Сначала эти советы кажутся нам несколько наивными, но будущее показало, что они могут пригодиться.
Палубы и переходы гудят: устраиваются пассажиры, – а их свыше тысячи, – укладывается багаж. В первые минуты трудно разобраться в том, что происходит на судне, – проходы заставлены чемоданами всех размеров, цветов, фасонов.
Но вот два крепыша – морские буксиры (как ни велики они, но их пятнадцатиметровые трубы едва достают до первой палубы «Иль де Франса»), поднатужившись, потянули белоснежную громадину водоизмещением в сорок четыре тысячи тонн на простор океанской волны. Пассажиры на корме прощаются с друзьями, родственниками. С берега кому-то долго машут белыми платочками четыре монахини в черном. Ветер треплет их одежду, и кажется, сидят на причале четыре большущие вороны. Кружатся в синем воздухе чайки. Они еще долго будут лететь с нами – вестники земли, а потом и они отстанут.
Скрылся, растаял в предвечерней дымке Гавр. Стало прохладнее. Послышались мелодичные звуки гонга, призывающие пассажиров к обеду. В большой светлой столовой на четыреста мест мы сидим вместе с американским коммерсантом мистером Скаром и его женой. Мистеру Скару лет сорок, жене, видимо, лет тридцать. Супруги под стать друг другу: худые, высокие. Стоит мистеру Скару повернуть голову с намерением подозвать кого-нибудь из обслуживающего персонала, как к нему моментально подбегает официант.
– Необыкновенное преимущество роста, – улыбаясь, объясняет он. – Я вижу вас из самого дальнего угла зала.
Скары из Бостона. Это первые американцы на нашем пути, и нам интересно их отношение к поездке советских журналистов.
– Вери гуд! – вступает в разговор с нами мистер Скар. – Я давно мечтал сидеть за одним столом с советским человеком.
Мы отвечаем, что с охотой едем в Соединенные Штаты, потому что советские люди всегда испытывали дружеские чувства к американцам.
– Я полагаю так, – продолжает наш сосед, – если парни беседуют друг с другом спокойно, они успевают подумать, о чем говорят; если же, – американец выразительно щелкает пальцами, – парни спешат стрелять, можно не разобрать, в кого стреляешь, а главное – зачем!
Первый обед заканчивается поздно. Пассажиры знакомятся и не спешат покидать столики. На палубе «Иль де Франса» тоже многолюдно. Тихий вечер с ярко горящей алой зарей, зеленая ширь океана настраивают пассажиров на спокойный и даже лирический лад. Широкая и просторная палуба (длина «Иль де Франса» около четверти километра) напоминает улицу или, скорее, бульвар. Гуляет по палубе народ степенно, потому что в большинстве своем едут на пакетботе люди солидные и, конечно, обеспеченные. Особенно в первом классе – его палуба отгорожена от всех остальных классов. Пассажиром здесь может быть только совсем богатый человек.
Те, кто постарше, устраиваются в удобных шезлонгах, кто-то начал партию шахмат, но большинство режется в карты, которые, как нам показалось, куда более популярны на Западе, чем шахматы.
К нашей семерке подходят попутчики.
– Первая скрипка нью-йоркского оркестра, – представляется веселый, общительный мужчина небольшого роста, с покатым дынеобразным животиком под плотным серым свитером.
– Первый гобой того же оркестра, – вступает еще один, несколько мрачноватый на вид мистер.
Оба прежде всего сообщают нам, что в репертуаре их оркестра произведения Шостаковича, Хачатуряна, Прокофьева.
– Очень хочется поехать в Москву, – мечтательно тянет «первый гобой».
– О да! – поддерживает его «первая скрипка».
Между тем уже совсем темнеет, и мы вместе со всеми спускаемся в салон. Он декорирован в каком-то путаном стиле. Зеркальные стены расписаны в ярко-красный и золотой тона на старинные темы, зато ступеньки лестницы, которая ведет на второй этаж салона, вполне современны. Они сделаны из толстого небьющегося авиационного стекла и подсвечены изнутри.
Играет маленький джаз-оркестр. Десятки глаз посматривают в нашу сторону: «А умеют и, главное, решатся ли русские танцевать?» Еще не многие, видно, знают, что мы – советские журналисты. Во время танца у Валентина Бережкова происходит с партнершей следующий разговор:
– Вы из какой страны?
– А вы как думаете? – спрашивает, в свою очередь, Бережков по-английски.
– Из Англии?
– Нет, не угадали, – отвечает он девушке уже по-французски.
– Из Франции? – Теперь американка ведет себя несколько нерешительно.
– Нет, – произносит Валентин по-немецки, – берите восточнее, даже восточнее Германии.
– А что же там восточнее? – Девушка в затруднении.
– Советский Союз! – отвечает ей наш товарищ.
– Советский Союз? – Американка искренне удивлена. – Как же вам удалось оттуда вырваться?
Сейчас, конечно, Дженни Уиткер – детский врач по профессии – улыбнется, если ей придется прочитать эти строчки, но она-то и была партнершей Валентина Бережкова.
Отчего это? Как могло случиться, что современная молодая девушка, человек образованный, много повидавший, имеет такое смутное представление о великой стране, земли которой занимают одну шестую часть суши?
Дженни смутилась и долго извинялась, когда мы еще раз встретились с ней.
– У нас много пишут, что вы не как все люди, – говорила она в свое оправдание. – А вы совершенно как все люди, вот я и перепутала…
Когда рассказ о поездке вступит в свою «решающую фазу», то есть когда речь будет идти собственно об Америке, еще не раз и, конечно, более обстоятельно я постараюсь объяснить причину подобных диалогов и подобной «путаницы». Но сейчас мы на борту «Иль де Франса». Пассажиры то и дело подходят к карте, на которой флажками отмечается суточный пробег корабля. Он идет ходко – его скорость свыше тридцати пяти километров в час. Но океан велик, и только за шесть дней пути можно добраться по нему из Франции в Америку.
Как только кончается ужин, пассажиры, повинуясь дорожной привычке коротать время, спешат в салон на звуки грустных песенок джаза. О многих пассажирах мы уже кое-что знаем. Вон там в уголке поблескивает своими похожими на спелую черешню глазами маленькая Флоренс. Она едет в Америку к своему жениху, с которым познакомилась весной прошлого года. Жених ее занимается перепродажей подержанных автомобилей. Он привозил в Париж несколько старых «шевроле».
Всю дорогу Флоренс ходит грустная, почти ни с кем не разговаривает и не танцует.
Я спросил у нее:
– Тяжело покидать родной дом, Флоренс?
Она согласилась.
– Нас шесть сестер. Всем все равно не устроиться в Париже. А он ухаживал за мной, и у него есть небольшое дело в Филадельфии. Сестры завидовали мне и говорили, что я фантазерка – ищу себе принца. – Флоренс опустила свои блестящие глаза. – Вот я решилась. Сестры собрали мне немного денег на обратную дорогу, вдруг что-нибудь случится, и я поехала.
Девушка крепче прижала к руке черную замшевую сумочку. Виктор Полторацкий шутит:
– Ничего, ничего, – жених не должен обижаться.
Соседка Флоренс по каюте, коротко стриженная американка Мэг, отвечает не то Флоренс, не то Полторацкому:
– Хорошие парни есть всюду, но главное «биг мен» – большой человек, – и она жестом показывает пачку денег.
У Флоренс свои мысли, у Мэг свои. А чуть дальше на кругу беззаботно танцуют две девочки-близнецы. Им лет по пятнадцати. Обе в белых вечерних платьях, с дорогими украшениями на руках и шее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32