам, оставляя газеты у дверей домов, то подобных красочных моментов не встречалось. Но в питейном доме даже пьяницы, валявшиеся поперек столов или в опилках на полу, служили предметами моего удивления и казались окруженными чем-то таинственным.
Надо сказать, что питейные дома были правы по-своему, Отцы города санкционировали их и давали им патенты на продажу. Они вовсе не были теми ужасными притонами, какими считали их мальчики, не имевшие случая, подобно мне, познакомиться с ними. Они, быть может, и были страшны, то есть жуток был огромный интерес к страшному, возбуждаемый ими (а мальчика больше всего интересует страшное и удивительное). Одинаково страшными кажутся и пираты, кораблекрушения и битвы; а где тот здоровый юнец, кто не готов отдать душу за возможность принять участие в таких интересных вещах?
Кроме того, я встречал в питейных домах репортеров, издателей, адвокатов и судей, которых я знал в лицо. Они оправдывали мое влечение к питейному дому, они, верно, также находили в нем то новое и чрезвычайное, которое я предугадывал и ощупью искал. Я не уяснял себе, что это было; но оно должно было существовать, если мужчины собирались там, как жуки, жужжащие над горшком меда. У меня не было горестей, и мир казался очень светлым, так что мне было невдомек, что люди искали там забвенья от утомительного труда и вечных огорчений.
В то время, впрочем, я не пил ничего. От десяти до пятнадцати лет я редко пробовал вино, но все время поддерживал близкий контакт с пьяницами и местами, где пьют крепкие напитки. Я не пил исключительно потому, что жидкости эти не нравились мне.
…Когда я работал в кегельбане, то содержатель бара, согласно обычаю, позвал нас, мальчиков, выпить стаканчик после того, что мы проработали несколько часов подряд. Кроме меня, все спросили пива. Я же сказал, что выпью имбирного пива. Мальчики захохотали, а содержатель бара пытливо поглядел на меня; несмотря на это, он все-таки откупорил бутылку имбирного пива. Когда мы вернулись в кегельбан, то мальчики просветили меня во время передышек между играми. Оказывается, что я обидел содержателя бара. Бутылка имбирного пива стоила бару гораздо дороже, чем стакан пива; если я хочу оставить за собой место, то я должен в будущем пить пиво. Кроме того, пиво считается питательным, и я буду лучше работать после него. Имбирное же пиво совсем не питательно. Тут уже я не мог больше избегать пива; я пил его и удивлялся, почему люди находили его вкусным. Я отлично понимал, что я был не на высоте положения.
В то время мне по-настоящему нравились только леденцы…
VI
Приближалось время, когда началась вторая серия моих схваток с Зеленым Змием. Когда мне минуло четырнадцать лет и голова моя была полна рассказов о путешествиях старого времени, а воображение воспламенено видами тропических островов и далеких морских побережий, мне случилось плавать на небольшой лодке вокруг залива Сан-Франциско и по устью реки. Мне захотелось плавать по морю; меня что-то звало, тянуло вдаль от однообразия и всего обыденного. Я был в самом цвету моей юности, воодушевлен романтическими рассказами о приключениях и полон мечтаний о бурном существовании в буйном кругу взрослых мужчин. Я не представлял себе, что самая основа этой жизни нераздельно связана с алкоголем.
В один прекрасный день, когда я поднимал парус на моей лодке, готовясь отплыть, я впервые увидал Скотти. Это был решительный молодец лет семнадцати; по его словам, он был беглый юнга с английского корабля, находящегося в Австралии. Он только что заработал свой проезд в Сан-Франциско на другом корабле; теперь он хотел наняться на китобойное судно. Шлюп «Айдлер» находился на той стороне устья реки, где собрались все китобойные суда. Сторож, оставленный на шлюпе, был гарпунщик, намеревавшийся плыть на китобойном судне «Бонанзе». Скотти спросил меня, не могу ли я довезти его на моей лодке к этому китобою?
Мог ли я! Разве мало слышал я различных рассказов и толков по поводу «Айдлера», большого шлюпа, пришедшего с Сандвичевых островов и занимавшегося там контрабандным провозом опия?.. Повезу ли я Скотти, беглого матроса, желающего посетить гарпунщика на контрабандисте «Айдлере», незаконно провозящем опий? Повезу ли я его?..
Гарпунщик вышел на наш зов на палубу и пригласил к себе. Я изобразил из себя матроса и взрослого мужчину, не допустив лодки до самого шлюпа, чтобы не поцарапать его белой окраски, привязав лодку за кормой судна на длинном кабельтове и закрепив последний двумя якобы небрежно сделанными узлами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24