- Слушаю-с, - говорю, - господин полковник, я пойду к графу Сакену и доложу все, как дело было, и объясню, чему я подчинился - все доложу по совести. Может быть, он иначе взглянет.
Командир рукой махнул.
- Говорите что хотите, но знайте, что вам ничто не поможет. Сакен церковные уставы знает - это правда, но, однако, он все-таки пока еще исполняет военные. Он еще в архиереи не постригся.
Тогда между военными ходили разные нелепые слухи о Сакене: одни говорили, будто он имеет видения и знает от ангела - когда надо начинать бой; другие рассказывали вещи еще более чудные, а полковой казначей, имевший большой круг знакомства с купцами, уверял, будто Филарет московский говорил графу Протасову: "Если я умру, то боже вас сохрани, не делайте обер-прокурором Муравьева, а митрополитом московским - киевского ректора (Иннокентия Борисова). Они только хороши кажутся, а хорошо не сделают; а вы ставьте на свое место Сакена, а на мое - самого смирного монаха. Иначе я вам в темном блеске являться стану".
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Я тогда ни за что не хотел, чтобы Сакен допускал, будто я простил и скрыл полученную мною пощечину из-за того, чтобы мне можно было на службе оставаться. Ужасная глупость! Не все ли это равно? Теперь это кажется смешно, а в тогдашнем диком состоянии я в самом деле полагал немножко свою честь в таких пустяках, как постороннее мнение... Ночей не спал: одну ночь в карауле не спал, а потом три ночи не спал от волнения... Обидно было, что товарищи обо мне нехорошо думают и что Сакен обо мне нехорошо думает! Надо, видите, так, чтобы все о нас хорошо думали!
Опять из-за этого всю ночь не спал и на другой день встал рано и являюсь утром в сакенскую приемную. Там был только еще один аудитор, а потом и другие стали собираться. Жужжат между собою потихонечку, а у меня знакомых нет - я молчу и чувствую, что сон меня клонит, - совсем некстати. А глаза так и слипаются. И долго я тут со всеми вместе ожидал Сакена, потому что он в этот день, как нарочно, не выходил: все у себя в спальне перед чудотворной иконой молился. Он ведь был страшно богомолен: непременно каждый день читал утренние и вечерние молитвы и три акафиста, а то иногда зайдется до бесконечности. Случалось, до того уставал на коленях стоять, что даже падал и на ковре ничком лежал, а все молился. Мешать ему или как-нибудь перебить молитву считалось - боже сохрани! На это, кажется, даже при штурме никто бы не отважился, потому что помешать ему - все равно что дитя разбудить, когда оно не выспалось. Начнет кукситься и капризничать, и тогда его ничем не успокоишь. Адъютанты у него это знали, - иные и сами тоже были богомолы - другие притворялись. Он не разбирал и всех таких любил и поощрял.
Как только, бывало, он покажется, штабные сейчас различали, если он намолился, и тогда в хорошем расположении, и все бумаги несли, потому что, намолившись, он добр и тогда все подпишет.
На мою долю как раз такое счастье и досталось: как Сакен вышел ко всем в приемную, так один опытный говорит мне:
- Вы хорошо попали; нынче его обо всем можно просить; он теперь намолившись.
Я полюбопытствовал:
- Почему это заметно? Опытный отвечает:
- Разве не видите - у него колени белеются, и над бровями светлые пятнышки... как будто свет сияет... Значит, будет ласковый.
Я сияния над бровями не отличил, а панталоны у него на коленях действительно были побелевши.
Со всеми он переговорил и всех отпустил, а меня оставил на самый послед и велел за собою в кабинет идти.
"Ну, - думаю, - тут будет развязка". И сон прошел.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
В кабинете у него большая икона в дорогой ризе, на особом возвышении, и трисоставная лампада в три огня горит.
Сакен прежде всего подошел к иконе, перекрестился и поклонился в землю, а потом обернулся ко мне и говорит:
- Ваш полковой командир за вас заступается. Он вас даже хвалит говорит, что вы были хороший офицер, но я не могу, чтобы вас оставить на службе!
Я отвечаю, что я об этом и не прошу.
- Не просите! Почему же не просите?
- Я знаю, что это нельзя, и не прошу о невозможном.
- Вы горды!
- Никак нет.
- Почему же вы так говорите - "о невозможном"? Французский дух! гордость! У бога все возможно! Гордость!
- Во мне нет гордости.
- Вздор!.. Я вижу. Все французская болезнь!.. своеволие!.. Хотите все по-своему сделать!.. Но вас я действительно оставить не могу. Надо мною тоже выше начальство есть... Эта ваша вольнодумная выходка может дойти до государя... Что это вам пришла за фантазия!..
- Казак, - говорю, - по дурному примеру напился пьян до безумия и ударил меня без всякого сознания.
- А вы ему это простили?
- Да, я не мог не простить!..
- На каком же основании?
- Так, по влиянию сердца.
- Гм!.. Сердце!.. На службе прежде всего долг службы, а не сердце... Вы по крайней мере раскаиваетесь?
- Я не мог иначе.
- Значит, даже и не каетесь?
- Нет.
- И не жалеете?
- О нем я жалею, а о себе нет.
- И еще бы во второй раз, пожалуй, простили?
- Во второй раз, я думаю, даже легче будет.
- Вон как!.. вон как у нас!.. солдат его по одной щеке ударил, а он еще другую готов подставить.
Я подумал: "Цыц! не смей этим шутить!" - и молча посмотрел на него с таковым выражением.
Он как бы смутился, но опять по-генеральски напе-тушился и задает:
- А где же у вас гордость?
- Я сейчас имел честь вам доложить, что у меня нет гордости.
- Вы дворянин?
- Я из дворян.
- И что же, этой... noblesse oblige [Благородное происхождение обязывает (франц.)]... дворянской гордости у вас тоже нет?
- Тоже нет.
- Дворянин без всякой гордости? Я молчал, а сам думал:
"Ну да, ну да: дворянин, и без всякой гордости, - ну что же ты со мной поделаешь?" А он не отстает - говорит:
- Что же вы молчите? Я вас спрашиваю об этой - о благородной гордости?
Я опять промолчал, но он еще повторяет:
- Я вас спрашиваю о благородной гордости, которая возвышает человека. Сирах велел "пещись об имени своем"...
Тогда я, чувствуя себя уже как бы отставным и потому человеком свободным, ответил, что я ни про какую благородную гордость ничего в евангелии не встречал, а читал про одну только гордость сатаны, которая противна богу.
Сакен вдруг отступил и говорит:
- Перекреститесь!.. Слышите: я вам приказываю, сейчас перекреститесь!
Я перекрестился.
- Еще раз!
Я опять перекрестился. - И еще... до трех раз! Я и в третий раз перекрестился.
Тогда он подошел ко мне и сам меня перекрестил и прошептал:
- Не надо про сатану! Вы ведь православный?
- Православный.
- За вас восприемники у купели отреклись от сатаны... и от гордыни и от всех дел его и на него плюнули. Он бунтовщик и отец лжи. Плюньте сейчас.
Я плюнул.
- И еще!
Я еще плюнул.
- Хорошенько!.. До трех раз на него плюньте!
Я плюнул, и Сакен сам плюнул и ногою растер. Всего сатану мы оплевали.
- Вот так!.. А теперь... скажите, того... Что же вы будете с собой делать в отставке?
- Не знаю еще.
- У вас есть состояние? ч
- Нет.
- Нехорошо! Родственники со связями есть?
- Тоже нет.
- Скверно! На кого же вы надеетесь?
- Не на князей и не на сынов человеческих: воробей не пропадает у бога, и я не пропаду.
- Ого-го, - как вы, однако, начитаны!.. Хотите в монахи?
- Никак нет - не хочу.
- Отчего? Я могу написать Иннокентию.
- Я не чувствую призвания в монахи.
- Чего же вы хотите?
- Я хочу только того, чтобы вы не думали, что я умолчал о полученном мною ударе из-за того, чтобы остаться на службе:
1 2 3 4 5 6