"Да, NN черт знает что пишет, но как он забавно отделал того-то или того-то", - повторяют люди, вчера именно восхищавшиеся тем, о ком нынче прочитали площадное ругательство.
Не только оскорбительнейшие выходки против автора "Петербургских трущоб", жадно читанных в свое время нарасхват всею Россиею, но и всякие обиды, чинимые Тургеневу, Гончарову и Писемскому, - все это доставляет видимое удовольствие тем самым людям, которым авторы эти доставляли очень приятные минуты и которым даже, пожалуй, известно, что порицающие Тургенева, Гончарова и Писемского не имеют ни сотой доли дарований этих писателей, ни их прав на общественное внимание и почет.
Думают, что это ничего, что этим никому не вредят, что это-де только для смеха, - а этим много вредят литературе, этим удерживают и утверждают в ней тот жанр, в котором, например, составили себе известность два писателя, не устающие рассказывать, что им вздумается про всех и даже друг про друга о том, что из них один другому говорил, едучи в вагоне с обеда.
Предложение таких вещей является в силу запроса со стороны общества, которое потому и не имеет права ни удивляться тому, что происходит в литературе, ни кичиться перед литераторами элегантностью своего обычая.
Итак, в этом коротком очерке, пределы которого стеснены местом, назначенным для него нашим изданием, мы, как могли, показали кажется, что общество в весьма значительной степени повинно во всех безобразиях современной печати, что любви и внимания к литераторам, их доброму имени и их тягостнейшей и печальной судьбе в нашем обществе нет и что общественное осуждение литературы за многие печальные в ней явления есть только фарисейское лицемерие. К клеветам и преступным намекам на писателей, и вообще к так называемым "литературным скандалам", в нашем обществе многие относятся как к камелиям: они с ними публично не раскланиваются и даже оказывают им мнимое пренебрежение, но втайне наши пуристы не чуждаются их и позволяют им грабить себя со стороны наилучшего и драгоценнейшего своего достояния: со стороны вкуса и воздаяния справедливости труженикам, более или менее честно и строго по мере сил своих и разумения служащим литературе.
Судебные дела, которых так много скопилось к этому времени на литераторов, по отношению к одним из них свидетельствуют лишь о слишком строгой к ним придирчивости, по отношению же к другим напоминают, что и литераторы такие же люди и что против каждого из них его собственные семь чувств вступают иногда в жестокие заговоры, низводящие человека с его прямого пути на скамью подсудимого. Ничего в этом необыкновенного и ничего унижающего литературу нет, и в общественных толках, носящих характер сетования и укоризн литераторам за то, что они не стоят "превыше мира и страстей", более всего поражает вопиющая несправедливость таких укоризн и требований от людей, которым общество не только не давало средств становиться "превыше мира", но принижению которых оно при всяком случае как бы радовалось и рукоплескало: "вот-де они, нас поучающие, - сами нас не лучше и не чище!"
Поистине, велика радость и велико утешение, если даже это еще справедливо! Но справедливо ли это и имеет ли наше общество право кичливо думать, что наша литература ему не по плечу и наши литераторы достойны только тех успокоительных чувств, что "они-де никого не лучше", в этом мы в другой раз попробуем свесть наши счеты и надеемся, что, отнюдь не скрывая всех язв, разъедающих нашу строптивую литературную семью, мы все-таки не просчитаемся.
Бедные новости дня, за исключением одной "особенной", бродящей в сплетнях и россказнях истории, из коей до нас, частных людей, пока доходят еще только одни
Намеки тонкие на то,
Чего не ведает никто,
ограничиваются на сей раз новою повестью И. С. Тургенева. "Любимый" русский писатель на этот раз порадовал Россию рассказцем, написанным прямо для немецкого издания и на немецком языке; но тем не менее Россия все-таки, конечно, заинтересована этим новым произведением, и о нем надо дать возможно скорый отчет.
Новая повесть И. С. Тургенева, написанная на немецком языке, называется "Странная история". Содержание ее вполне не вымышленное, а истинное: это давняя история жившего в тридцатых годах в городе Орле "блаженного Васи" и одной орловской же девицы, отрекшейся от света и пошедшей "угождать юродивому". Повесть вся крошечная: автор видит Васю, тот чем-то вроде магнетического или гипнотического воздействия на него показывает ему давно умершего его знакомого; потом автор встречает этого же Васю в другом месте в сопровождении знакомой ему девицы Б., оставившей свет ради апостольского служения при юродивом. Вот и все. Всей этой истории - всего на пол-листа, и читается она без малейшей задержечки: все ждешь, не будет ли где чего-то? и не встречаешь ничего, кроме самым обыкновенным образом рассказанного анекдота, к которому в Орле давно уже приснащены были разные подробности, упущенные г. Тургеневым или вовсе ему неизвестные (например, электрический свет, исходивший будто бы от юродивого Васи). Вообще же произведение это нельзя назвать и произведением. Это так, литературный вздор, пустяки, не отмеченные даже ни штрихом мысли, ни тенью дарования. Замечательного в этой повести только то, что она написана по-немецки, да то, что автор в ней ручается, что он видел давно скончавшегося человека при обстоятельствах, при которых никакой обман был невозможен.
Первое, то есть немецкий диалект, на котором написана новая повесть русского писателя, многих приводит в негодование и даже прямо сердит. Чего и из-за чего? Немецкое издание прямо объясняет, что повесть эта была писана "для него". Разве же не свободен беллетрист сделать свою работу на том или на другом языке? "Вестник Европы" только теперь окончил печатание очень умного и очень скучного романа Бертольда Ауэрбаха "Дача на Рейне", которого до сих пор на немецком языке еще не было, и это в Германии никого особенно не удивляет, и Ауэрбаха никто за то не корит. Не станем и мы удивляться тому, что г. Тургенев дал какой-то ничтожный клочок своей работы в немецкое издание. Просили, он и дал, - это, может быть, самое простое и верное объяснение.
В обществе говорят, что он сделал это с досады, со злости на равнодушие, с каким были встречены его последние вещи. Какая нелепость! И где это равнодушие? - мы его вовсе не видим. "Дым" был прочитан залпом, нарасхват, с увлечением, а если "Собака", "Лейтенант Ергунов", "Бригадир" и "Несчастная" проманкированы общественным вниманием, то ведь это очевидно вещи, которым и сам автор не придавал никакого большого значения. Это были так себе - просто неудачные абрисы, которые можно было бросить, но можно было, пожалуй, и напечатать, когда пристают да просят: "Дайте, дескать, нам что-нибудь, бога ради!"
Немым молчанием, с которым публика прошла мимо этих двух безделушек, она, как нам кажется, дала г. Тургеневу только новое доказательство своей любви и своего уважения к нему. Приведенные нами неудачные его вещи были приняты как были "пустое слово", сказанное уважаемым человеком, и его постарались почтительно не слыхать... Скажите же, бога ради, что тут обидного, и на кого тут сердиться?
За что ты нас возненавидел?
Какою грубостью своей
Простой народ тебя обидел?
1 2 3 4 5 6 7 8 9