Заметив такой оборот, доимщик Тивуртий подошёл ещё с одной стороны: он приступил к Пуплии, бабе, матери Фалалея, и сказал ей:
- Вот ты старая и опытная женщина, ты, конечно, не позабыла ещё, как жили у нас, в Аскалоне, во время твоей молодости.
- Разумеется, я это помню,- отвечала Пуплия.
- Жёны тогда почитали бесчестием только обман, но когда не было обмана, они жертвовали собой Анубису, хотя и знали, что, вместо бога, их примет в свои объятия смертный. Отец Тении, жрец Полифрон, не раз, я думаю, совершал такие таинства.
- Да, и я помню эти проделки Полифрона над нами. Мы узнавали во тьме, что не бог нас целует, а весьма страстный смертный, но стыдились о том говорить и молчали, а Полифрон продолжал это и успешно совершил над многими, что ему выгодно было.
- Ну, вот, видишь! И всё-таки вы, несмотря на это, остались хорошими и честными женщинами?
- Что же делать. Мы примирялись с тем, что было для нас неизбежностью, и дело кой-как обходилось.
- Вот только это и надо! Я рад, что слышу от тебя такие разумные речи! Я знал, что, имея опыт в жизни, ты непременно имеешь и здравый рассудок. Подумай же на что это похоже: сын твой томится в смрадной темнице, где он сгниет, а меж тем от жены Фалалея зависит, чтобы он получил свободу и чтобы вам воротилось всё ваше именье.
- Может ли быть? От этих слов твоих у меня замирает моё старое сердце и слёзы клубком подкатываются у меня к горлу. Расскажи же мне: что для этого надо сделать?
Тивуртий рассказал об исканиях Милия и об упорстве Тении: старая Пуплия всплеснула руками и начала горестно плакать и ворчать:
- Для чего... о для чего это уже не совершилось втайне?
Тогда Тивуртий ей продолжал:
- Я был уверен, что ты это скажешь! Всякая умная женщина, на месте Тении, давно бы так и совершила, а не поставила бы свою гордость в таком случае выше, чем счастье семьи. Умная и добрая женщина, конечно, предпочла бы лучше сама немножко поплакать, но за то отереть слёзы других, кого любит. Не правда ли?
- Правда,- ответила Пуплия.
- Так помогай же мне сделать умное дело. Ты ведь мать Фалалея; ты баба внучков своих Вирины и Витта, маленьких, бедных детей... Подумай, что ждёт их? Фалалей истомится и умрёт,- его источит закожный червь в темнице, дети возрастут без учения и ты умрёшь без приюта, а стройное тело твоей гордой Тении согнётся, и лицо её поблекнет и никто на неё не захочет смотреть... Тогда она сама пожалеет о том, что теперь отвергает, и проклянёт свою гордость. Быть может, даже сама когда-нибудь станет за полог шатра и будет трогать за локти проходящих незнакомцев и смотреть на них подкрашенными глазами, загиная свои руки за шею, но это будет напрасно и она не продаст никому за серебренник то, за что нынче готов осыпать её златницами милосердный вельможа. О, будь милосердна к своим и к чужим, умная Пуплия, заставь скорее Тению ловить быстролетящий час, пока молодая кровь делает Милия безумцем. Теперь он рабствует прихоти своего сердца и готов на всё, лишь бы ему не отъехать в Дамаск, не изведав краткой ласки от Тении; но этот жар может потухнуть и другого такого случая уже не будет, а если он пропадёт, то и тебе, и всем нам после того навсегда будет ненавистна проклятая гордость твоей невестки.
Пуплия молчала, глядя вдаль померкнувшими глазами, из которых на её сгоревшие от зноя щёки лились обильные слёзы, а Тивуртий взял её ласково за руки и закончил:
- Слёзы твои, старуха, самого меня трогают, но и утешают: я вижу, что ты не ставишь счастье других ни во что, как делает Тения, и, наверное, направишь мысли Тении к тому, чтобы не считать свою чистоту большим благом, чем счастье многих.
Тут Пуплия баба вздохнула и отвечала:
- Слова твои, Тивуртий, страшно остры и едки: тяжело мне слышать, но ты отгадал: я согласна с тобою и буду уговаривать Тению, чтобы она не считала свою непреклонность за добродетель, потому что страдания наши слишком несносны.
Доимщик Тивуртий ещё похвалил Пуплию и отошёл, довольный своим первым успехом, и отправился в виноградные сады, где теперь раскинуты были небольшие шёлковые шатры и в них размещались стройные, разноцветные девушки, привезённые Сергием из Александрии. Старцы Аскалона собирались смотреть этих красавиц, рассуждали об их прелестях и пили вино, в котором плавали головки гвоздики; а Пуплия, как только дождалась возвращения Тении, положила её усталую голову на свои колени и начала распускать мелкие плетения её волос, склеенных вишнёвым клеем, и начала умолять её сжалиться над страданием семейства.
- Что же ты хочешь? - спросила её Тения.
Пуплия припала к уху невестки устами и прошептала:
- Иди к вельможе.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Услышав такие слова от матери своего мужа. Тения ужаснулась и отвечала ей:
- От тебя ли о, Пуплия, могла я это услышать? Ты ведь мать Фалалея и должна бы поддержать мою твердость и верность супругу, а ты сама кладёшь нож в мои руки и посылаешь меня убить в себе мой женский стыд и добродетель супруги. После этого я не должна тебя слушать.
Пуплия же ей отвечала:
- Ах, твёрдость и верность прекрасны, но горе слишком несносно. Если бы ты жила в прежнем довольствии, я никогда бы тебе таких слов не сказала, но когда всех нас ждёт гибель, а ты можешь спасти нас, то я говорю: спаси нас, о, Тения!.. О, Тения, Тения! Спаси нас своею красотой!
И старая Пуплия упала перед ней на колени и покрыла своими седыми волосами её ноги.
- Но ведь я люблю своего мужа и моя верность для него дороже всякого счастия, какое могу я купить этою ценой.
- Разве я тебе говорю, чтобы ты его не любила?.. Но ради этих детей, которых ждёт доля презренных и нищих, если они тебе дороги, тебе должно быть не трудно принести себя в жертву.
- Не трудно... О боги! Это ли должна я услышать?
- "Не трудно" - я говорю потому, что и я, и другие, которых я знала, тоже любили и также имели стыдливость, но подавляли всё это в себе, когда надобно было, в честь Диониса и богини Изиды.
Пуплия ещё понизила голос и продолжала шёпотом:
- У жрецов в храме Изиды был чудесный напиток... Он вовсе безвреден... от него только после... день или два немножко болит голова. Очень немножко... Я видела, как его делали из маленьких голубых грибов... этот напиток, отнимающий память... И в нём ещё есть одно чудное свойство... Испивши его, ощущаешь объятья и ласки того, к кому сердце согрето любовью... Я знаю, где находить этот маленький губастый грибок, и его нашла уже и утомила его в горшочке... Он уже выпустил сок свой, туманящий память... Ты будешь в тумане сладостно грезить до самого утра, а утром чуть свет я сама приду за тобою к дверям Милия, ты передашь мне золото и я побегу выкупить из неволи Фалалея, а ты пойдёшь к морю, погрузишься вся в его волны, и, освежённая, придёшь домой, встретишься с мужем и любовные мечты прошлой ночи станут для вас действительностью.
- Что говоришь ты? Что ты говоришь? - воскликнула Тения.- Неужели всё это по-твоему можно?
- Без сомнения, можно,- отвечала, кивая головою, Пуплия, и ещё раз помянула всё, что приводил ей на память культ богини Изиды, и заключила вновь утешеньем, что сок из грибка, отводящего память, спасёт её от всего, что может помешать несмущённой искренности её чувств к освобожденному мужу.
На это Тения уже ничего не нашлась ответить: она только собрала горстями наперёд все свои волосы и, закрыв ими стыдом горящее лицо, застонала, произнося среди слёз:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16