Но на сей раз я не успела услышать очередную историю из бурной молодости Марины Борисовны.
Дверь кабинета Обнорского вдруг резко распахнулась, выпуская неизвестного мужчину. Впрочем, неизвестным он был только для меня, потому что Агеева тихонько шепнула мне на ухо: «Это Голяк». В последнее время это имя часто мелькало в сводках агентства, и я с любопытством взглянула на его обладателя.
Ничего особенно собой он не представлял. Невысокий, плотный, темные волосы, большой с залысинами лоб. Прикид тоже самый обыкновенный — джинсы, куртка, светлая голубая рубашка. Словом, ничего, что могло бы поразить воображение или хотя бы бросалось в глаза. И тем не менее что-то в этом человеке вызывало во мне беспокойство.
Когда за Голяком захлопнулась входная дверь, в коридоре появились Обнорский и Шаховский. Шеф пребывал в состоянии крайнего раздражения. Он сыпал привычным набором идиоматических выражений, смысл которых сводился к тому, что Голяк напрасно думает, что ему, козлу, удастся получить назад кассету.
Чтобы не попасться Обнорскому под горячую руку, мы с Агеевой сочли за благо разойтись по своим комнатам.
— Хау а ю? — приветствовал меня Спозаранник.
— Плохо, — ответила я ему по-русски. Порадовать своего начальника мне было действительно нечем. Текст, которой должен быть готов еще вчера, похоже, не будет написан и сегодня. А тут еще Голяк почему-то из головы не выходит.
— А что это за история с Голяком? — спросила я.
Глеб поднял на меня глаза и назидательно произнес, что вместо того, чтобы интересоваться Голяком, мне следовало бы закончить справку о топливных компаниях, которую он ждет.
— Глеб, — с надеждой сказала я, — можно завтра?
— Сегодня! — коротко отрезал он.
Змей, — подумала я. Ядовитый змей. Спорить с Глебом бессмысленно. Чужих аргументов он не признает, а его собственная работоспособность вызывает во мне здоровое чувство зависти.
Вздохнув, я включила компьютер и открыла текст ненавистной справки. В комнате было тихо. За соседним столом сидел за компьютером Зураб. Он боролся с финансовыми пирамидами и изредка давал выход переполнявшим его эмоциям, выкрикивая какие-то короткие грузинские словечки. Модестова и вовсе было не слышно. Я попыталась сосредоточиться, но топливные компании определенно не шли мне на ум. Что-то другое не давало мне покоя. «Наваждение какое-то», — подумала я, ощущая неясную тревогу.
— А что это ты вдруг Голяком заинтересовалась? — словно читая мои мысли, произнес Глеб. — Я полагал, что всем мужчинам на свете ты предпочитаешь Агееву.
Своеобразное чувство юмора моего начальника всякий раз ставит меня в тупик.
— С моей сексуальной ориентацией все в порядке, — сказала я как можно более суровым голосом.
— Судя по книгам, которые ты читаешь, я бы этого не сказал, — продолжал он невозмутимо.
Типичный змей! И когда только он успел углядеть на моем столе «Другой Петербург» Ротикова.
— Эта книга, уважаемый Глеб Егорович, интересует меня не столько своей голубой направленностью, сколько тем, что, по моему разумению, это — хорошая литература. Читаю ее я исключительно во внерабочее время, и дала мне ее, между прочим, Марина Борисовна, за что я ей очень благодарна.
— Вот я и говорю, — засмеялся Спозаранник. А вместе с ним грохнули Зураб и Модестов.
— Не бери в голову, Валэнтина, — сказал Зураб, нарочито акцентируя грузинский акцент. — В конце концов, у каждого свои недостатки.
У меня появился законный повод обидеться. Стараясь сохранять достоинство, я взяла сигареты и отправилась к Агеевой.
Марина Борисовна встретила меня участливо.
— Что грустная, Валюша?
— Да вот, не выходит чаша у Данилы-мастера, — пыталась отшутиться я.
— А ты ее пни, чашу-то, — улыбнулась она, протягивая мне чашку кофе, и, глядя на мое расстроенное лицо, заговорщицки подмигнула:
— Может, коньячку?
Откуда-то из недр шкафа Агеева достала початую бутылку, которая хранится здесь со времен ее дня рождения. Спиртные напитки в «Золотой пуле» категорически возбраняются, поэтому, плеснув коньяк в кофе, она вновь спрятала бутылку за файловые папки, подальше от бдительных глаз Обнорского.
В отделе Марины Борисовны кофе всегда самый вкусный. Мы с наслаждением прихлебывали ароматную жидкость и разгадывали скандинавские кроссворды, к которым имели непонятное пристрастие. Наш кайф нарушил Обнорский. Он неожиданно возник в дверях и произнес:
— Ага, кофеек попиваете. Кроссвордики решаете в рабочее время?
— Андрей, дай передохнуть минутку. Горностаева вот грустит, я ее кофеем отпаиваю, — сказала Марина Борисовна.
— Кто обидел нашего королька?
Нашего рубаху-парня? — дурашливо заговорил Обнорский цитатами, обращаясь ко мне.
Я почему-то смутилась, но Агеева мужественно встала на мою защиту.
— Кто ж, как не твой Спозаранник. Нагрузил работой бедную девочку. Совсем как ты меня.
— Что ж, будем увольнять как несправившуюся, — резюмировал Обнорский и вышел так же внезапно, как появился.
Не успели мы допить кофе, как на пороге появился начальник репортерского отдела Владимир Соболин.
Он попросил Марину Борисовну срочно подготовить все имеющиеся в ее отделе материалы на Голяка.
«Опять Голяк», — подумала я.
Агеева, надевая очки, подошла к компьютеру и чуть раздраженно сказала:
— Господи! Ни минуты покоя.
Что случилось-то?
До того как стать журналистом, Соболин был актером. Он любит говорить. Речь его всегда напоминает сценические монологи и требует аудитории. Умело управляя голосом, он поведал нам, что примерно месяц назад господин Спозаранник записал на диктофон долгую беседу с неким Голяком. И под хорошую закуску и благородные напитки тот выложил Глебу Егоровичу много любопытного. Про милицейские крыши охранного бизнеса, про депутатов и особенно их помощников. Про недавнее убийство лидера демократического движения. Кассете с подобной информацией цены нет. Голяк такими делами ворочал, что думал век гоголем ходить. Но сколько веревочке ни виться — конец один. Его не сегодня-завтра в федеральный розыск объявят, а свое одеяло к телу все-таки ближе. В этих условиях слитая информация вполне ему боком выйти может. Вот он и просит вернуть кассету, на которой беседа эта записана.
— А мы, стало быть, не вернем? — спросила я.
— А тебе, Горностаева, Голяка, что ли, жалко? — вместо ответа сказал Соболин.
Голяка мне было не жалко. Но со мной происходило что-то странное. Я вернулась к себе в отдел и села за компьютер. Несколько минут я тупо вглядывалась в названия топливных компаний, затем, повинуясь какому-то внезапному решению, свернула текст справки и разложила на экране пасьянс.
«Если „Свободная ячейка“ сойдется с первого раза, то я знаю Голяка», — загадала я. Глеб неодобрительно посмотрел в мою сторону. От его бдительного ока не укрылось, что я явно занимаюсь не тем, чем следовало. «Ну и пусть», — подумала я, продолжая упорно щелкать мышью. Через несколько секунд карты веером заскользили по экрану и улеглись на положенные места. «Свободная ячейка» сошлась. «Вот черт!» — сказала себе я и встала из-за стола.
— Глеб, я пойду? Все равно от меня толку сегодня нет.
Молчаливый кивок Спозаранника должен был означать, что толку от меня нет по обыкновению. Мне стало стыдно. Я подумала, ну какой из меня, на фиг, расследователь, когда даже справку толковую написать не могу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Дверь кабинета Обнорского вдруг резко распахнулась, выпуская неизвестного мужчину. Впрочем, неизвестным он был только для меня, потому что Агеева тихонько шепнула мне на ухо: «Это Голяк». В последнее время это имя часто мелькало в сводках агентства, и я с любопытством взглянула на его обладателя.
Ничего особенно собой он не представлял. Невысокий, плотный, темные волосы, большой с залысинами лоб. Прикид тоже самый обыкновенный — джинсы, куртка, светлая голубая рубашка. Словом, ничего, что могло бы поразить воображение или хотя бы бросалось в глаза. И тем не менее что-то в этом человеке вызывало во мне беспокойство.
Когда за Голяком захлопнулась входная дверь, в коридоре появились Обнорский и Шаховский. Шеф пребывал в состоянии крайнего раздражения. Он сыпал привычным набором идиоматических выражений, смысл которых сводился к тому, что Голяк напрасно думает, что ему, козлу, удастся получить назад кассету.
Чтобы не попасться Обнорскому под горячую руку, мы с Агеевой сочли за благо разойтись по своим комнатам.
— Хау а ю? — приветствовал меня Спозаранник.
— Плохо, — ответила я ему по-русски. Порадовать своего начальника мне было действительно нечем. Текст, которой должен быть готов еще вчера, похоже, не будет написан и сегодня. А тут еще Голяк почему-то из головы не выходит.
— А что это за история с Голяком? — спросила я.
Глеб поднял на меня глаза и назидательно произнес, что вместо того, чтобы интересоваться Голяком, мне следовало бы закончить справку о топливных компаниях, которую он ждет.
— Глеб, — с надеждой сказала я, — можно завтра?
— Сегодня! — коротко отрезал он.
Змей, — подумала я. Ядовитый змей. Спорить с Глебом бессмысленно. Чужих аргументов он не признает, а его собственная работоспособность вызывает во мне здоровое чувство зависти.
Вздохнув, я включила компьютер и открыла текст ненавистной справки. В комнате было тихо. За соседним столом сидел за компьютером Зураб. Он боролся с финансовыми пирамидами и изредка давал выход переполнявшим его эмоциям, выкрикивая какие-то короткие грузинские словечки. Модестова и вовсе было не слышно. Я попыталась сосредоточиться, но топливные компании определенно не шли мне на ум. Что-то другое не давало мне покоя. «Наваждение какое-то», — подумала я, ощущая неясную тревогу.
— А что это ты вдруг Голяком заинтересовалась? — словно читая мои мысли, произнес Глеб. — Я полагал, что всем мужчинам на свете ты предпочитаешь Агееву.
Своеобразное чувство юмора моего начальника всякий раз ставит меня в тупик.
— С моей сексуальной ориентацией все в порядке, — сказала я как можно более суровым голосом.
— Судя по книгам, которые ты читаешь, я бы этого не сказал, — продолжал он невозмутимо.
Типичный змей! И когда только он успел углядеть на моем столе «Другой Петербург» Ротикова.
— Эта книга, уважаемый Глеб Егорович, интересует меня не столько своей голубой направленностью, сколько тем, что, по моему разумению, это — хорошая литература. Читаю ее я исключительно во внерабочее время, и дала мне ее, между прочим, Марина Борисовна, за что я ей очень благодарна.
— Вот я и говорю, — засмеялся Спозаранник. А вместе с ним грохнули Зураб и Модестов.
— Не бери в голову, Валэнтина, — сказал Зураб, нарочито акцентируя грузинский акцент. — В конце концов, у каждого свои недостатки.
У меня появился законный повод обидеться. Стараясь сохранять достоинство, я взяла сигареты и отправилась к Агеевой.
Марина Борисовна встретила меня участливо.
— Что грустная, Валюша?
— Да вот, не выходит чаша у Данилы-мастера, — пыталась отшутиться я.
— А ты ее пни, чашу-то, — улыбнулась она, протягивая мне чашку кофе, и, глядя на мое расстроенное лицо, заговорщицки подмигнула:
— Может, коньячку?
Откуда-то из недр шкафа Агеева достала початую бутылку, которая хранится здесь со времен ее дня рождения. Спиртные напитки в «Золотой пуле» категорически возбраняются, поэтому, плеснув коньяк в кофе, она вновь спрятала бутылку за файловые папки, подальше от бдительных глаз Обнорского.
В отделе Марины Борисовны кофе всегда самый вкусный. Мы с наслаждением прихлебывали ароматную жидкость и разгадывали скандинавские кроссворды, к которым имели непонятное пристрастие. Наш кайф нарушил Обнорский. Он неожиданно возник в дверях и произнес:
— Ага, кофеек попиваете. Кроссвордики решаете в рабочее время?
— Андрей, дай передохнуть минутку. Горностаева вот грустит, я ее кофеем отпаиваю, — сказала Марина Борисовна.
— Кто обидел нашего королька?
Нашего рубаху-парня? — дурашливо заговорил Обнорский цитатами, обращаясь ко мне.
Я почему-то смутилась, но Агеева мужественно встала на мою защиту.
— Кто ж, как не твой Спозаранник. Нагрузил работой бедную девочку. Совсем как ты меня.
— Что ж, будем увольнять как несправившуюся, — резюмировал Обнорский и вышел так же внезапно, как появился.
Не успели мы допить кофе, как на пороге появился начальник репортерского отдела Владимир Соболин.
Он попросил Марину Борисовну срочно подготовить все имеющиеся в ее отделе материалы на Голяка.
«Опять Голяк», — подумала я.
Агеева, надевая очки, подошла к компьютеру и чуть раздраженно сказала:
— Господи! Ни минуты покоя.
Что случилось-то?
До того как стать журналистом, Соболин был актером. Он любит говорить. Речь его всегда напоминает сценические монологи и требует аудитории. Умело управляя голосом, он поведал нам, что примерно месяц назад господин Спозаранник записал на диктофон долгую беседу с неким Голяком. И под хорошую закуску и благородные напитки тот выложил Глебу Егоровичу много любопытного. Про милицейские крыши охранного бизнеса, про депутатов и особенно их помощников. Про недавнее убийство лидера демократического движения. Кассете с подобной информацией цены нет. Голяк такими делами ворочал, что думал век гоголем ходить. Но сколько веревочке ни виться — конец один. Его не сегодня-завтра в федеральный розыск объявят, а свое одеяло к телу все-таки ближе. В этих условиях слитая информация вполне ему боком выйти может. Вот он и просит вернуть кассету, на которой беседа эта записана.
— А мы, стало быть, не вернем? — спросила я.
— А тебе, Горностаева, Голяка, что ли, жалко? — вместо ответа сказал Соболин.
Голяка мне было не жалко. Но со мной происходило что-то странное. Я вернулась к себе в отдел и села за компьютер. Несколько минут я тупо вглядывалась в названия топливных компаний, затем, повинуясь какому-то внезапному решению, свернула текст справки и разложила на экране пасьянс.
«Если „Свободная ячейка“ сойдется с первого раза, то я знаю Голяка», — загадала я. Глеб неодобрительно посмотрел в мою сторону. От его бдительного ока не укрылось, что я явно занимаюсь не тем, чем следовало. «Ну и пусть», — подумала я, продолжая упорно щелкать мышью. Через несколько секунд карты веером заскользили по экрану и улеглись на положенные места. «Свободная ячейка» сошлась. «Вот черт!» — сказала себе я и встала из-за стола.
— Глеб, я пойду? Все равно от меня толку сегодня нет.
Молчаливый кивок Спозаранника должен был означать, что толку от меня нет по обыкновению. Мне стало стыдно. Я подумала, ну какой из меня, на фиг, расследователь, когда даже справку толковую написать не могу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40