М. Пилихина Клавдия Ильинична, включившись в наш разговор, сказала:
- Никто не видел слез Жукова, а я видела.
- Чем это было вызвано? - спросил я ее.
- Не скажу.
- Почему? Может, это очень важно. Ведь не мог же такой сильный духом человек ни с того ни с сего прослезиться.
- Не скажу.
Она упорно стояла на своем, не реагируя на наши аргументы. Разговор происходил в присутствии ее мужа Михаила Михайловича. Он предположил, что Георгий Константинович прослезился при воспоминании о Монголии. Но я не мог этому поверить, так как Г. К. Жуков гордился своей миссией в этой стране. Говорил скромно, что "войну провел, кажется, неплохо".
Однажды на даче маршала, улучив подходящий момент, я спросил его о причинах волнения при отъезде в Киев в апреле 1940 года. Что значили слезы, если они действительно были, - радость или огорчение?
Маршал ответил не сразу. Помолчали. Потом поведал (привожу ответ почти дословно).
- Я был польщен высокой оценкой выполнения поставленной задачи в Монголии со стороны высшего руководства партии и государства. Ведь меня назначили на более ответственный пост - командовать одним из важнейших приграничных военных округов. В беседах со Сталиным, Калининым и некоторыми другими членами Политбюро я окончательно укрепился в мысли, что война близка, она у порога нашего дома, она неотвратима. Да и новый для меня пост командующего таким ответственным приграничным округом являлся тому свидетельством. Но какая она будет, эта война? Готовы ли мы к ней? Успеем ли мы все сделать? И вот, наполненный ощущением надвигающейся трагедии, я смотрел на беззаботно провожавших меня родных и товарищей, на Москву, на благоухающий мир природы и радостные лица москвичей и думал, что же будет с нами? Придется ли еще раз разделить радость жизни вот такой, как представлялась она тогда? Многие же этого не понимали. Мне как-то стало не по себе, и я не мог сдержаться. Я полагал, что для меня война уже началась. Но, зайдя в вагон, тут же отбросил сентиментальные чувства. С той поры моя личная жизнь была подчинена предстоящей войне, хотя на земле нашей еще был мир.
...В первую послевоенную встречу, сидя за обеденным столом, я спросил его:
- Товарищ Маршал Советского Союза, как же вы могли перенести все это?
Для ясности, мне кажется, не лишне напомнить читателю, что понималось под словом "это". "Это" - заочное снятие его с должности Министра Обороны в 1957 году и сложившаяся вокруг него обстановка. Когда он возвратился из Югославии в Москву, на аэродроме его уже никто не встречал. Его кабинет занимал другой.
Услышав мой вопрос, он посерьезнел и ответил:
- Когда я вернулся домой, я принял двойную порцию снотворного и уснул. Проснувшись, повторил то же самое. Так длилось пятнадцать дней. Я просыпался, ел, принимал очередную порцию снотворного и засыпал. Во сне я пережил беду, хотя и ослаб. Несколько успокоившись, обратился в ЦК за разрешением поехать на юг отдохнуть. Там я пришел в себя.
Он улыбнулся и добавил: так что советую, в случае чего...
Многое мне еще предстояло узнать. Самые сокровенные страницы биографии маршала прочитывались мной постепенно одна за другой, по мере изменения обстановки не только непосредственно вокруг командующего, но, порой, и в стране.
В первых числах ноября 1939 года, находясь в Улан-Баторе, он командировал меня в Москву с наградными материалами, и уже 17 ноября был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении отличившихся на Халхин-Голе. Провожая, Георгий Константинович наказывал: "Зайдите сразу к Михаилу Михайловичу Пилихину, моему двоюродному брату, передайте вот этот чемодан и письмо. Живет он недалеко от центрального почтамта, в Брюсовском переулке, 21. Скажите, непременно приеду с подарками, как обещал. А вот эту записку отдайте директору Центрального универмага Военторга".
Последняя просьба может показаться курьезной. Герой халхингольских событий, грозный укротитель самурайской орды... просил продать ему несколько метров ситца для дочек и соленой кильки в банках. Что делать? Время было тяжелое. Материального изобилия страна не достигла. Не от хорошей жизни он обращался с такой просьбой к работникам торговли. Она вполне соответствовала его личной скромности и непритязательности. Ясно, что другой при таких заслугах замахнулся бы куда на большее, и ему это сделали бы, как говорится, с доставкой на дом. Но в том-то и дело, что Жуков никогда не отождествлял своей должности с собственной персоной и не злоупотреблял высоким положением.
Михаил Михайлович рад был получить весточку. Прочитал письмо несколько раз, показал мне. Георгий Константинович писал: "Миша, шлю тебе привет. Очевидно, я через месяц-полтора буду в Москве. Тогда обо всем поговорим, а сейчас скажу коротко. Провел войну, кажется, неплохо. Сам здоров. Сейчас налаживаю дела, так как за войну кое-что подразболталось. Посылаю тебе костюм, который я получил в подарок от наркома. Он мне узковат. Шлю тебе майку и хромовые сапоги. Жму руку. Георгий".
- Последний раз мы виделись перед отъездом в Монголию, - говорил Михаил Михайлович. - Когда вызвали Георгия к наркому Ворошилову, он испугался: думал, посадят. Так поступить с ним уже пытались во время службы, в Белоруссии. Спасло вмешательство Ворошилова. (Последний знал Жукова хорошо. В 1933-1937 годах Георгий Константинович командовал 4-й Донской казачьей кавалерийской дивизией имени К. Е. Ворошилова, в прошлом входившей в конную армию Буденного. В годы гражданской войны Клемент Ефремович неоднократно ходил с ней в атаку. В мирное время продолжал интересоваться ее состоянием, бывал в дивизии, встречался с конармейцами. Однако вскоре соединение потеряло былую славу. Когда Г. К. Жуков взял дивизию под начало, 4-я кавалерийская стала одной из лучших в Красной Армии. А командир был награжден орденом Ленина. Видать, Ворошилов был немало благодарен ему, что не побоялся заступиться за него в смутном 1937 году).
1 июня 1939 года Г. К. Жуков, как заместитель командующего войсками Белорусского военного округа, производил разбор командно-штабного учения 3-го кавалерийского корпуса в Минске, и вдруг от члена Военного Совета округа И. З. Сусайкова поступило сообщение о звонке из Москвы относительно Георгия Константиновича: "немедленно выехать и завтра явиться к наркому обороны". Неожиданное известие встревожило. События 1937-1938 годов, безжалостная бойня, устроенная военным кадрам, были живы в памяти. Он был глубоко убежден, что командующий войсками Белорусского военного округа И. П. Уборевич, маршал М. Н. Тухачевский, которых Георгий Константинович знал еще по совместным боям с кулацкими бандами Антонова в гражданскую войну, были репрессированы по ложному обвинению. Ведь он долгое время служил в прямом подчинении И. П. Уборевичу, а под председательством М. Н. Тухачевского участвовал в разработке боевого Устава конницы. Это были выдающиеся военачальники, которые оказали огромное влияние на формирование полководческих качеств Г. К. Жукова.
Не подавая вида, Г. К. Жуков распрощался с участниками раэбора и отбыл в Смоленск, к себе домой, чтобы собраться в дорогу. Жена, Александра Диевна, укладывая чемодан, попросила Георгия, чтобы он посмотрел, не забыла ли она чего.
- Пусть будет так, как ты сама определила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
- Никто не видел слез Жукова, а я видела.
- Чем это было вызвано? - спросил я ее.
- Не скажу.
- Почему? Может, это очень важно. Ведь не мог же такой сильный духом человек ни с того ни с сего прослезиться.
- Не скажу.
Она упорно стояла на своем, не реагируя на наши аргументы. Разговор происходил в присутствии ее мужа Михаила Михайловича. Он предположил, что Георгий Константинович прослезился при воспоминании о Монголии. Но я не мог этому поверить, так как Г. К. Жуков гордился своей миссией в этой стране. Говорил скромно, что "войну провел, кажется, неплохо".
Однажды на даче маршала, улучив подходящий момент, я спросил его о причинах волнения при отъезде в Киев в апреле 1940 года. Что значили слезы, если они действительно были, - радость или огорчение?
Маршал ответил не сразу. Помолчали. Потом поведал (привожу ответ почти дословно).
- Я был польщен высокой оценкой выполнения поставленной задачи в Монголии со стороны высшего руководства партии и государства. Ведь меня назначили на более ответственный пост - командовать одним из важнейших приграничных военных округов. В беседах со Сталиным, Калининым и некоторыми другими членами Политбюро я окончательно укрепился в мысли, что война близка, она у порога нашего дома, она неотвратима. Да и новый для меня пост командующего таким ответственным приграничным округом являлся тому свидетельством. Но какая она будет, эта война? Готовы ли мы к ней? Успеем ли мы все сделать? И вот, наполненный ощущением надвигающейся трагедии, я смотрел на беззаботно провожавших меня родных и товарищей, на Москву, на благоухающий мир природы и радостные лица москвичей и думал, что же будет с нами? Придется ли еще раз разделить радость жизни вот такой, как представлялась она тогда? Многие же этого не понимали. Мне как-то стало не по себе, и я не мог сдержаться. Я полагал, что для меня война уже началась. Но, зайдя в вагон, тут же отбросил сентиментальные чувства. С той поры моя личная жизнь была подчинена предстоящей войне, хотя на земле нашей еще был мир.
...В первую послевоенную встречу, сидя за обеденным столом, я спросил его:
- Товарищ Маршал Советского Союза, как же вы могли перенести все это?
Для ясности, мне кажется, не лишне напомнить читателю, что понималось под словом "это". "Это" - заочное снятие его с должности Министра Обороны в 1957 году и сложившаяся вокруг него обстановка. Когда он возвратился из Югославии в Москву, на аэродроме его уже никто не встречал. Его кабинет занимал другой.
Услышав мой вопрос, он посерьезнел и ответил:
- Когда я вернулся домой, я принял двойную порцию снотворного и уснул. Проснувшись, повторил то же самое. Так длилось пятнадцать дней. Я просыпался, ел, принимал очередную порцию снотворного и засыпал. Во сне я пережил беду, хотя и ослаб. Несколько успокоившись, обратился в ЦК за разрешением поехать на юг отдохнуть. Там я пришел в себя.
Он улыбнулся и добавил: так что советую, в случае чего...
Многое мне еще предстояло узнать. Самые сокровенные страницы биографии маршала прочитывались мной постепенно одна за другой, по мере изменения обстановки не только непосредственно вокруг командующего, но, порой, и в стране.
В первых числах ноября 1939 года, находясь в Улан-Баторе, он командировал меня в Москву с наградными материалами, и уже 17 ноября был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении отличившихся на Халхин-Голе. Провожая, Георгий Константинович наказывал: "Зайдите сразу к Михаилу Михайловичу Пилихину, моему двоюродному брату, передайте вот этот чемодан и письмо. Живет он недалеко от центрального почтамта, в Брюсовском переулке, 21. Скажите, непременно приеду с подарками, как обещал. А вот эту записку отдайте директору Центрального универмага Военторга".
Последняя просьба может показаться курьезной. Герой халхингольских событий, грозный укротитель самурайской орды... просил продать ему несколько метров ситца для дочек и соленой кильки в банках. Что делать? Время было тяжелое. Материального изобилия страна не достигла. Не от хорошей жизни он обращался с такой просьбой к работникам торговли. Она вполне соответствовала его личной скромности и непритязательности. Ясно, что другой при таких заслугах замахнулся бы куда на большее, и ему это сделали бы, как говорится, с доставкой на дом. Но в том-то и дело, что Жуков никогда не отождествлял своей должности с собственной персоной и не злоупотреблял высоким положением.
Михаил Михайлович рад был получить весточку. Прочитал письмо несколько раз, показал мне. Георгий Константинович писал: "Миша, шлю тебе привет. Очевидно, я через месяц-полтора буду в Москве. Тогда обо всем поговорим, а сейчас скажу коротко. Провел войну, кажется, неплохо. Сам здоров. Сейчас налаживаю дела, так как за войну кое-что подразболталось. Посылаю тебе костюм, который я получил в подарок от наркома. Он мне узковат. Шлю тебе майку и хромовые сапоги. Жму руку. Георгий".
- Последний раз мы виделись перед отъездом в Монголию, - говорил Михаил Михайлович. - Когда вызвали Георгия к наркому Ворошилову, он испугался: думал, посадят. Так поступить с ним уже пытались во время службы, в Белоруссии. Спасло вмешательство Ворошилова. (Последний знал Жукова хорошо. В 1933-1937 годах Георгий Константинович командовал 4-й Донской казачьей кавалерийской дивизией имени К. Е. Ворошилова, в прошлом входившей в конную армию Буденного. В годы гражданской войны Клемент Ефремович неоднократно ходил с ней в атаку. В мирное время продолжал интересоваться ее состоянием, бывал в дивизии, встречался с конармейцами. Однако вскоре соединение потеряло былую славу. Когда Г. К. Жуков взял дивизию под начало, 4-я кавалерийская стала одной из лучших в Красной Армии. А командир был награжден орденом Ленина. Видать, Ворошилов был немало благодарен ему, что не побоялся заступиться за него в смутном 1937 году).
1 июня 1939 года Г. К. Жуков, как заместитель командующего войсками Белорусского военного округа, производил разбор командно-штабного учения 3-го кавалерийского корпуса в Минске, и вдруг от члена Военного Совета округа И. З. Сусайкова поступило сообщение о звонке из Москвы относительно Георгия Константиновича: "немедленно выехать и завтра явиться к наркому обороны". Неожиданное известие встревожило. События 1937-1938 годов, безжалостная бойня, устроенная военным кадрам, были живы в памяти. Он был глубоко убежден, что командующий войсками Белорусского военного округа И. П. Уборевич, маршал М. Н. Тухачевский, которых Георгий Константинович знал еще по совместным боям с кулацкими бандами Антонова в гражданскую войну, были репрессированы по ложному обвинению. Ведь он долгое время служил в прямом подчинении И. П. Уборевичу, а под председательством М. Н. Тухачевского участвовал в разработке боевого Устава конницы. Это были выдающиеся военачальники, которые оказали огромное влияние на формирование полководческих качеств Г. К. Жукова.
Не подавая вида, Г. К. Жуков распрощался с участниками раэбора и отбыл в Смоленск, к себе домой, чтобы собраться в дорогу. Жена, Александра Диевна, укладывая чемодан, попросила Георгия, чтобы он посмотрел, не забыла ли она чего.
- Пусть будет так, как ты сама определила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63