Сидим. Через некоторое время входит Дукельский.
– Товарищ режиссер, здравствуйте. А это вы – товарищ композитор?
– Да, я композитор.
– Так, композитор, Александров. Так. Но не тот.
– Как – не тот?
– Не хор.
– Нет, – говорит, – не хор.
– Так, скажите мне, товарищ композитор, когда было освобождено Приморье нашими доблестными советскими войсками?
Александров быстро сказал:
– В двадцать втором году.
– Да, в двадцать втором году. А Ленин у вас в каком году?
– Какой Ленин?
– К которому музыку вы писали.
– В восемнадцатом.
– Почему же вы песню эту вставили?
– Куда?
– В увертюру.
– А там нету этой песни.
– Играйте.
– Кого?
– Увертюру.
Александров играет: тарам-тарам, тарам-тарам-там.
– Во!
– Что?
– Да песня – «По долинам и по взгорьям».
– Да нет ее тут.
– Как же нет, я ж слышу.
– Да нет ее, Семен Семенович.
– Так. А почему у вас белые отступают под польку.
– Как – под польку?
– А красные наступают под марш. Полька.
– Да не полька это.
– Ну, вальс.
– Но, простите, полька на два счета, вальс на три счета. А это на четыре счета.
– Играйте.
Играет.
– Это вальс.
– Да марш.
Тут я начал сомневаться в том, что Дукельский был тапером.
Я говорю:
– Семен Семенович, это не вальс, это марш.
Вы помолчите, я с композитором разговариваю. Вот так. Вы консерваторию окончили?
– Я профессор консерватории, – уже начиная оскорбляться, говорит Александров.
– Ну, это да, это бывает. А? Окончили?
– Окончил, – говорит Александров, – с золотой медалью.
– Так. Окончили консерваторию… Профессор… Так. Кто «Валькирии» написал, знаете?
– Вагнер.
– Вагнер. Да, Вагнер. Ну-ка, сыграйте.
– Чего?
– «Валькирию», вот, когда эти девицы по воздуху летят, вот это сыграйте.
Александров играет: трам-та-ра-там, трам-тара-там-там.
– Во! – говорит Дукельский.
– Что – во?
– Вот эту музыку надо писать к этой картине.
– Так она же написана!
– А вы еще раз ее напишите.
– Ну как же я могу ее еще раз написать? Она же написана.
– Не можете? Второй раз не можете?
– Да нет, Семен Семенович, второй раз, простите, не могу.
– Ага, второй раз не можете. Ну, что ж. Так вы профессор?
– Да.
– Ну, вы свободны. Товарищ режиссер, пройдите ко мне в кабинет.
Прошел я к нему.
– Не годится композитор. Профессор. Понимаете, он украсть не может, ну и написать, как этот, как Вагнер, – не может. А надо, чтобы было, как Вагнер. У нас есть такие, чтобы могли написать, как Вагнер?
Я говорю:
– Таких, пожалуй, нету. Как Вагнер, таких нету.
– Тогда возьмите такого, который может украсть. Украсть, понимаете, и так сделать, чтобы вроде было как Вагнер и не как Вагнер. Вот. И срок вам три дня.
Я говорю:
– Это что?
– Это приказ.
Я говорю:
– Чей?
Он говорит:
– Мой. Мой, мой, всегда мой. Всегда будет мой приказ, понимаете, мой. А выполнить надо. И можете никому не писать. Вот вы писали насчет «Пиковой дамы» жалобу вместе со всеми. Кому писали? Молотову, Сталину. А где жалоба? У меня. Вот, напишете – опять будет у меня. А почему, не скажу. Приказ мой, а выполнить придется. Вот так. Берите, который украсть сможет. Понятно? Все, идите. Я вам снижаться не позволю. Вот вверх, все выше, выше и выше. И вы запомнили тот разговор, что я у вас, сколько я у вас сидеть буду, помните?
Я говорю:
– Помню.
– Двадцать лет.
Я говорю:
Помню!
Он говорит:
– Вот так. Все. Можете идти. Идти можете.
А через несколько месяцев назначили его министром морского флота. Но там он быстро просыпался и был снят. Он отменил выдачу валюты морякам в заграничном плаваньи. И ни один моряк не мог сойти с корабля в заграничном порту. И это уже такой поднялся скандал. Да заодно выяснилось, что он что-то такое наврал в отчете, и быстро оказался снят. Карьера его закончилась. Но в кинематографе он свое дело сделать успел.
Встретил его как-то на приеме потом, и говорит он мне:
– Вот, не все я доделал. Надо было мне издать приказ: запретить режиссерам работать с одним и тем же оператором несколько картин. От этого вся беда. Режиссер не работает – оператор его ждет; оператор не работает – режиссер его ждет. А надо, чтобы было по очереди: вот ты сегодня запускаешься, который по очереди идет. Оператор, сценарий по очереди. Оператора по очереди назначили – иди, делай. Вот так. Не успел я сделать, товарищ Ромм. Порядок был бы, и вы б спокойно работали. А так сейчас все беспорядок, анархия.
Вот такой был Семен Семенович Дукельский. А после него назначили улыбчатого Ивана Григорьевича Большакова.
Добавить надо несколько слов.
Во-первых, в разговоре с композитором упорство Дукельского, чтобы было как Вагнер и не как Вагнер, объясняется тем, что Сталин незадолго до этого смотрел «Валькирию» в Большом театре, ему понравилось и, как видно, он сказал – даже наверняка он сказал – на просмотре картины, что должна быть вот такая, вагнеровская музыка. Вот этого и добивался Дукельский.
Как-нибудь при перезаписи врезать это надо.
А второе, что надо врезать, – после первого свидания, – что действительно он вызывал по ночам. Это там, где я говорю о том, что с ума стали сходить. В три часа, в три тридцать, а уж в два тридцать – это считалось хорошо, и был случай, когда он меня вызвал в три часа и я ждал до половины четвертого, потому что у него сидел Васильев, Сергей, а потом он принял меня, а Васильева заставил ждать конца разговора. А разговор кончился со мной в четверть пятого. И Васильев еще остался с ним разговаривать. Он мучил нас. Он по привычке мучил нас этими ночными приемами, совершенно доводил до исступления, причем во время приемов какие-то анекдоты…
К вопросу о национальном вопросе или Истинно русский актив
До сорок третьего года, как известно, не было у нас, товарищи, антисемитизма. Как-то обходилось без него.
Ну, то есть, вероятно, антисемиты были, но скрывали это, так как-то незаметно это было.
А вот с сорок третьего года начались кое-какие явления. Сначала незаметные.
Например, стали менять фамилии военным корреспондентам: Канторовича – на Кузнецова, Рабиновича – на Королева, а какого-нибудь Абрамовича – на Александрова. Вот, вроде этого.
Потом вообще стали менять фамилии.
И потом еще появились признаки. Появились ростки. Стал антисемитизм расти. Вот уже какие-то и официальные нотки стали проскальзывать.
Ну вот. Примерно в это время послал я редактора в Алма-Ату на студию объединенную – там «Ленфильм» и «Мосфильм» объединились.
Художественным руководителем студии был Эрмлер, его заместителями – Трауберг и Райзман. Ну, очевидно, не очень это тактично было сделано с точки зрения этого вопроса.
А я был тогда художественным руководителем Главка. Послал я туда редактора. Он возвращается, показывает мне отчет.
А в отчете – все про Пырьева: заместитель художественного руководителя Иван Александрович Пырьев распорядился, Иван Александрович отменил, Иван Александрович дал указание, товарищ Пырьев начал, товарищ Пырьев кончил, товарищ Пырьев сделал замечание и так далее, и все в том же роде.
Я говорю:
– Причем тут Пырьев? И когда это он стал заместителем художественного руководителя?
Тот глядит мне в глаза спокойно так и говорит:
– А разве вы не знаете, он назначен…
Я говорю:
– Официально?
– Да пока как будто бы не официально. Только я приказа не видел, но это факт.
Я говорю:
– Ну, пока я не получу приказа, извольте считать художественным руководителем Эрмлера, а заместителями – Райзмана и Трауберга, и в этом стиле переделайте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
– Товарищ режиссер, здравствуйте. А это вы – товарищ композитор?
– Да, я композитор.
– Так, композитор, Александров. Так. Но не тот.
– Как – не тот?
– Не хор.
– Нет, – говорит, – не хор.
– Так, скажите мне, товарищ композитор, когда было освобождено Приморье нашими доблестными советскими войсками?
Александров быстро сказал:
– В двадцать втором году.
– Да, в двадцать втором году. А Ленин у вас в каком году?
– Какой Ленин?
– К которому музыку вы писали.
– В восемнадцатом.
– Почему же вы песню эту вставили?
– Куда?
– В увертюру.
– А там нету этой песни.
– Играйте.
– Кого?
– Увертюру.
Александров играет: тарам-тарам, тарам-тарам-там.
– Во!
– Что?
– Да песня – «По долинам и по взгорьям».
– Да нет ее тут.
– Как же нет, я ж слышу.
– Да нет ее, Семен Семенович.
– Так. А почему у вас белые отступают под польку.
– Как – под польку?
– А красные наступают под марш. Полька.
– Да не полька это.
– Ну, вальс.
– Но, простите, полька на два счета, вальс на три счета. А это на четыре счета.
– Играйте.
Играет.
– Это вальс.
– Да марш.
Тут я начал сомневаться в том, что Дукельский был тапером.
Я говорю:
– Семен Семенович, это не вальс, это марш.
Вы помолчите, я с композитором разговариваю. Вот так. Вы консерваторию окончили?
– Я профессор консерватории, – уже начиная оскорбляться, говорит Александров.
– Ну, это да, это бывает. А? Окончили?
– Окончил, – говорит Александров, – с золотой медалью.
– Так. Окончили консерваторию… Профессор… Так. Кто «Валькирии» написал, знаете?
– Вагнер.
– Вагнер. Да, Вагнер. Ну-ка, сыграйте.
– Чего?
– «Валькирию», вот, когда эти девицы по воздуху летят, вот это сыграйте.
Александров играет: трам-та-ра-там, трам-тара-там-там.
– Во! – говорит Дукельский.
– Что – во?
– Вот эту музыку надо писать к этой картине.
– Так она же написана!
– А вы еще раз ее напишите.
– Ну как же я могу ее еще раз написать? Она же написана.
– Не можете? Второй раз не можете?
– Да нет, Семен Семенович, второй раз, простите, не могу.
– Ага, второй раз не можете. Ну, что ж. Так вы профессор?
– Да.
– Ну, вы свободны. Товарищ режиссер, пройдите ко мне в кабинет.
Прошел я к нему.
– Не годится композитор. Профессор. Понимаете, он украсть не может, ну и написать, как этот, как Вагнер, – не может. А надо, чтобы было, как Вагнер. У нас есть такие, чтобы могли написать, как Вагнер?
Я говорю:
– Таких, пожалуй, нету. Как Вагнер, таких нету.
– Тогда возьмите такого, который может украсть. Украсть, понимаете, и так сделать, чтобы вроде было как Вагнер и не как Вагнер. Вот. И срок вам три дня.
Я говорю:
– Это что?
– Это приказ.
Я говорю:
– Чей?
Он говорит:
– Мой. Мой, мой, всегда мой. Всегда будет мой приказ, понимаете, мой. А выполнить надо. И можете никому не писать. Вот вы писали насчет «Пиковой дамы» жалобу вместе со всеми. Кому писали? Молотову, Сталину. А где жалоба? У меня. Вот, напишете – опять будет у меня. А почему, не скажу. Приказ мой, а выполнить придется. Вот так. Берите, который украсть сможет. Понятно? Все, идите. Я вам снижаться не позволю. Вот вверх, все выше, выше и выше. И вы запомнили тот разговор, что я у вас, сколько я у вас сидеть буду, помните?
Я говорю:
– Помню.
– Двадцать лет.
Я говорю:
Помню!
Он говорит:
– Вот так. Все. Можете идти. Идти можете.
А через несколько месяцев назначили его министром морского флота. Но там он быстро просыпался и был снят. Он отменил выдачу валюты морякам в заграничном плаваньи. И ни один моряк не мог сойти с корабля в заграничном порту. И это уже такой поднялся скандал. Да заодно выяснилось, что он что-то такое наврал в отчете, и быстро оказался снят. Карьера его закончилась. Но в кинематографе он свое дело сделать успел.
Встретил его как-то на приеме потом, и говорит он мне:
– Вот, не все я доделал. Надо было мне издать приказ: запретить режиссерам работать с одним и тем же оператором несколько картин. От этого вся беда. Режиссер не работает – оператор его ждет; оператор не работает – режиссер его ждет. А надо, чтобы было по очереди: вот ты сегодня запускаешься, который по очереди идет. Оператор, сценарий по очереди. Оператора по очереди назначили – иди, делай. Вот так. Не успел я сделать, товарищ Ромм. Порядок был бы, и вы б спокойно работали. А так сейчас все беспорядок, анархия.
Вот такой был Семен Семенович Дукельский. А после него назначили улыбчатого Ивана Григорьевича Большакова.
Добавить надо несколько слов.
Во-первых, в разговоре с композитором упорство Дукельского, чтобы было как Вагнер и не как Вагнер, объясняется тем, что Сталин незадолго до этого смотрел «Валькирию» в Большом театре, ему понравилось и, как видно, он сказал – даже наверняка он сказал – на просмотре картины, что должна быть вот такая, вагнеровская музыка. Вот этого и добивался Дукельский.
Как-нибудь при перезаписи врезать это надо.
А второе, что надо врезать, – после первого свидания, – что действительно он вызывал по ночам. Это там, где я говорю о том, что с ума стали сходить. В три часа, в три тридцать, а уж в два тридцать – это считалось хорошо, и был случай, когда он меня вызвал в три часа и я ждал до половины четвертого, потому что у него сидел Васильев, Сергей, а потом он принял меня, а Васильева заставил ждать конца разговора. А разговор кончился со мной в четверть пятого. И Васильев еще остался с ним разговаривать. Он мучил нас. Он по привычке мучил нас этими ночными приемами, совершенно доводил до исступления, причем во время приемов какие-то анекдоты…
К вопросу о национальном вопросе или Истинно русский актив
До сорок третьего года, как известно, не было у нас, товарищи, антисемитизма. Как-то обходилось без него.
Ну, то есть, вероятно, антисемиты были, но скрывали это, так как-то незаметно это было.
А вот с сорок третьего года начались кое-какие явления. Сначала незаметные.
Например, стали менять фамилии военным корреспондентам: Канторовича – на Кузнецова, Рабиновича – на Королева, а какого-нибудь Абрамовича – на Александрова. Вот, вроде этого.
Потом вообще стали менять фамилии.
И потом еще появились признаки. Появились ростки. Стал антисемитизм расти. Вот уже какие-то и официальные нотки стали проскальзывать.
Ну вот. Примерно в это время послал я редактора в Алма-Ату на студию объединенную – там «Ленфильм» и «Мосфильм» объединились.
Художественным руководителем студии был Эрмлер, его заместителями – Трауберг и Райзман. Ну, очевидно, не очень это тактично было сделано с точки зрения этого вопроса.
А я был тогда художественным руководителем Главка. Послал я туда редактора. Он возвращается, показывает мне отчет.
А в отчете – все про Пырьева: заместитель художественного руководителя Иван Александрович Пырьев распорядился, Иван Александрович отменил, Иван Александрович дал указание, товарищ Пырьев начал, товарищ Пырьев кончил, товарищ Пырьев сделал замечание и так далее, и все в том же роде.
Я говорю:
– Причем тут Пырьев? И когда это он стал заместителем художественного руководителя?
Тот глядит мне в глаза спокойно так и говорит:
– А разве вы не знаете, он назначен…
Я говорю:
– Официально?
– Да пока как будто бы не официально. Только я приказа не видел, но это факт.
Я говорю:
– Ну, пока я не получу приказа, извольте считать художественным руководителем Эрмлера, а заместителями – Райзмана и Трауберга, и в этом стиле переделайте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51