lexmark melange 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Он окинул быстрым взглядом вытянувшихся по
струнке офицеров, а потом, седой, сухой, рябоватый, выкрикнул
безо всякого напряжения, словно нехотя, из одной лишь
многолетней привычки, хлестнул бичом:
- Здорово, ребята!
- Здра-жла-госп-дир! - загремел одетый в мундиры коридор.
Старец покривился, словно уловил фальшивую ноту, но
ничего не сказал, лишь звякнул золотой накидкой с орденами,
укутывавшей его грудь, и двинулся вдоль шеренги. Сам не знаю,
как так получилось, но я был в ней единственным штатским.
Возможно, привлеченный серым пятном моей одежды, он
внезапно остановился.
"Вот сейчас,- промелькнуло у меня в голове.- Броситься
ему в ноги, признаться, просить!" Однако я продолжал стоять. Он
хмуро посмотрел на меня, задумался, звякнул орденами и вдруг
спросил:
- Штатский?
- Так точно, штатский, го...
- Служишь?
- Так то...
- Жена, дети?
- Разв...
- Н-да! - сказал он добродушно.
Седой, с кустистой растительностью на лице, он
раздумывал, шевеля бородавкой, выступающей меж усов. Он и в
самом деле был рябоват, вблизи это было весьма заметно.
- Тайный,- хрипло и еле слышно произнес он.- Тайный...
видать, сразу видать! Бывалый, дошлый, тайный. Ко мне!
Он поманил меня пальцем руки, затянутой в снежную белизну
перчатки. Руку при этом он держал на ремнях портупеи, где она
терялась среди шнуров и звезд. С сердцем, готовым выскочить из
груди, я выступил из шеренги. Охрана засуетилась за его спиной,
но самый плечистый из уборщиков прокашлял, словно давая понять,
что умывает руки. Я под шепоток свиты двинулся вслед за старцем,
дожидаясь лишь подходящей минуты, чтобы броситься к его ногам.
Мы маршировали по коридору. Офицеры у белых дверей судорожно
замирали, словно наше приближение действовало на них, как удар
тока. Они вытягивались, откидывали голову и отдавали честь.
Перед Отделом Присвоения и Лишения Наград нас ожидал его
начальник, престарелый полковник при шпаге. Мы последовательно
миновали залы Дипломатии, Эксгумации, Допуска и Реабилитации, но
вот, наконец, перед двумя дверьми, ведущими в залы Разжалования
и Награждения, адмирадир звякнул и остановился.
Я стоял сбоку от него. К нему чинно приблизился начальник
Отдела.
- Нда? - допустил его адмирадир до доверительного
шепота.- Какая торжественность?
- Контрторжественность, господин адмирадир...
Он принялся нашептывать в восковое ухо высокопоставленной
особы, видимо, описывая порядок церемоний. До меня доносилось
что-то типа: "пять - рвать - сиять - давать".
- Нда! - бросил адмирадир.
Величественным шагом он приблизился к двери зала
Разжалования и замер у порога.
- Тайный, ко мне!
Я подскочил к нему. Он какое-то время стоял на месте,
приняв монументальную позу, потом, помрачнев, поправил пальцем
орден, надвинул кивер и резко, неумолимо вошел внутрь. Я
последовал за ним.
Это был воистину тронный зал, но при этом явно траурный.
Стены его покрывало искусно уложенное складками черное сукно, на
черных шнурах свисали сверху зеркала самого крупного калибра -
тяжелые овалы венецианского стекла, подслеповатые мрачные
отражатели с покрытием из разведенной свинцом ртути, собиравшие
все освещение окружавшей обстановки. По углам были расставлены
такие же зеркальные катафалки: вплавленные в эбеновое дерево
пластины холодного стекла, сияющие, словно глаза в безумном
ужасе, диски посеребренной бронзы. В выпуклых висячих зеркалах
все раздувалось, грозя лопнуть, в вогнутых, по углам, весь зал
уменьшался, свернутый по складкам перспективы. Среди этих
безжизненных свидетелей долженствующей вскоре наступить
контрторжественности на роскошном ковре с изображением змей и
иуд стояли по стойке смирно пять офицеров в парадной форме, с
аксельбантами, галунами, при саблях.
Смертельно бледные, при виде адмирадира они застыли, лишь
звезды орденов искрились у них на груди да покачивались на
плечах серебряные шнуры и кисточки.
Великолепие их внешнего облика, казалось, опровергало то,
чего можно было бы ожидать, но я сразу понял свою ошибку.
Адмирадир прошелся перед строем в одну сторону, потом в другую
и, наконец оказавшись перед крайним, вскричал:
- Позор!
Он замолчал, нахмурился, словно был чем-то недоволен, и
дал знак погасить верхний свет.
Края зала погрузились в полумрак, из которого призрачно
выглядывали нацеленные на середину зеркала. Адмирадир отступил
на границу света, но так было совсем плохо. Он вернулся, и когда
под огнями засеребрилась его седина, судорожно заглотнул воздух.
- Позор! - бросил он им в лицо.
Потом повторил, уже значительно громче:
- Позор! Позор!
После этого он снова замер, неуверенный, должен ли
считаться первый, в некотором смысле пробный выкрик, а потому
был ли он выкрикнут троекратно, но уже задрожал вокруг его
седины серебряный ореол, ордена поторопили трепетным перезвоном,
и...
- Пятно! - загремел он,- на чести мундира! Грязь!
Докатились!! Предатели!!!
Он накалялся, но еще сдерживал свой гнев.
- Подлецы!.. Оказанное доверие!..
Возмущался он по-стариковски, с достоинством.
- Безжалостно!.. Во Имя!.. От лица всех нас!.. Разжалую!
Когда он выкрикнул это последнее страшное слово, я
подумал, что церемония уже закончилась, но он еще только начал.
Он без слов подскочил к первому, вытянулся и схватил
усыпанную бриллиантами звезду, украшавшую грудь офицера. Он
потянул ее сначала слабо, словно бы снимая с ветки созревшую
грушу, а может, ему жаль было так поступать со столь высоким
знаком отличия, но она уже хрустнула, оторвалась и осталась у
него в руке. Мерзкий это был хруст, но - делать нечего, и он
принялся лихорадочно срывать, как на поле боя, как с трупа,
звезды, шнуры, кисти, все, что только мог. Он метнулся к
другому, чтобы продолжать это занятие, и швы, видимо,
предварительно умело ослабленные знающим свое дело портным,
поддавались чрезвычайно легко, но так, что было отчетливо
слышно. Он швырял знаки отличия, отобранные заслуги
бриллиантовыми молниями на ковер, топтал драгоценности, давил
их, а офицеры, слегка пошатываясь от его то робких, то неистовых
усилий при срывании наград, смертельно бледные, подавали грудь
вперед. В огромных зеркалах появлялись многократные повторения
благородной, блистающей праведным гневом седины, иногда из
стеклянного мрака выплывало источающее презрение око, громадное,
словно глаз глубоководной рыбы, зеркала отражали в себе и
множили фрагменты вырванных с мясом нашивок и эполет, а в самых
больших, по углам зала, в бесконечность уходила аллея позора.
Утомившийся старец некоторое время тяжело дышал, затем, опершись
на мою руку, принялся раздавать пощечины. Когда и с этим было
покончено, я должен был сломать о колено сабли, поочередно
извлекаемые из ножен, причем делая это, будучи штатским, я еще
более усугублял падение офицеров. Сабли были чрезвычайно
прочные, и я от этих усилий вспотел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
 https://sdvk.ru/Kuhonnie_moyki/ 

 волнистая плитка для ванной