И если б хоть минута еще, одно бы еще Саввино слово – и не удержался, наверно, кинулся бы в крик, в отчаянные, злые рыдаиия. Но громко заскрипели, зарычали отворяемые ворота, полозья завизжали по морозному снегу. И – стук в окно, и говор на дворе, и заспанный голос Митрича:
– Эй, слышь, Савич! Товар с Питеру пришел… Примай!
Из тетради Ардальона Девицкого
Что ж медлить? Уж ко мне заходят
Нетерпеливые чтецы.
А. Пушкин.
Как-то раз, еще при первых посещениях мною вечеров г. Второва, им была высказана мысль, что каждый человек, на глазах которого произошло какое-либо событие, выходящее за пределы обычного течения жизни, должен взяться за перо и наиподробнейшим образом, правдиво и добросовестно описать таковое событие.
Эта мысль показалась мне так замечательна, что я тогда же обратил ее в действие и описал событие, достойное, как я думал, запечатления его в виде очерка. Таким событием явился бунт в сельце Тишанке и его усмирение.
Вернувшись с летних вакаций, я представил свой труд на суждение второвским друзьям. Рукоделье мое, разумеется, было далеко не безупречно, но моя молодость и самый порыв к сочинительству как бы извиняли несовершенство робкой попытки; очерк мой был одобрен, и я получил незаслуженные похвалы от лиц серьезных и уважаемых, среди которых был и горячо любимый мною поэт наш Иван Савич Никитин.
До этого мы уже не раз встречались на еженедельных собраниях у г. Второва, но Иван Савич мало, как мне казалось, обращал на меня внимания. Когда же, робея и заикаясь, прочел я несчастный свой рассказ о горбатом охотнике, он подсел ко мне и стал расспрашивать – кто мои родители, где я учусь и пр.
Узнав, что я студент первого курса семинарии, или риторист, как нас называли, он вспомнил свои семинарские годы, семинарских профессоров и, как многие из последних еще профессорствовали, – разговор наш сделался оживленным, робость моя испарилась.
Когда настало время расходиться по домам, я вызвался проводить Ивана Савича. Мы медленно шли по уснувшим улицам. Память моя немногое сохранила из того, о чем мы говорили, но помню голос его, глубокий, ласковый, как бы проникающий в самую душу. Он спросил меня, не пишу ли я стихи. «Не стану скрывать, – признался я, – бумаги мною испорчено предостаточно, да, слава богу, убедившись в собственной слабости, я дал зарок не оскорблять поэзию своими негодными виршами». – «Вы слишком строги к себе, – сказал Иван Савич, – и это хорошо. Плохих поэтов, действительно, много, а быть одним из жалкой плеяды рифмоплетов – честь невелика. Но если в вас сокрыто призвание, то, уверяю вас, рано или поздно, оно все равно даст о себе знать. Вы очень молоды, и время еще укажет вам ваше назначение. Во всяком случае, вижу, что священствовать вы не собираетесь». – «Нет, что вы!» – с каким-то ужасом даже воскликнул я. «Но чему же, какой деятельности располагаете вы себя посвятить?» Я сказал о журнальном сочинительстве. «Прекрасно, – похвалил Иван Савич. – Однако быть хорошим журнальным писателем – это подвиг. Дай вам бог с честью и пользой для русского народа идти по избранной нами трудной дороге… Я очень рад, что ближе узнал вас, мы, верно, будем друзьями».
Мы расстались у калитки его дома на Кирочной. Я отправился на Воскресенскую под крылышко добрейшей хлопотуньи Пашеньки, не почия себя от счастья. Как же! Иван Савич назвался моим другом, я был очарован им.
Но, сказав в начале об описании значительных событий, я не знакомство свое с Иваном Савичем имел в виду. Хотя оно, разумеется, и было значительным, но для меня лишь только, а не для публики, не для жизни общественной. Нет, другое событие привлекло внимание воронежского общества: открытие книжного магазина Никитина. И, как в устройстве его нечаянно оказалась крупица и моего участия, то почитаю своим долгом поведать о том, чему самолично довелось быть свидетелем.
После отъезда Николая Иваныча в Петербург я более чем на год расстался с господами, посещавшими второвские «среды». Они стали, как я слышал, собираться по субботам в квартире М. Ф. де-Пуле, куда меня не приглашали, и я встречался кое с кем из них случайно лишь – на улице. Однако при встречах этих далее обычных взаимных приветствий дело не шло. Ивана же Савича я не видел с самой осени: уличные наши пути расходились, а пойти к нему на квартиру я не отваживался, боясь показаться назойливым.
Но вот однажды, в середине февраля, идя из семинарии к себе на Воскресенскую, внимание мое привлекли десятка два уличных зевак, столпившихся у дома часовщика Соколова – напротив Дворянской части, немного наискосок. Среди многочисленных моих пороков самым главным считаю я любопытство, или, как выражается Пашенька, сование носа куда не следует. И хотя эта слабость кое-когда приносила мне огорчения, на сей раз она неожиданно обернулась добром.
Движимый любопытством, поспешил я перейти мостовую и увидел, что происшествие, собравшее толпу зевак, было не что иное, как водружение небольшой вывески над дверью дома. «Только-то и всего!» – с огорчением подумал я, ибо надеялся увидеть пожар, или мертвое тело, или еще что-нибудь в этом роде. Но когда двое молодцов, поднимавших вывеску, повернули ее лицом к публике, я ахнул: на черном поле золотыми буквами было искусно выведено: «Книжный магазин И. С. Никитина»! «Вот, – с восторгом подумал я, – теперь смогу я часто наслаждаться обществом Ивана Савича, заходя в магазин». Я поискал глазами в толпе самого Никитина – нет, его не было.
Полюбовавшись красивой вывеской, я собрался уже продолжить свой путь, как вдруг знакомый голос окликнул меня: «Ардальон Петрович! Идите-ка сюда, голубчик!» Это был Ив. Ал. Придорогин. «Очень кстати, – говорил Ив. Ал. – Мы с ног сбились, приводя в порядок и устанавливая на полках книги. Вы ведь не откажетесь принять в этом участие?»
Он ввел меня в помещение, где прямо на полу лежали груды книг. Там я увидел старых знакомых – Н. С. Милошевича и М. Ф. де-Пуле. Они рылись в книжном ворохе, отбирали нужные тома и карабкались по лесенкам, устанавливая книги на полках. «А! – воскликнул Н. С, увидев меня. – Нашего полку прибыло!» – «Раздевайтесь, раздевайтесь, господин богослов! – насмешливо, как всегда, оказал де-Пуле. – Принимайтесь-ка за дело. Скакать по этим проклятым лесенкам – самое подходящее для вас занятие». – «А где же сам Иван Савич?» – робко спросил я. «Да вот в том-то и дело, – вздохнул Придорогин. – Заболел наш Савич. Еще и магазин не открылся, а он уже слег. Да я всегда говорил, – прибавил он, – не доведет его до добра вся эта затея…»
Вскоре пришел франтоватый господин (компаньон Никитина, как мне сказали), сообщил, что здоровье Ив. С. настолько плохо, что доктор запретил ему выходить со двора. «Вот тебе на! – воскликнул Ив. Ал. – А кто же будет открывать магазин?» Курбатов (так звали компаньона) пожал плечами. «Вы, кажется, забываете, – сказал он, – что я, равно как и Иван Савич, участвую в предприятии…»

«Скакать» по лесенке мне пришлось до самого вечера, и я делал это с превеликим удовольствием. Мысль, что моя помощь нужна Ивану Савичу, вдохновляла меня, я не чувствовал усталости. Однако уже стемнело, зажгли свечи, и меня отправили домой. Я умолял позволить мне остаться еще хоть на часок, но де-Пуле был неумолим: «Идите, идите, а то ваша тетушка, или кто она там, будет сокрушаться и оплакивать вашу преждевременную погибель».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96