https://www.dushevoi.ru/products/rakoviny/Color-Style/fokus/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Но вот уже и программа началась, а Натали все не было.
И мир помрачнел.
В комнате, расположенной у входа на подмостки, которую громко называли «артистической», царила праздничная, немного напряженная атмосфера, свойственная всем любительским концертам, спектаклям, чтениям. Кто напевал тихонечко, пробуя – в голосе ли? Кто принимал самые картинные позы, мельком поглядывал в зеркало: каково?
Заложив руки за спину, опустив голову, Иван Савич большими шагами мерил «артистическую» из угла в угол, лавируя между ожидающими выхода, кого-то задевая плечом, коротко бросая: виноват! Он смутно слышал доносившиеся со сцены что-то поющие, что-то читающие голоса, бравурные звуки рояля, шум аплодисментов, но все это где-то далеко было, все эти поющие, читающие, аплодирующие, все было не нужно, незначительно, потому что она не приехала, не сидела здесь в красивом двусветном зале, а он готовился читать для нее. Только для нее.
И он не заметил, что все меньше и меньше народу оставалось в «артистической», что громким шепотом, делая страшные глаза, просунув голову в дверь, окликал его де-Пуле: «Иван Савич! Иван Савич!» – пока, подбежав к нему на цыпочках, не дернул за рукав:
– Вам выходить, Иван Савич! Пожалуйте…
Сотни глаз смотрели на Никитина. Ослепительно сияли люстры, колонны, лысины, обнаженные плечи дам, брильянты настоящие и поддельные, золото колье и мундирных пуговиц, аксельбантов, эполет. Сердитая морда дряхлого ученого льва мелькнула… Вслед несся испуганный шепот Михаила Федорыча: «Выкиньте сокола… Ей-богу, выкиньте!»
И в эту минуту далеко, в глубине зала, среди людской пестроты Иван Савич увидел ее голубое, с черной отделкой платье, золотой медальон на бархотке… Он знал, что это не Натали, потому что часом раньше, высматривая ее в толпе гостей, уже видел это голубое платье, и был обманут им, и даже наказан минутой неловкого, смешного замешательства, когда, растолкав публику, устремился за девушкой, настиг ее и тут только понял, что ошибся: незнакомка оказалась одной из дочерей местного откупщика Щепетильникова.
Но все равно, сейчас это не имело значения. Сейчас, сию минуту, было важно одно: верить, что это именно она, Натали, для которой он и будет читать.
Впряжен в телегу конь косматый… –
начал Иван Савич, и звуки собственного голоса поразили его: сильные, глубокие, полетели они в зал и покорили его волшебством, заставили увидеть доселе одному Ивану Савичу видевшееся – красноватую, печальную зарю угасающего дня, «огонь веселый рыбака», загулявшего у мельничихи купчика… Предваряя выход Ивана Савича, «картинками простонародного быта» окрестил де-Пуле поэму; это милое, веющее пасторалью определение должно было располагать к буколическим образам, к отдохновению, к отсутствию серьезных размышлений. Но вот миновали сельские ландшафты (заря, мельница, зеркало залиdа, дрожащие листья лозняка) – и страшный мир открылся: одиночество, безумие, сидящая у изголовья смерть…
Здесь труд и бедность, здесь неволя,
Здесь горе гнезда вьет свои,
И веет холод от порога,
И стены дома смотрят строго…
Здесь нет приюта для любви!
Да, вот она, темная, страшная Россия с ее рабством гражданским, рабством семейным, рабством мысли и чувства. Измученные, забитые существа, скорбные тени, забывшие, что они – люди; страх, унижение, неосушаемые слезы – вот этот мир, вот эти «картинки простонародной жизни»!
Твоя слеза на кровь походит…
Плачь больше!.. В воздухе чума!..
Любимый сын в могилу сходит,
Другой давно сошел с ума.
Вот он сидит на лежанке просторной,
Голо острижен, бледен и хил;
Палку, как скрипку, к плечу приложил,
Бровью и глазом мигает проворно,
Правой рукою и взад и вперед
Водит по палке и песню поет:
«На старом кургане, в широкой степи,
Прикованный сокол сидит на цепи…»
Де-Пуле изящным движением прикоснулся кончиками пальцев к виску, испуганно сморщился: купюра была необходима! Этот орел… то бишь, сокол! Он искоса глянул на графа: ученый лев в раздражении раздувал подусники. «Сейчас встанет, крикнет, запретит!» – с ужасом подумал де-Пуле.
Вдруг с легким скрипом приоткрылась входная дверь, в зал проскользнул молодой человек. Михаил Федорыч знал его, это был чиновник из губернаторской канцелярии. Пригнувшись, неслышно ступая, пробежал он по алому потоку ковровой дорожки в проходе между стульями и, почтительно пригнувшись к уху графа, что-то зашептал.
– Ка-а-к?! – глухо рявкнул лев. – И окрестные деревни? Мерзавцы!
И тотчас, встав решительно, в сопровождении генерала Мердера и молодого чиновника, теряя величественность на ходу, как клочья старой, линяющей шерсти, быстрыми шагами направился к выходу.
Это минутное замешательство, однако, не ослабило напряжения зала. Никитин даже и не заметил, что произошло: он видел только ее , читал только ей. Де-Пуле вздохнул облегченно: пронесло! И вот грянули рукоплескания, восторженные крики:
– Никитина! Никитина!
Бледный, внезапно вдруг ослабевший, по-детски беспомощный, Иван Савич сидел в «артистической» и жадно пил воду, расплескивая из стакана на сюртук.
– Поздравляю, поздравляю! – белоснежным платочком Михаил Федорыч смахивал с лацканов никитинского сюртука пролитую воду, любовно сиял маленькими глазками. – Небывалый, колоссальный успех! Я, признаться, побаивался за сокола, но, кажется, сошло… Слышите? Слышите?
В зале вопили:
– Ни-ки-ти-на-а-а!
А белопенные рысаки, отведав непривычного кнута, порою непристойно переходя в скок, мчались по ночным улицам Воронежа к губернаторской резиденции, где, забрызганный с ног до головы грязью, осатаневший от стоверстной скачки, сидел, дожидаясь графа, посыльный от полковника Шлихтинга с невероятным, страшным известием о мужицком бунте, охватившем села Чиглу, Курлак, Тишанку и чуть ли не половину Бобровского уезда.
Натали приехала пятнадцатого.
Все тот же гонец принес Никитину записочку, в которой она назначала ему свидание у входа в фотографическое заведение Гагена.
Задолго до назначенного часа Иван Савич уже расхаживал возле заведения, невидящими глазами разглядывал выставленные в окошках портреты сердитых генералов, чванных дам и ангельски-благопристойных детишек в шляпках и бантиках.
Был тот шумный час, когда из присутствий толпами шли чиновники. Большая Дворянская кишела народом. Многие раскланивались, иные останавливались даже, пытаясь завести разговор, но Иван Савич рассеянно отвечал невпопад, глядя поверх головы собеседника, всем своим видом выражая нежелание поддерживать праздную болтовню. Досужим знакомцам ничего более не оставалось, как, поспешно откланявшись, ретироваться и продолжать свой путь, насмешливо покачивая головой:
– Ох, уж эти поэты!
Натали пришла, опоздав на пятнадцать минут.
Иван Савич увидел ее издалека, стремительно зашагал навстречу. Радостное восклицание готово было сорваться с его губ. На секунду он различил и в ее лице такую же радость, тот же едва сдерживаемый порыв… но вдруг, как волшебное виденье, Натали исчезла, что-то темно-красное и огромное заслонило ее, – какая-то бесформенная груда, состоящая из кружев и оборок неуклюжего бурнуса, невероятного кринолина и похожей на клумбу шляпы, проплыла между ними, разъединила их. И когда Иван Савич увидел Натали – та, уже овладев собой, улыбалась мило, но сдержанно, и уже ни в нем, ни в ней не было того чудесного порыва, непосредственного восторга, так счастливо сперва было охватившего их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
 https://sdvk.ru/Mebel_dlya_vannih_komnat/steklyannaya/ 

 Rocersa Soul