Оставьте себе свои утопические оргии: я предпочту оргию с монтанцами.
9 ФЕВРАЛЯ 1949. СЕВЕРНАЯ ДАКОТА. Из Монтаны в Миннесоту. Безумный водитель чуть не съехал в кювет, наткнувшись на неожиданный низкий сугроб. Его это нисколько не смутило, пока, отъехав на милю от Дикинсона, мы не наткнулись на непроходимые заносы и на автомобильную пробку в черной дакотской полуночи, обдуваемой ветрами пустошей с Саскатчеванского Нагорья. Там горели огни, и множество людей в овчиных тулупах трудились лопатами, и неразбериха -- и все это на жутчайшем морозе, минус 25 по моим осторожным оценкам. Застрал также еще один автобус на восток, и много машин. Причина затора -- маленький открытый грузовичок, перевозивший игральные автоматы в Монтану. Рьяные молодые люди с лопатами прибежали из Дикинсона, большинство -- в красных бейсбольных кепках, под руководством шерифа, крепкого радостного паренька лет двадцати пяти. Некоторым из мальчишек -- лет четырнадцать, даже двенадцать. Я подумал об их матерях и женах, ожидавших дома с горячим кофе, как будто дорожная пробка в снегу -- бедствие, обрушившееся на сам Дикинсон. И это лизоляционистский? Средний Запад? Где на утонченно мыслящем Востоке люди станут работать на других, за просто так, в полночь, в воющих порывах мороза? Мы в автобусе наблюдали. Время от времени кто-нибудь из мальчишек заходил погреться. Наконец, шофер, маниакальный и хороший парень, решил пробиваться по верху дальше. Он дал по газам Дизельного Двигателя, и большой автобус поплюхал по сугробам. Мы бортанули грузовичок: наверняка банк сорвали. Затем нас мотыльнуло в новехонький лфорд? 49-го года. Бам! Бам! Наконец, через час неустанных трудов, мы снова выехали на сухую почву. В Дикинсоне кафе оказалось переполнено и бурлило пятничным возбуждением по поводу заносов. Хотелось бы мне родиться и вырасти в Дикинсоне, Северная Дакота. Путешествие по солнечной плоской Миннесоте прошло без событий. Как скучно снова оказаться на Востоке: никаких тебе больше грубых надежд; здесь все удовлетворено.
25 ФЕВРАЛЯ 1949. НЬЮ-ЙОРК. Печальный факт современного американского маленького городишки вроде Поукипси заключается в том, что ни одной из сильных сторон метрополии у него нет, а есть одна лишь уродливая мелочность. Унылые улицы, унылые жизни. Тысячи пьянчуг в барах. Однако из всего этого разора вздымается достойный Клеофус -- негр, которого я тут встретил на выходных. Будущее Америки лежит в таком негре. Как Клео... Теперь я это знаю. Простота и грубая сила, что восходят тут из американской почвы, спасут нас.
17 АПРЕЛЯ 1949. Ожидаю известий от Роберта Жиру, чтобы начать вычитывать лГ. и Г.?. хочется работать. К тому же, мне нравится мысль о том, что мы будем лработать у него в кабинете вечерами? -- с их кофе в картонках; без пиджаков (в хороших рубашках от лЭрроу?); может быть, с пинтой виски; болтать; ночь апреля и мая в большом городе за окнами лХаркур-Брэйса? и тление старого Бродвея. Затем, наконец, книга выйдет из печати, в большом черном томе, указывающем на тьму и уединенные удовольствия, что влились в написание ее. Я, в конечном итоге, буду счастлив перспективами своего светского успеха. А тем временем у меня роятся великолепные идеи своей будущей карьеры в Голливуде. Представьте себе съемки лОглянись на дом свой, ангел?. Или лСердца тьмы? и лПутешествия в Индию?.
23 АПРЕЛЯ 1949. За последнюю неделю Билла, Аллена и Ханке всех арестовали и посадили в тюрьму -- Билла за наркотики в Новом Орлеане, остальных за грабеж и т.д. в Н.-Й. Пора мне приниматься за лНа дороге? всерьез. Впервые за столетия мне хочется начать новую жизнь. Мы -- вся семья(7) -- в течение этого года переедем в Колорадо. А за два года я женюсь на молодой леди. Моя цель -писать, сделать деньги и купить большую пшеничную ферму. Это поворотный момент, конец моей люности? и начало зрелости. Как грустно.
4 ИЮЛЯ 1949. ДЕНВЕР. Сегодня был один из самых печальных дней, что я когда-либо видел. Глаза мои побледнели от него. Утром мы отвезли Ма на вокзал, захватив с собой малютку(8) в пеленках. Жарко. Грустные пустые праздничные улицы в центре Денвера, никаких фейерверков. На станции мы возили малютку по мраморным полам. Его вопли мешались с лревом времени? под куполом. Я проверил мамин чемодан, надеясь, что меня отправят прогуляться до бара или за чем-нибудь еще, но мы лишь остались печально сидеть. Бедняга Пол читал журнал лМеканикс?. Затем подошел поезд. Когда я это пишу, в полночь. Она уже где-то под Омахой. Днем Пол, Нин, малютка и я попытались сгладить все это пикником на озере Беркли. Но лишь грустно сидели под серым небом и жевали безвкусные сэндвичи. На фейерверк на стадион Денверского Университета собрались огромные толпы, они ждали аж с сумерек, с сонными детишками и всем остальным; однако, едва в небе раздались первые выстрелы, все эти несчастные потянулись по домам, пока не закончится, как будто были слишком несчастны видеть того, чего ожидали.
АВГУСТ 1949. Я бреду во тьме, и никто не поможет мне, кроме моего собственного безумного я. Я хочу пообщаться в небесах с Достоевским и спросить старину Мелвилла, до сих пор ли обескуражен, а Вулфа -- почему позволил себе умереть в тридцать восемь. Я не хочу сдаваться. Обещаю -- я никогда не сдамся, я сдохну вопя и хохоча. Софтбольный матч в Денвере был лучше всего этого убогого философствования. В горячке печального понимания я прозрел сквозь зависти вроде вот этих. Только что проводил Боба Жиру на самолет в Н.-Й. и ушел, поймал мотор от аэропорта в слоновьих сумерках равнин, пылинка на поверхности грустной красной земли. Прибыл посреди огней Двадцать Седьмой и Уэлтона, в денверский Город Негров. С Жиру, в Сентрал-Сити я увидел, что бытие мое публикуемым писателем станет предприятием просто прискорбным -- причем не то, чтобы он намеревался мне это показывать. Я видел, как прискорбен он и, следовательно, как самое лучшее и высочайшее, что этот лмир? имеет предложить, на поверку оказывается пустым, бездуховным; поскольку он, в конце концов, -великий нью-йоркер, человек деловой, преуспевающий в свои тридцать пять, знаменитый молодой редактор. Я сообщил ему, что никаких ллавровых венков? нет, т. е. поэт не обретает экстазов ни в мирской славе, ни в состоянии, ни даже в чем-нибудь вроде похвалы или высокой оценки. Он вполне разумно сказал мне, что лавровый венок носится лишь в те моменты, когда пишешь. Но в ту ночь моя мечта о славе посерела, поскольку я увидел, что лбелый мир? может предложить мне лишь недостаточно экстаза, недостаточно жизни, радости, оттяга, музыки; недостаточно ночи. Я остановился у хибарки, где чувак торговал горячими красными чили в бумажных стаканчиках. Купил немного и съел, прогуливаясь по темным таинственным улочкам. Хорошо бы стать негром, денверским мексиканцем или даже японцем, кем угодно, только не белым, разочарованным самым лучшим в своем собственном лбелом мире?. (А всю жизнь у меня ведь были белые амбиции!) Я проходил мимо темных веранд мексиканских и негритянских домов. Раздавались тихие голоса, да время от времени -- смуглая ножка какой-нибудь таинственной чувственной девчонки. Прошла группа негритянок, и одна, помоложе, отделилась от остальных мамаш, подошла ко мне и сказала: лПривет, Эдди.? Но я чертовски хорошо знал, что мне и близко не повезло быть тем Эдди -- каким-то белым пацаном, который врубался тут в цветных девчонок.
1 2 3 4
9 ФЕВРАЛЯ 1949. СЕВЕРНАЯ ДАКОТА. Из Монтаны в Миннесоту. Безумный водитель чуть не съехал в кювет, наткнувшись на неожиданный низкий сугроб. Его это нисколько не смутило, пока, отъехав на милю от Дикинсона, мы не наткнулись на непроходимые заносы и на автомобильную пробку в черной дакотской полуночи, обдуваемой ветрами пустошей с Саскатчеванского Нагорья. Там горели огни, и множество людей в овчиных тулупах трудились лопатами, и неразбериха -- и все это на жутчайшем морозе, минус 25 по моим осторожным оценкам. Застрал также еще один автобус на восток, и много машин. Причина затора -- маленький открытый грузовичок, перевозивший игральные автоматы в Монтану. Рьяные молодые люди с лопатами прибежали из Дикинсона, большинство -- в красных бейсбольных кепках, под руководством шерифа, крепкого радостного паренька лет двадцати пяти. Некоторым из мальчишек -- лет четырнадцать, даже двенадцать. Я подумал об их матерях и женах, ожидавших дома с горячим кофе, как будто дорожная пробка в снегу -- бедствие, обрушившееся на сам Дикинсон. И это лизоляционистский? Средний Запад? Где на утонченно мыслящем Востоке люди станут работать на других, за просто так, в полночь, в воющих порывах мороза? Мы в автобусе наблюдали. Время от времени кто-нибудь из мальчишек заходил погреться. Наконец, шофер, маниакальный и хороший парень, решил пробиваться по верху дальше. Он дал по газам Дизельного Двигателя, и большой автобус поплюхал по сугробам. Мы бортанули грузовичок: наверняка банк сорвали. Затем нас мотыльнуло в новехонький лфорд? 49-го года. Бам! Бам! Наконец, через час неустанных трудов, мы снова выехали на сухую почву. В Дикинсоне кафе оказалось переполнено и бурлило пятничным возбуждением по поводу заносов. Хотелось бы мне родиться и вырасти в Дикинсоне, Северная Дакота. Путешествие по солнечной плоской Миннесоте прошло без событий. Как скучно снова оказаться на Востоке: никаких тебе больше грубых надежд; здесь все удовлетворено.
25 ФЕВРАЛЯ 1949. НЬЮ-ЙОРК. Печальный факт современного американского маленького городишки вроде Поукипси заключается в том, что ни одной из сильных сторон метрополии у него нет, а есть одна лишь уродливая мелочность. Унылые улицы, унылые жизни. Тысячи пьянчуг в барах. Однако из всего этого разора вздымается достойный Клеофус -- негр, которого я тут встретил на выходных. Будущее Америки лежит в таком негре. Как Клео... Теперь я это знаю. Простота и грубая сила, что восходят тут из американской почвы, спасут нас.
17 АПРЕЛЯ 1949. Ожидаю известий от Роберта Жиру, чтобы начать вычитывать лГ. и Г.?. хочется работать. К тому же, мне нравится мысль о том, что мы будем лработать у него в кабинете вечерами? -- с их кофе в картонках; без пиджаков (в хороших рубашках от лЭрроу?); может быть, с пинтой виски; болтать; ночь апреля и мая в большом городе за окнами лХаркур-Брэйса? и тление старого Бродвея. Затем, наконец, книга выйдет из печати, в большом черном томе, указывающем на тьму и уединенные удовольствия, что влились в написание ее. Я, в конечном итоге, буду счастлив перспективами своего светского успеха. А тем временем у меня роятся великолепные идеи своей будущей карьеры в Голливуде. Представьте себе съемки лОглянись на дом свой, ангел?. Или лСердца тьмы? и лПутешествия в Индию?.
23 АПРЕЛЯ 1949. За последнюю неделю Билла, Аллена и Ханке всех арестовали и посадили в тюрьму -- Билла за наркотики в Новом Орлеане, остальных за грабеж и т.д. в Н.-Й. Пора мне приниматься за лНа дороге? всерьез. Впервые за столетия мне хочется начать новую жизнь. Мы -- вся семья(7) -- в течение этого года переедем в Колорадо. А за два года я женюсь на молодой леди. Моя цель -писать, сделать деньги и купить большую пшеничную ферму. Это поворотный момент, конец моей люности? и начало зрелости. Как грустно.
4 ИЮЛЯ 1949. ДЕНВЕР. Сегодня был один из самых печальных дней, что я когда-либо видел. Глаза мои побледнели от него. Утром мы отвезли Ма на вокзал, захватив с собой малютку(8) в пеленках. Жарко. Грустные пустые праздничные улицы в центре Денвера, никаких фейерверков. На станции мы возили малютку по мраморным полам. Его вопли мешались с лревом времени? под куполом. Я проверил мамин чемодан, надеясь, что меня отправят прогуляться до бара или за чем-нибудь еще, но мы лишь остались печально сидеть. Бедняга Пол читал журнал лМеканикс?. Затем подошел поезд. Когда я это пишу, в полночь. Она уже где-то под Омахой. Днем Пол, Нин, малютка и я попытались сгладить все это пикником на озере Беркли. Но лишь грустно сидели под серым небом и жевали безвкусные сэндвичи. На фейерверк на стадион Денверского Университета собрались огромные толпы, они ждали аж с сумерек, с сонными детишками и всем остальным; однако, едва в небе раздались первые выстрелы, все эти несчастные потянулись по домам, пока не закончится, как будто были слишком несчастны видеть того, чего ожидали.
АВГУСТ 1949. Я бреду во тьме, и никто не поможет мне, кроме моего собственного безумного я. Я хочу пообщаться в небесах с Достоевским и спросить старину Мелвилла, до сих пор ли обескуражен, а Вулфа -- почему позволил себе умереть в тридцать восемь. Я не хочу сдаваться. Обещаю -- я никогда не сдамся, я сдохну вопя и хохоча. Софтбольный матч в Денвере был лучше всего этого убогого философствования. В горячке печального понимания я прозрел сквозь зависти вроде вот этих. Только что проводил Боба Жиру на самолет в Н.-Й. и ушел, поймал мотор от аэропорта в слоновьих сумерках равнин, пылинка на поверхности грустной красной земли. Прибыл посреди огней Двадцать Седьмой и Уэлтона, в денверский Город Негров. С Жиру, в Сентрал-Сити я увидел, что бытие мое публикуемым писателем станет предприятием просто прискорбным -- причем не то, чтобы он намеревался мне это показывать. Я видел, как прискорбен он и, следовательно, как самое лучшее и высочайшее, что этот лмир? имеет предложить, на поверку оказывается пустым, бездуховным; поскольку он, в конце концов, -великий нью-йоркер, человек деловой, преуспевающий в свои тридцать пять, знаменитый молодой редактор. Я сообщил ему, что никаких ллавровых венков? нет, т. е. поэт не обретает экстазов ни в мирской славе, ни в состоянии, ни даже в чем-нибудь вроде похвалы или высокой оценки. Он вполне разумно сказал мне, что лавровый венок носится лишь в те моменты, когда пишешь. Но в ту ночь моя мечта о славе посерела, поскольку я увидел, что лбелый мир? может предложить мне лишь недостаточно экстаза, недостаточно жизни, радости, оттяга, музыки; недостаточно ночи. Я остановился у хибарки, где чувак торговал горячими красными чили в бумажных стаканчиках. Купил немного и съел, прогуливаясь по темным таинственным улочкам. Хорошо бы стать негром, денверским мексиканцем или даже японцем, кем угодно, только не белым, разочарованным самым лучшим в своем собственном лбелом мире?. (А всю жизнь у меня ведь были белые амбиции!) Я проходил мимо темных веранд мексиканских и негритянских домов. Раздавались тихие голоса, да время от времени -- смуглая ножка какой-нибудь таинственной чувственной девчонки. Прошла группа негритянок, и одна, помоложе, отделилась от остальных мамаш, подошла ко мне и сказала: лПривет, Эдди.? Но я чертовски хорошо знал, что мне и близко не повезло быть тем Эдди -- каким-то белым пацаном, который врубался тут в цветных девчонок.
1 2 3 4