Ромни, как и Рэйнхорн, был одним из ученых старшего поколения. Кто не читал его «Возникновения человека», тот ничего не знает об эволюции. Он искал причины возникновения разума и находил их в тех стечениях обстоятельств, которые являются нейтральными, когда происходят, и кажутся чуть ли не издевательством, в свете ретроспективных размышлений; ибо выясняется, что каннибализм способствовал развитию разума, угроза обледенения была предпосылкой пракультуры, обгладывание костей вдохновило на изготовление орудий, а унаследованное еще от рыб и пресмыкающихся объединение половых органов с выделительными послужило топографической опорой не только для эротики, но и для различных метафизических конструкций, которые колебались в оценке этого факта от проклятия до благословения. Ромни прочел в зигзагах эволюции весь ее блеск и нищету, продемонстрировав, как цепочки случайностей порождают ответвления эволюции и становятся для этих ответвлений законом природы. Но более всего поражает в его книге то, что она проникнута духом сочувствия, – нигде не выраженным expressis libris .
Не знаю, каким путем Ромни пришел к своей замечательной идее. На все расспросы он отвечал сердитым бормотаньем. Его группа вместо Послания, запечатленного на лентах, занималась изучением «оригинала», то есть самого нейтринного потока, непрерывно льющегося с неба. Я полагаю, что Ромни заинтересовался вопросом, почему именно нейтринный поток был выбран Отправителями для переноса информации. Как я уже упоминал, существует естественное нейтринное излучение, возникающее в звездах. Тот поток, который благодаря соответствующей модуляции нес Послание, составлял лишь узенькую полоску этого естественного целого. Ромни, должно быть, размышлял над тем, случайно ли выбрали Отправители эту полоску (соответствующую понятию «длины волны» в радиотехнике) или же их выбор был продиктован какими-то особыми соображениями. Поэтому он запланировал серию опытов, в которых самые различные вещества подвергались воздействию сначала обычного нейтринного излучения звезд, а затем потока излучения, переносившего Письмо. Это было возможно, поскольку предусмотрительный Бэлойн, глубоко запустив руку в государственную шкатулку, оснастил Проект целой батареей нейтринных преобразователей с высокой разрешающей способностью. Кроме того, естественное излучение усиливалось в несколько сот миллионов раз: физики создали для этого соответствующие усилители.
Нейтрино являются самыми проникающими из всех элементарных частиц. Все нейтрино, а в особенности низкоэнергетические, способны так же легко пронизывать галактические просторы, как и любые материальные тела, планеты, звезды, потому что материя для них несравненно более прозрачна, чем стекло для света. Строго говоря, опыты Ромни не должны были дать ничего примечательного. Но произошло иначе.
В камерах, размещенных на глубине сорока метров (для опытов с нейтрино это ничтожная глубина), были установлены слоноподобные усилители, подключенные к преобразователям. Все более концентрирующийся нейтринный лучик, выходя из металлического стержня толщиной в карандаш, попадал в различные жидкости, газы, твердые тела, которые устанавливали на его пути.
Первая серия экспериментов, в которых различные вещества облучались естественным излучением звезд, не дала, как и предвиделось, никаких интересных результатов. Зато нейтринный лучик, который являлся носителем Послания, обнаружил поразительную особенность. Из двух групп высокомолекулярных растворов та, которая подверглась облучению, оказалась химически более устойчивой. Подчеркиваю, что обычный нейтринный «шум» такого воздействия не оказывал. Так действовал только поток, модулированный информацией. Словно бы нейтрино этого потока вступали в какие-то – неуловимые и непонятные для нас – взаимодействия с молекулами коллоида и делали его нечувствительным к воздействию факторов, которые обычно вызывают распад больших молекул и разрывы химических связей. Это нейтринное излучение будто «покровительствовало» большим молекулам специального типа, оно словно содействовало тому, чтобы в водном растворе, достаточно насыщенном специфическими компонентами, начинали возникать те атомные конфигурации, которые образуют химический костяк живой материи .
Нейтринный поток, в виде которого приходило к нам Послание, был слишком разреженным, чтобы удалось непосредственно на нем обнаружить этот эффект. Только многосотмиллионная концентрация потока позволила увидеть этот результат в растворах, облучавшихся целыми неделями. Но отсюда следовал вывод, что и без усиления поток обладает той же «благожелательной к жизни» особенностью, только проявляется она в промежутках времени, исчисляемых не неделями, а сотнями тысяч или, вернее, миллионами лет. Уже в доисторическом прошлом этот всепроникающий дождь увеличивал, хоть и в ничтожной мере, шансы возникновения жизни в океанах, потому что он как бы окружал невидимым панцирем определенные типы макромолекул, чтобы они могли противостоять хаотической бомбардировке броуновских движений. Звездный сигнал сам по себе не создавал живую материю, он только помогал ей на самом раннем, элементарнейшем этапе ее развития, затрудняя распад того, что однажды уже соединилось.
Эффект Ромни–Мёллера представлял собой одно из крупнейших наших достижений и вместе с тем – как это обычно происходило в Проекте – одну из тех специфических загадок, которые доставили исследователям немало бессонных ночей. Гипотезы, хлынувшие из этой скважины, ничуть не уступали по количеству тем, что, как лозы, оплели Лягушачью Икру. Но существует ли связь между этой «ядерной слизью» и «биофильностью» нейтринного сигнала, и если да, то каково значение этой связи, – вот в чем был вопрос!
VIII
Инициаторами моего вовлечения в Проект были Бэлойн, Бир и Протеро. В первые же недели я понял, что задание, которое передо мной вначале поставили и которое увенчалось предвиденным успехом, не было главной причиной для моей кооптации в Научный Совет. Специалистов, и притом самых лучших, Проект имел вдоволь; загвоздка была в том, что не имелось необходимых специалистов, ибо таковые вообще не существовали. Я так много раз изменял своей чистой математике, переходя от одной науки к другой в огромном диапазоне от космогонии до этологии, что не только успел вкусить от различнейших источников знания, но, главное, в ходе все новых и новых перемещений успел привыкнуть к роли иконоборца.
Я приходил извне, я не был всей душой привязан к святым законам и канонизированным обычаям той области, в которую вступал, и мне легче было подвергнуть сомнению то, на что у старожилов в этой области рука не поднималась. Вот почему мне чаще доводилось разрушать установленный порядок – плод чьих-то долгих, самоотверженных трудов, – чем создавать нечто новое. Именно такой человек нужен был сейчас руководителям Проекта. Большинство сотрудников (особенно естествоиспытателей) готово было продолжать работу по-прежнему; их не очень-то заботило, получится ли из всех этих работ монолитное целое, которое будет соответствовать тому информационному чудищу, что явилось к нам со звезд, породило массу всесторонне интересных проблем и создало реальные шансы крупных открытий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41