Туберозов быстро отпрыгнул от этого зрелища таким бодрым прыжком, как бы ему было не семьдесят лет, а семнадцать.
Глава 19
Гроза как быстро подошла, так быстро же и пронеслась: на месте чёрной тучи вырезывалась на голубом просвете розовая полоса, а на мокром мешке с овсом, который лежал на козлах кибитки, уже весело чирикали воробьи и смело таскали мокрые зёрна сквозь дырки мокрой реднины. Лес весь оживал; послышался тихий, ласкающий свист, и на межу, звонко скрипя крыльями, спустилася пара степных голубей. Голубка разостлала по земле крылышко, черкнула по нем красненькою лапкой и, поставив его парусом кверху, закрылась от дружки. Голубь надул зоб, поклонился ей в землю и заговорил ей печально «умру». Эти поклоны заключаются поцелуями, и крылышки трепетно бьются в густой бахроме мелкой полыни. Жизнь началась. Невдалеке послышался топот: это Павлюкан. Он ехал верхом на одной лошади, а другую вёл в поводу.
– Ну, отец, живы вы! – весело кричал он, подъезжая и спешиваясь у кибитки. – А я было, знаете, шибко спешил, чтобы вас одних не застало, да как этот громище как треснул, я так, знаете, с лошади всею моею мордой оземь и чокнул… А это дуб-то срезало?
– Срезало, друг, срезало. Давай запряжём и поедем.
– Боже мой, знаете, силища!
– Да, друг, поедем.
– Теперь, знаете, лёгкое поветрие, ехать чудесно.
– Чудесно, запрягай скорей; чудесно.
И Туберозов нетерпеливо взялся помогать Павлюкану.
Выкупанные дождём кони в минуту были впряжены, и кибитка протопопа покатила, плеща колёсами по лужам колеистого просёлка.
Воздух был благораствореннейший; освещение тёплое; с полей нёсся лёгкий парок; в воздухе пахло орешиной. Туберозов, сидя в своей кибитке, чувствовал себя так хорошо, как не чувствовал давно, давно. Он все глубоко вздыхал и радовался, что может так глубоко вздыхать. Словно орлу обновились крылья!
У городской заставы его встретил малиновый звон колоколов; это был благовест ко всенощной.
Глава 20
Кибитка Туберозова въехала на самый двор.
– Господи, что я за тебя, отец Савелий, исстрадалася! – кричала Наталья Николаевна, кидаясь навстречу мужу. – Этакой гром, а ты, сердце моё, был один.
– О, голубка моя, да я был на шаг от смерти!
И протопоп рассказал жене все, что было с ним у Гремучего ключа, и добавил, что отныне он живёт словно вторую жизнь, не свою, а чью-то иную, и в сём видит себе и урок и укоризну, что словно никогда не думал о бренности и ничтожестве своего краткого века.
Наталья Николаевна только моргала глазками и, вздохнув, проговорила: «А ты теперь покушать не хочешь ли?» – но видя, что муж в ответ на это качнул отрицательно головой, она осведомилась о его жажде.
– Жажда? – повторил за женою Савелий, – да, я жажду.
– Чайку?
Протопоп улыбнулся и, поцеловав жену в темя, сказал:
– Нет, истины.
– Ну что же? и благословен бог твой, ты что ни учредишь, все хорошо.
– Да, ну, я буду умываться, а ты, мой друг, рассказывай мне, что тут делают с дьяконом. – И протопоп подошёл к блестящему медному рукомойнику и стал умываться, а Наталья Николаевна сообщила, что знала об Ахилле, и вывела, что все это делается не иначе, как назло её мужу.
Протопоп молчал и, сделав свой туалет, взял трость и шляпу и отправился в церковь, где на эту пору шла всенощная.
Минут через пять, стоя в сторонке у жертвенника в алтаре, он положил на покатой доске озарённого закатом окна листок бумаги и писал на нем. Что такое он писал? Мы это можем прочесть из-под его руки.
Вот этот манускрипт, адресованный Савелием исправнику Порохонцеву: «Имея завтрашнего числа совершить соборне литургию по случаю торжественного дня, долгом считаю известить об этом ваше высокородие, всепокорнейше прося вас ныне же заблаговременно оповестить о сём с надлежащею распиской всех чиновников города, дабы они пожаловали во храм. А наипаче сие прошу рекомендовать тем из служебных лиц, кои сею обязанностью наиболее склонны манкировать, так как я предопределил о подаваемом ими дурном примере донести неукоснительно по начальству. В принятии же сего ведения, ваше высокородие, всепокорно прошу расписаться».
Протоиерей потребовал рассыльную церковную книгу; выставил на бумаге нумер, собственноручно записал её и тотчас же послал её с пономарём по назначению.
Глава 21
Ночь, последовавшая за этим вечером в доме Савелия, напоминала ту, когда мы видели старика за его журналом: он так же был один в своём зальце, так же ходил, так же садился, писал и думал, но пред ним не было его книги. На столе, к которому он подходил, лежал маленький, пополам перегнутый листок, и на этом листке он как бисером часто и чётко нанизывал следующие отрывочные заметки:
«Боже, суд Твой Цареви даждь и правду Твою сыну Царёву».
Обыденный приступ от вчерашнего моего положения под грозою. Ворон: как он спрятался от грозы в крепчайший дуб и нашёл гибель там, где ждал защиту.
Сколь поучителен мне этот ворон. Там ли спасенье, где его чаем, – там ли погибель, где оной боимся?
Безмерное наше умствование, порабощающее разум. Учёность, отвергающая возможность постижения доселе постижимого.
Недостаточность и неточность сведений о душе. Непонимание натуры человека, и проистекающее отсель бесстрастное равнодушие к добру и злу, и кривосудство о поступках: оправдание неоправдимого и порицание достойного. Моисей, убивший египтянина, который бил еврея, не подлежит ли осуждению с ложной точки зрения иных либералов, охуждающих горячность патриотического чувства? Иуда-предатель с точки зрения «слепо почивающих в законе» не заслуживает ли награды, ибо он «соблюл закон», предав учителя, преследуемого правителями? (Иннокентий Херсонский и его толкование.) Дние наши также лукавы: укоризны небеспристрастным против ухищрений тайных врагов государства. Великая утрата заботы о благе родины и, как последний пример, небреженье о молитве в день народных торжеств, сведённой на единую формальность.
Толкование слов: «Боже, суд Твой Цареви даждь» в смысле: «да тихое и мирное житие поживём» (ап. Павел). Сколь такое житие важно? Пример: Ровоам после Соломона, окружённый друзьями и совоспитанными с ним и предстоявшими пред лицом его, лукаво представлявшими ему, что облегчение народу есть уничижение собственного его царёва достоинства, и как он по их совету приумножил бедствия Израиля. «Отец мой наложи на вас ярем тяжек; аз же приложу к ярему вашему» (кн. Царств 11, 12). Происшедшие от сего несчастия и разделение царства.
Ясно отсюда, что нам надлежит желать и молиться, дабы сердце Царёво не было ни в каких руках человеческих, а в руках Божиих.
Но мы преступно небрежем этою заботою, и мне если доводится видеть в такой день храм не пустым, то я даже недоумеваю, чем это объяснить? Перебираю все догадки и вижу, что нельзя этого ничем иным объяснить, как страхом угрозы моей, и отсель заключаю, что все эти молитвенники слуги лукавые и ленивые и молитва их не молитва, а наипаче есть торговля, торговля во храме, видя которую господь наш И. X. не только возмутился божественным духом своим, но и вземь вервие и изгна их из храма.
Следуя его божественному примеру, я порицаю и осуждаю сию торговлю совестью, которую вижу пред собою во храме. Церкви противна сия наёмничья молитва. Может быть, довлело бы мне взять вервие и выгнать им вон торгующих ныне в храме сём, да не блазнится о лукавстве их верное сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83