Твое здоровье!
Они выпили.
— Клевое вино, — признал Димка, опуская опорожненную посуду на стол. — Ладно, Серега, пойдем покурим.
— Я же не курю, — смущенно улыбнулся Серега
— Зато я курю. Да ладно, пообщаться надо. Они поднялись.
— Ребята, — возник рядом заведующий, — вы бы еще с полчасика поиграли, а?
— Хорошо, — кивнул Димка — Сейчас покурим и начнем. Они вышли на улицу, под навес, и Димка закурил.
— Что, очень в армию хочется? — спросил он, выпуская дым.
— Да ты понимаешь, наверное, для мужчин это необходимый процесс, — ответил задумчиво Серега, — знаешь, как ломка голоса. Чистая физиология.
— Нельзя тебе туда идти, — сказал Димка, тяжело глядя на него.
— Почему?
— Для тебя это слишком будет.
— Да почему? Все служат и ничего…
— Ничего?! Эх, парень, да пойми ты, что вот такой, какой ты есть сейчас, мягкий, вежливый, застенчивые улыбки, «простите, пожалуйста», бабулям место в троллейбусе уступаешь, ты же там и года не протянешь. Там зона, понимаешь? Там — звери, а ты — корм. Ты вон даже слова мне не сказал, хотя кривишься от табачного дыма. Просто вежливенько так переместился на подветренную сторону и все. Ты что, закосить не мог? Родственники или знакомые врачи есть?
— Послушай, Димыч, зачем ты так? Ну сам посуди, как это я, здоровый парень восемнадцати лет, буду косить, как какой-нибудь блатовик, как мажор какой-нибудь. Да непорядочно это все, понимаешь, и как-то грязно. Как будто боюсь я этой армии, как будто прячусь, бегу от нее.
— Все мы чего-то боимся, Серега. Вот ты сейчас боишься, что кто-то подумает, что ты боишься армии, и только поэтому идешь служить. А ты не бойся. Подумай, что для тебя важнее — убить два года неизвестно на что, семьсот тридцать дней гнить и подыхать, как… как хрен его знает кто, или спокойно жить и работать, играть, любить свою Ленку…
— Послушай, Димыч, не надо, — остановил его Серега. — Когда тебе хочется в туалет, ты же не думаешь, как этого избежать. А кроме того, что уже сделаешь?
— Да я не о том, — мотнул головой Димка. — Конечно, что уж поделаешь, если ты такой глупый.
— Дима..
— Я о том, что тебе настрой нужен, а у тебя его нет.
— Димыч, я помню все твои рассказы об армии, но не всем же такая служба достается…
— Дурак. Идеалист. Послушай меня. В армии никогда не бойся своей и чужой крови, никому не верь, опасайся…
— Дима, не надо. Все будет нормально, — Серега полуобнял его за плечи и улыбнулся. — Посмотри лучше, красота какая вокруг. Весна.
— Да что весна?..
— Небо как бархатное, видишь? И дождик какой-то такой, уютный, что ли… А воздух, а ночь… У меня так часто бывает, знаешь, переполняют какие-то ощущения, эмоции, гг слов, чтобы их выразить, не хватает, просто нет таких слов в языке. Тем музыка и хороша, что ею можно выразить все…
— Ладно, — вздохнул Димка, — чего с тобой, солобо-ном, говорить. Сам все увидишь. Пойдем играть, что ли…
К кафе подъехало такси. Серега только глянул:
— Ленка приехала, — и бросился открывать дверцу.
— Привет, — кинулась Сереге на шею стройная красивая девушка.
— Привет.
— Ты меня чувствуешь, да? — спросила она. — Ты же не знал, что я приеду, а стоишь на входе…
— Это я тебя чувствую, — мрачно ответил за Серегу Димка. Серега был слишком занят: он собирал губами с ее лица дождевые капли.
— Ладно, пошли внутрь, — позвал Димка. — Серега, играть надо, не забыл?
После закрытия кафе Серега с Ленкой брели куда-то вдвоем по мокрым пустым улицам.
— Не хочу, чтобы ты уезжал, — сказала она, глядя куда-то в сторону.
— Девочка моя, да я и сам не хочу, — ответил он, нежно прижимая ее к себе. — Но ничего не попишешь.
— Сережа…
— Да ладно! Через два года вернусь как огурчик. А там организуем шикарные встречины, созовем кучу народа, а потом махнем куда-нибудь на юга. Месяца на три.
— Сереженька…
— Ну хорошо, на два.
— Не надо этой бравады, Сережа. Я же вижу, что тебе не до веселья.
Он тяжело вздохнул.
— Это правда. Знаешь, Димке не сказал, ребятам не сказал, а тебе скажу. Паршиво мне. Страшно. Понимаешь, неизвестность всегда страшит, тем более такая. Как подумаю, что два года мне придется жить бок о бок с целой кучей грубых, тупых мужиков… Как оно там будет?.. А-а, да зачем это я…
— Все будет хорошо, вот увидишь, — с тоской в голосе сказала она. — А я тебе часто-часто писать буду. Каждый день. Ладно?
— Договорились, — улыбнулся он. — Только не очень нежно, а то я буду дурно спать ночами.
— Дурашка, — она махнула на него рукой. — В училище своем разобрался?
— Да, сегодня сдал последний экзамен. Можно смело двигать, как говорит Димка, «под знамена герцога Кумбэр-лэндского». А там сама знаешь что: трубы, штандарты, подъемные мосты, зубчатые башни, миннезингеры поют серенады под окнами прекрасных…
— Сереженька… — вдруг всхлипнула она, пряча лицо на его груди.
— Кисунечка моя, — обнял он ее. — Не плачь, не надо. Все будет хорошо.
— Обещай мне, — подняла она на него мокрые, с потекшей тушью, глаза. — Обещай мне, что будешь себя беречь очень-очень, ладно?
— Обещаю, — чмокнул он ее в щеку, — тысячу раз обещаю.
— Честно?
— Честно.
— Честно-честно?
— Честнее не бывает.
Обнявшись, они медленно пошли дальше.
— Что тебе напоминает вечерний город? — вдруг спросил он через несколько минут.
— Телевизор, когда закончилась программа, — усмехнулась она.
— Интересно, — покивал он. — Необычный образ.
— А тебе?
— Мне? А вот ты послушай. Так, знаешь ли, пришла пара-тройка строчек сегодня в голову…
— Давай, — крепче прижалась к нему она.
— Ну, тогда слушай:
На струнах неба пальцы пустоты
Играют тихо, умиротворенно,
И город — словно маленький ребенок
В момент, когда разводятся мосты.
Он разодрал коленки площадей
Об острые осколки магистралей…
Ну, и так далее.
— А дальше?
— Честно говоря, не помню. Да и какая разница, главное, что образ есть. Такой вот инфантильный образ. Такой же инфантильный, как я.
— Каждый из нас в чем-то инфантилен — кто чувствами, кто рассудком, кто физиологией. А образ красивый, — сказала она задумчиво. — Ты очень романтичный человек.
— Скорее я болезненно, патологически сентиментален, — скорчил гримасу он.
— Знаешь, — сказал он, когда они уже стояли у ее дома, — этот дождь — как слезы.
— Слезы?
— Да. Город плачет по мне, Ленка, плачет вместе с тобой.
Часть 1. ПРОДСЛУЖБА
Глава 1
В полку гостило лето. Странное, суматошное, оно выгорело под низким, как потолок танковой башни, небом, словно солдатская хэбэшка, и провоняло кипящим машинным маслом. Лето ни в чем не знало меры — ни в многочисленных учениях, ни в печном жаре рехнувшегося солнца — и даже тепло свое делило между удушающе-горячими днями, подыхающими на раскаленной сковородке плаца, и дрожащими от холода ночами совершенно бестолково. Пыльные потные вояки в парках и на полигонах напоминали формой и содержанием обгоревшие в «буржуйке» поленья, и лениво возились в каждодневной грязи, как разомлевшие на жаре мухи. А у мух наступил очередной демографический взрыв, и они черной жужжащей массой заполнили казармы и склады, и солдаты в столовой пожирали мушиного мяса гораздо больше, чем любого другого. В полку гостило лето. Гостило по ошибке. Просто споткнулось о забор части и неловко плюхнулось в середину жирной горячечно-жаркой тушей. И все, кто оказался в это время внутри, были обречены долгие-долгие недели ползать под давящим бременем его присутствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Они выпили.
— Клевое вино, — признал Димка, опуская опорожненную посуду на стол. — Ладно, Серега, пойдем покурим.
— Я же не курю, — смущенно улыбнулся Серега
— Зато я курю. Да ладно, пообщаться надо. Они поднялись.
— Ребята, — возник рядом заведующий, — вы бы еще с полчасика поиграли, а?
— Хорошо, — кивнул Димка — Сейчас покурим и начнем. Они вышли на улицу, под навес, и Димка закурил.
— Что, очень в армию хочется? — спросил он, выпуская дым.
— Да ты понимаешь, наверное, для мужчин это необходимый процесс, — ответил задумчиво Серега, — знаешь, как ломка голоса. Чистая физиология.
— Нельзя тебе туда идти, — сказал Димка, тяжело глядя на него.
— Почему?
— Для тебя это слишком будет.
— Да почему? Все служат и ничего…
— Ничего?! Эх, парень, да пойми ты, что вот такой, какой ты есть сейчас, мягкий, вежливый, застенчивые улыбки, «простите, пожалуйста», бабулям место в троллейбусе уступаешь, ты же там и года не протянешь. Там зона, понимаешь? Там — звери, а ты — корм. Ты вон даже слова мне не сказал, хотя кривишься от табачного дыма. Просто вежливенько так переместился на подветренную сторону и все. Ты что, закосить не мог? Родственники или знакомые врачи есть?
— Послушай, Димыч, зачем ты так? Ну сам посуди, как это я, здоровый парень восемнадцати лет, буду косить, как какой-нибудь блатовик, как мажор какой-нибудь. Да непорядочно это все, понимаешь, и как-то грязно. Как будто боюсь я этой армии, как будто прячусь, бегу от нее.
— Все мы чего-то боимся, Серега. Вот ты сейчас боишься, что кто-то подумает, что ты боишься армии, и только поэтому идешь служить. А ты не бойся. Подумай, что для тебя важнее — убить два года неизвестно на что, семьсот тридцать дней гнить и подыхать, как… как хрен его знает кто, или спокойно жить и работать, играть, любить свою Ленку…
— Послушай, Димыч, не надо, — остановил его Серега. — Когда тебе хочется в туалет, ты же не думаешь, как этого избежать. А кроме того, что уже сделаешь?
— Да я не о том, — мотнул головой Димка. — Конечно, что уж поделаешь, если ты такой глупый.
— Дима..
— Я о том, что тебе настрой нужен, а у тебя его нет.
— Димыч, я помню все твои рассказы об армии, но не всем же такая служба достается…
— Дурак. Идеалист. Послушай меня. В армии никогда не бойся своей и чужой крови, никому не верь, опасайся…
— Дима, не надо. Все будет нормально, — Серега полуобнял его за плечи и улыбнулся. — Посмотри лучше, красота какая вокруг. Весна.
— Да что весна?..
— Небо как бархатное, видишь? И дождик какой-то такой, уютный, что ли… А воздух, а ночь… У меня так часто бывает, знаешь, переполняют какие-то ощущения, эмоции, гг слов, чтобы их выразить, не хватает, просто нет таких слов в языке. Тем музыка и хороша, что ею можно выразить все…
— Ладно, — вздохнул Димка, — чего с тобой, солобо-ном, говорить. Сам все увидишь. Пойдем играть, что ли…
К кафе подъехало такси. Серега только глянул:
— Ленка приехала, — и бросился открывать дверцу.
— Привет, — кинулась Сереге на шею стройная красивая девушка.
— Привет.
— Ты меня чувствуешь, да? — спросила она. — Ты же не знал, что я приеду, а стоишь на входе…
— Это я тебя чувствую, — мрачно ответил за Серегу Димка. Серега был слишком занят: он собирал губами с ее лица дождевые капли.
— Ладно, пошли внутрь, — позвал Димка. — Серега, играть надо, не забыл?
После закрытия кафе Серега с Ленкой брели куда-то вдвоем по мокрым пустым улицам.
— Не хочу, чтобы ты уезжал, — сказала она, глядя куда-то в сторону.
— Девочка моя, да я и сам не хочу, — ответил он, нежно прижимая ее к себе. — Но ничего не попишешь.
— Сережа…
— Да ладно! Через два года вернусь как огурчик. А там организуем шикарные встречины, созовем кучу народа, а потом махнем куда-нибудь на юга. Месяца на три.
— Сереженька…
— Ну хорошо, на два.
— Не надо этой бравады, Сережа. Я же вижу, что тебе не до веселья.
Он тяжело вздохнул.
— Это правда. Знаешь, Димке не сказал, ребятам не сказал, а тебе скажу. Паршиво мне. Страшно. Понимаешь, неизвестность всегда страшит, тем более такая. Как подумаю, что два года мне придется жить бок о бок с целой кучей грубых, тупых мужиков… Как оно там будет?.. А-а, да зачем это я…
— Все будет хорошо, вот увидишь, — с тоской в голосе сказала она. — А я тебе часто-часто писать буду. Каждый день. Ладно?
— Договорились, — улыбнулся он. — Только не очень нежно, а то я буду дурно спать ночами.
— Дурашка, — она махнула на него рукой. — В училище своем разобрался?
— Да, сегодня сдал последний экзамен. Можно смело двигать, как говорит Димка, «под знамена герцога Кумбэр-лэндского». А там сама знаешь что: трубы, штандарты, подъемные мосты, зубчатые башни, миннезингеры поют серенады под окнами прекрасных…
— Сереженька… — вдруг всхлипнула она, пряча лицо на его груди.
— Кисунечка моя, — обнял он ее. — Не плачь, не надо. Все будет хорошо.
— Обещай мне, — подняла она на него мокрые, с потекшей тушью, глаза. — Обещай мне, что будешь себя беречь очень-очень, ладно?
— Обещаю, — чмокнул он ее в щеку, — тысячу раз обещаю.
— Честно?
— Честно.
— Честно-честно?
— Честнее не бывает.
Обнявшись, они медленно пошли дальше.
— Что тебе напоминает вечерний город? — вдруг спросил он через несколько минут.
— Телевизор, когда закончилась программа, — усмехнулась она.
— Интересно, — покивал он. — Необычный образ.
— А тебе?
— Мне? А вот ты послушай. Так, знаешь ли, пришла пара-тройка строчек сегодня в голову…
— Давай, — крепче прижалась к нему она.
— Ну, тогда слушай:
На струнах неба пальцы пустоты
Играют тихо, умиротворенно,
И город — словно маленький ребенок
В момент, когда разводятся мосты.
Он разодрал коленки площадей
Об острые осколки магистралей…
Ну, и так далее.
— А дальше?
— Честно говоря, не помню. Да и какая разница, главное, что образ есть. Такой вот инфантильный образ. Такой же инфантильный, как я.
— Каждый из нас в чем-то инфантилен — кто чувствами, кто рассудком, кто физиологией. А образ красивый, — сказала она задумчиво. — Ты очень романтичный человек.
— Скорее я болезненно, патологически сентиментален, — скорчил гримасу он.
— Знаешь, — сказал он, когда они уже стояли у ее дома, — этот дождь — как слезы.
— Слезы?
— Да. Город плачет по мне, Ленка, плачет вместе с тобой.
Часть 1. ПРОДСЛУЖБА
Глава 1
В полку гостило лето. Странное, суматошное, оно выгорело под низким, как потолок танковой башни, небом, словно солдатская хэбэшка, и провоняло кипящим машинным маслом. Лето ни в чем не знало меры — ни в многочисленных учениях, ни в печном жаре рехнувшегося солнца — и даже тепло свое делило между удушающе-горячими днями, подыхающими на раскаленной сковородке плаца, и дрожащими от холода ночами совершенно бестолково. Пыльные потные вояки в парках и на полигонах напоминали формой и содержанием обгоревшие в «буржуйке» поленья, и лениво возились в каждодневной грязи, как разомлевшие на жаре мухи. А у мух наступил очередной демографический взрыв, и они черной жужжащей массой заполнили казармы и склады, и солдаты в столовой пожирали мушиного мяса гораздо больше, чем любого другого. В полку гостило лето. Гостило по ошибке. Просто споткнулось о забор части и неловко плюхнулось в середину жирной горячечно-жаркой тушей. И все, кто оказался в это время внутри, были обречены долгие-долгие недели ползать под давящим бременем его присутствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111