..
Пробовал Манюнчиков молчать, и три дня молчал-таки, хотя и зуд немалый в
языке испытывал, а также в иных частях тела, к пророчествам вроде бы
касательства не имеющих -- три дня, и все коту Вячеславу под хвост, потому как
подлец Лихтенштейн при виде душевных терзаний коллеги взял да и спросил с
ехидством: "Ну что, Паша, скоро заговорит наша Валаамова ослица?!"
Глянул на эрудита взбешенный Манюнчиков, и "Типун тебе на язык!" сам
вырвался, непроизвольно. Не поверил Сашка, улыбнулся, в последний раз
улыбнулся, на неделю вперед, по причине стоматита обширного, от эрудиции,
видимо, и образовавшегося...
И вот однажды сидел удрученный Павел Лаврентьевич в скверике, думу
горькую думая, а рядом с ним старичок подсел, седенький такой, румяный,
бодрый еще -- и изложил ему Манюнчиков неожиданно для себя самого всю
историю предсказаний своих несуразных и бед, от них проистекающих.
Не удивился старичок, головкой кругленькой покивал и говорит: "Ничего
экстраординарного я у вас, голубчик, не наблюдаю, обыкновенный синдром
Кассандры, и все тут."
Хотел было Манюнчиков обидеться, но сдержался, и правильно, потому как
изложил ему академический старичок и про пророчицу Кассандру, в древней
Трое проживавшую, и про проклятие Аполлона, за треп несвоевременный на
нее наложенное, так что в предсказания ее никто не верил, хоть и правду
вещала Кассандра, только неприятную весьма, даже для привычного
эллинского слуха неприятную...
А в конце лекции своей подал старичок надежду вконец понурившемуся Павлу
Лаврентьевичу.
-- Вы, говорит, людям дурное пророчите, вот они вам и не верят, ибо человек по
натуре своей оптимист. Тут, голубчик, связь причинно-следственная имеется:
вам не верят, а оно сбывается. Вот и найдите кого-то, кто в слова ваши поверит
-- глядишь, оно тогда и не сбудется, и вздохнете вы с облегчением...
Сказал, встал с лавочки и к выходу направился. Поинтересовался Манюнчиков,
откуда старичок столь осведомленный образовался, а тот и сам признался,
дескать, и у него синдром, только другой, имени маркиза какого-то
заграничного.
Порылся после любопытный Павел Лаврентьевич в энциклопедии, и отыскал
там маркиза оного, де Сад именуемого, а заодно и о происхождении садизма
вычитал -- то есть совет советом, а убрался он из скверика крайне
своевременно.
Полный список людей, не поверивших Павлу Лаврентьевичу и за неверие свое
пострадавших, мы приводить решительно отказываемся по причине
дороговизны бумаги, а также полного единообразия последствий. Особый
интерес вызывают разве что сотрудники иностранных консульств в Занзибаре,
так до конца своего и не уверовавших в возможность конвенции о
каннибализме; да заезжий английский миллионер, собравшийся было завещать
Манюнчикову все свое состояние, но вовремя раздумавший, при предвещании
грядущих неудач в гареме разорившегося шейха арабского...
Ну кто мог знать, что стоящая рядом блондинка -- не секретарша пожилого
греховодника, а жена законная, почище ревнивой Люськи?! И напрасно
дипломатичный Павел Лаврентьевич разъяснял ей на пальцах, что гарем еще
только имеет место быть купленным -- хорошо, хоть местные сопровождающие
по шее не дали, из апартаментов выводя, пожалели убогого...
А старичка-советчика Манюнчиков встретил как-то, в скверике памятном, где
академик приглашал к себе на чашку чая молоденькую девицу с немного
вдавленной переносицей, даму, однако, не портящей, а дедушку возбуждающей.
Умный был старичок, начитанный, а и он не поверил Павлу Лаврентьевичу,
хотя здесь и синдрома Кассандровского не потребовалось -- девочку эту
Манюнчиков видал ранее, в городском Дворце спорта видал, на турнире по
фулл контакт каратэ, и представление о ее женственности имел изрядное.
Не поверил старичок и теперь жалеет, небось, да и как не жалеть, когда колясок
инвалидных в продаже нет, а без них со сломанным позвоночником до скверика
не добраться...
...Шло время, и отчаяние овладело вконец обессиленным Манюнчиковым. И в
полной тоске стоял он как-то в очереди за колбасой, сам себе пророча, что не
хватит, и сам себе не веря. Стоял, и слушал одного голодного оптимиста,
вещавшего озверелым любителям колбасы о временных трудностях, после
которых все будет гораздо лучше.
Глянул на оратора Павел Лаврентьевич, глянул -- и все понял.
-- Лучше? -- скептически ухмыльнулся пророк.-- Лучше не будет.
Очередь затихла, и в тусклых глазах появилось новое, незнакомое выражение.
-- Не будет лучше! -- бросил Манюнчиков в звенящую тишину, и люди
послушно потянулись к нему.
-- Не будет лучше! -- и стены гастронома замерли в ожидании.-- А будет мор и
глад, и град огненный, и всадник бледный со взором горящим, имя которому
Смерть, и мука неслыханная будет тому, кто не свернет с широкой дороги греха
на узкую тропинку покаяния, и живые позавидуют умершим, когда...
Его слушали.
Ему верили.
Кажется, он приобрел новый синдром.
НЕДОСТАЮЩИЙ КОМПОНЕНТ
От предка чубатого, куренного кашевара Лаврентия, унаследовал Манюнчиков
Павел Лаврентьевич многие фамильные склонности. В частности, счастье для
Манюнчикова состояло из трех основных компонентов:
-- Во-первых, испытывал Павел Лаврентьевич тягу неодолимую к горилке с
перцем, которую сам же на стручках огненных и настаивал, государству в деле
этом важном справедливо не доверяя.
-- Во-вторых, после стартовой стопки, двигал умиленный Манюнчиков к душе
поближе миску с пузатыми варениками, горячими еще, и чтоб сметана
обязательно...
А вместо третьего, решающего компонента, речь о котором после пойдет,
пришлось Павлу Лаврентьевичу к телефону брести, и звоном погребальным
отдалось услышанное в гулких сводах Манюнчикова черепа: "Командировка...
Срочно... Бекдаш... Химзавод..."
Вот почему в единственной полутораэтажной гостинице Бекдашского
райисполкома (по причине сгоревших лампочек мутировавшего в "РАЙ И К О)
-- вот почему на продавленной никелированной койке лежал небритый
гражданин, чем-то похожий на Манюнчикова Павла Лаврентьевича; и спал
гражданин если не как убитый, то уж наверняка как тяжелораненый.
О, Бекдаш! Сады твои полны жасминовым ароматом, озера твои манят голубой
прохладой, чинары твои...
Впрочем, несмотря на слог Востока, где любой сапожник красноречивей
Цицерона, честно признаемся: ни садов, ни озер, ни, тем более, чинар в Бекдаше
не наблюдалось. А были там чахлые акации, вездесущий, лезущий в глаза и рот
песок, и книги в свободной продаже, по давно забытой государственной цене.
Книг на русском здесь почти не читали, да и в разговорах многие старались
обходиться лишь самым необходимыми русскими словами, редко попадающими
в печатные издания. Потому-то и удалось Павлу Лаврентьевичу,
погрузившемуся в полумрак книжного магазинчика местного издательства "Еш
Гвардия", приобрести несколько томиков дефицитных, в том числе и
сюрреалистическую поваренную книгу -- с реализмом картошки и сюром семги
свежекопченой.
Сунул довольный Манюнчиков в урну нагрузку рублевую -- три брошюры
"СПИД -- чума человечества" -- и на базар отправился.
Ах, рынок Востока!.. Просим прощения -- вах, базар Востока!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
Пробовал Манюнчиков молчать, и три дня молчал-таки, хотя и зуд немалый в
языке испытывал, а также в иных частях тела, к пророчествам вроде бы
касательства не имеющих -- три дня, и все коту Вячеславу под хвост, потому как
подлец Лихтенштейн при виде душевных терзаний коллеги взял да и спросил с
ехидством: "Ну что, Паша, скоро заговорит наша Валаамова ослица?!"
Глянул на эрудита взбешенный Манюнчиков, и "Типун тебе на язык!" сам
вырвался, непроизвольно. Не поверил Сашка, улыбнулся, в последний раз
улыбнулся, на неделю вперед, по причине стоматита обширного, от эрудиции,
видимо, и образовавшегося...
И вот однажды сидел удрученный Павел Лаврентьевич в скверике, думу
горькую думая, а рядом с ним старичок подсел, седенький такой, румяный,
бодрый еще -- и изложил ему Манюнчиков неожиданно для себя самого всю
историю предсказаний своих несуразных и бед, от них проистекающих.
Не удивился старичок, головкой кругленькой покивал и говорит: "Ничего
экстраординарного я у вас, голубчик, не наблюдаю, обыкновенный синдром
Кассандры, и все тут."
Хотел было Манюнчиков обидеться, но сдержался, и правильно, потому как
изложил ему академический старичок и про пророчицу Кассандру, в древней
Трое проживавшую, и про проклятие Аполлона, за треп несвоевременный на
нее наложенное, так что в предсказания ее никто не верил, хоть и правду
вещала Кассандра, только неприятную весьма, даже для привычного
эллинского слуха неприятную...
А в конце лекции своей подал старичок надежду вконец понурившемуся Павлу
Лаврентьевичу.
-- Вы, говорит, людям дурное пророчите, вот они вам и не верят, ибо человек по
натуре своей оптимист. Тут, голубчик, связь причинно-следственная имеется:
вам не верят, а оно сбывается. Вот и найдите кого-то, кто в слова ваши поверит
-- глядишь, оно тогда и не сбудется, и вздохнете вы с облегчением...
Сказал, встал с лавочки и к выходу направился. Поинтересовался Манюнчиков,
откуда старичок столь осведомленный образовался, а тот и сам признался,
дескать, и у него синдром, только другой, имени маркиза какого-то
заграничного.
Порылся после любопытный Павел Лаврентьевич в энциклопедии, и отыскал
там маркиза оного, де Сад именуемого, а заодно и о происхождении садизма
вычитал -- то есть совет советом, а убрался он из скверика крайне
своевременно.
Полный список людей, не поверивших Павлу Лаврентьевичу и за неверие свое
пострадавших, мы приводить решительно отказываемся по причине
дороговизны бумаги, а также полного единообразия последствий. Особый
интерес вызывают разве что сотрудники иностранных консульств в Занзибаре,
так до конца своего и не уверовавших в возможность конвенции о
каннибализме; да заезжий английский миллионер, собравшийся было завещать
Манюнчикову все свое состояние, но вовремя раздумавший, при предвещании
грядущих неудач в гареме разорившегося шейха арабского...
Ну кто мог знать, что стоящая рядом блондинка -- не секретарша пожилого
греховодника, а жена законная, почище ревнивой Люськи?! И напрасно
дипломатичный Павел Лаврентьевич разъяснял ей на пальцах, что гарем еще
только имеет место быть купленным -- хорошо, хоть местные сопровождающие
по шее не дали, из апартаментов выводя, пожалели убогого...
А старичка-советчика Манюнчиков встретил как-то, в скверике памятном, где
академик приглашал к себе на чашку чая молоденькую девицу с немного
вдавленной переносицей, даму, однако, не портящей, а дедушку возбуждающей.
Умный был старичок, начитанный, а и он не поверил Павлу Лаврентьевичу,
хотя здесь и синдрома Кассандровского не потребовалось -- девочку эту
Манюнчиков видал ранее, в городском Дворце спорта видал, на турнире по
фулл контакт каратэ, и представление о ее женственности имел изрядное.
Не поверил старичок и теперь жалеет, небось, да и как не жалеть, когда колясок
инвалидных в продаже нет, а без них со сломанным позвоночником до скверика
не добраться...
...Шло время, и отчаяние овладело вконец обессиленным Манюнчиковым. И в
полной тоске стоял он как-то в очереди за колбасой, сам себе пророча, что не
хватит, и сам себе не веря. Стоял, и слушал одного голодного оптимиста,
вещавшего озверелым любителям колбасы о временных трудностях, после
которых все будет гораздо лучше.
Глянул на оратора Павел Лаврентьевич, глянул -- и все понял.
-- Лучше? -- скептически ухмыльнулся пророк.-- Лучше не будет.
Очередь затихла, и в тусклых глазах появилось новое, незнакомое выражение.
-- Не будет лучше! -- бросил Манюнчиков в звенящую тишину, и люди
послушно потянулись к нему.
-- Не будет лучше! -- и стены гастронома замерли в ожидании.-- А будет мор и
глад, и град огненный, и всадник бледный со взором горящим, имя которому
Смерть, и мука неслыханная будет тому, кто не свернет с широкой дороги греха
на узкую тропинку покаяния, и живые позавидуют умершим, когда...
Его слушали.
Ему верили.
Кажется, он приобрел новый синдром.
НЕДОСТАЮЩИЙ КОМПОНЕНТ
От предка чубатого, куренного кашевара Лаврентия, унаследовал Манюнчиков
Павел Лаврентьевич многие фамильные склонности. В частности, счастье для
Манюнчикова состояло из трех основных компонентов:
-- Во-первых, испытывал Павел Лаврентьевич тягу неодолимую к горилке с
перцем, которую сам же на стручках огненных и настаивал, государству в деле
этом важном справедливо не доверяя.
-- Во-вторых, после стартовой стопки, двигал умиленный Манюнчиков к душе
поближе миску с пузатыми варениками, горячими еще, и чтоб сметана
обязательно...
А вместо третьего, решающего компонента, речь о котором после пойдет,
пришлось Павлу Лаврентьевичу к телефону брести, и звоном погребальным
отдалось услышанное в гулких сводах Манюнчикова черепа: "Командировка...
Срочно... Бекдаш... Химзавод..."
Вот почему в единственной полутораэтажной гостинице Бекдашского
райисполкома (по причине сгоревших лампочек мутировавшего в "РАЙ И К О)
-- вот почему на продавленной никелированной койке лежал небритый
гражданин, чем-то похожий на Манюнчикова Павла Лаврентьевича; и спал
гражданин если не как убитый, то уж наверняка как тяжелораненый.
О, Бекдаш! Сады твои полны жасминовым ароматом, озера твои манят голубой
прохладой, чинары твои...
Впрочем, несмотря на слог Востока, где любой сапожник красноречивей
Цицерона, честно признаемся: ни садов, ни озер, ни, тем более, чинар в Бекдаше
не наблюдалось. А были там чахлые акации, вездесущий, лезущий в глаза и рот
песок, и книги в свободной продаже, по давно забытой государственной цене.
Книг на русском здесь почти не читали, да и в разговорах многие старались
обходиться лишь самым необходимыми русскими словами, редко попадающими
в печатные издания. Потому-то и удалось Павлу Лаврентьевичу,
погрузившемуся в полумрак книжного магазинчика местного издательства "Еш
Гвардия", приобрести несколько томиков дефицитных, в том числе и
сюрреалистическую поваренную книгу -- с реализмом картошки и сюром семги
свежекопченой.
Сунул довольный Манюнчиков в урну нагрузку рублевую -- три брошюры
"СПИД -- чума человечества" -- и на базар отправился.
Ах, рынок Востока!.. Просим прощения -- вах, базар Востока!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12