Они ему писали и часто делали подарки, эти Франкенбергеры, они благородные люди. Возьми венский адрес Франкенбергера, это твой дядя. Может быть...»
Она замолчала. Смертельно больная женщина сунула записку под подушку, поцеловала своего сына в лоб и тихо закрыла дверь. Адольф долго не спал этой ночью, а на следующее утро его друг Кубичек потащил тяжелый чемодан на вокзал.
Через три месяца Гитлер вернулся в Линц, бледный, изможденный, со впалыми глазами. «Она неизлечима», — сказал ему домашний врач, еврей, д-р Блох, и услышал от юноши сердитый ответ: «Что это значит? Не то, что болезнь неизлечима, а лишь то, что врачи не умеют ее лечить». Подавленный сын засучил рукава и сварил для матери ее любимые блюда. За три дня до Рождества 1907 года его мать умерла в возрасте 47 лет, и в день накануне сочельника маленький траурный кортеж двинулся по узким улочкам, покрытым туманом с Дуная. Восемнадцатилетний сын шел за гробом в длинном черном зимнем пальто, держа в одной руке цилиндр, а другой вел за руку 11-летнюю сестру Паулу. За свою сорокалетнюю врачебную практику д-р Блох никогда не видел молодого человека, настолько сломленного страданием и горем. В долгой тишине Святой ночи одинокий человек ходил по улицам Линца до тех пор, пока не забрезжил рассвет.
Глава 2
Венский бомж
Незадолго до того как Гитлеру пришлось ухаживать за своей умирающей матерью, он провалился в Вене на экзамене при попытке поступить во Всеобщую художественную школу. Его не приняли, и это подействовало на него как гром с ясного неба. Он покинул роскошное здание на Шиллерплац в полном отчаянии. В провинции он был лучшим художником в своем классе, а здесь Вена, двухмиллионный город. Большие надежды не сбылись. Целый день он боролся сам с собой: воспользоваться ли письмом, которое мать сунула ему при расставании под подушку? Наконец он решился: пусть он тоже будет евреем и с этой стороны ему должны помочь в великой нужде.
«Wien Opernhaus» by A. Hitler
Он пошел на еврейское кладбище Вены в поисках могилы, но нашел несколько надгробных камней с фамилией «Франкенбергер», а рядом другие, с фамилией «Гитлер». Потом он купил почтовую открытку с видом венской синагоги и нарисовал с нее акварель, которая хорошо получилась. На следующий день он приобрел лапсердак и направился через ухоженный сад к вилле Франкенбергера в венском пригороде Хитцинг. Ему открыла дверь девушка, которая провела его в салон. Ступая по большому ковру, он подошел к креслу в углу и положил на него пачку своих рисунков, акварель с изображением синагоги — сверху. На стене висели портреты предков. Он смотрел на них: такой же, несколько великоватый и слегка изогнутый нос, что и у него, а также у его сводного брата Алоиза и сводной сестры Анжелы, которые родились от другой матери. И тут вошел Франкенбергер, мужчина лет шестидесяти, ухоженный и упитанный. «У него такой же большой нос, — отметил про себя молодой Гитлер, — фамильный признак». Это придавало ему храбрости. Он представился и быстро изложил, что ему нужно:
«Ваша семья, Ваш уважаемый отец, Ваш дед так много сделали для моего старика, да смилостивится над ним Бог. Помогите мне, его сыну, которые теперь один во всем мире. Я не прошу денег. Помогите мне поступить в академию. Ведь Вы так могущественны».
Старый Франкенбергер отложил сигару и прошелся по комнате.
«Послушайте, юный друг, — начал он. — То, что мы платили за Вашего отца, это верно. Но никто не может сказать, что он происходит от нас. Говорят о моем отце. Но кто скажет, что это в самом деле был он? Разве что Ваша бабушка, но не будем говорить о ней».
Он помахал рукой в воздухе, а молодой Гитлер стоял с открытым ртом.
«Послушайте, — снова заговорил Франкенбергер. — Я не меценат, я в этом не разбираюсь. Но, знаете, у нас в Вене есть столовая для наших стариков. Не хотите ли там работать?»
Гитлер взял свою папку, кивнул головой и вышел, не сказав ни слова. Он выбежал на улицу, потом остановился, достал акварель с синагогой, разорвал ее и выбросил клочки за изгородь. Он побежал дальше, снова остановился, сорвал с себя черный лапсердак, вернулся и выбросил его вслед за клочками картины. Он повис на кусте, на котором цвели красные розы.
«Я вышлю их обратно в пустыню! — угрожающе прокричал он на нижнебаварском наречии и потряс кулаком. — Пусть уходят туда, откуда пришли. Я вышлю их в пустыню, всех!»
«Der F?hrer» by Heinrich Knirr, 1937
Двое прохожих остановились и удивленно взглянули на него. Юноша побежал дальше. Фалды его сюртука развевались по ветру. Он обойдется без чужой помощи. Он будет заниматься и следующей осенью сдаст экзамен. Но помощь все-таки требовалась, и она пришла от домовладелицы из Линца: ее мать знала в венской Школе художественных ремесел профессора Альфреда Роллера, а тот знал скульптора Панхольцера. Последний был готов помочь молодому дарованию подготовиться к экзаменам в 1908 году.
Гитлер хотел перетащить за собой в Вену своего друга Кубичека. Почему этот талант должен хиреть в Линце? Почему Густль не занимается музыкой? Впервые Гитлер испробовал свое ораторское искусство, свою силу убеждения на отце Кубичека, который надеялся, что его единственный сын унаследует его созданную с таким трудом обойную фабрику. Призвание музыканта, блестящая карьера дирижера или ранняя смерть от туберкулеза, профессиональной болезни обойщиков, — Гитлер использовал все аргументы, и в 1908 году он был в Вене уже не один: он провел своего приехавшего друга с вокзала на Штумпергассе и на заднем дворе дома № 29 разделил узкую комнатку, которую он снимал у чешки, вдовы Закрейс, с другом, который должен был изучать в Вене музыку. Комната и весь дом пахли керосином.
На следующее утро Кубичек пошел в консерваторию, когда Гитлер еще спал. В полдень он разбудил своего все еще спящего друга и сказал, что выдержал экзамен. Кубичек учился прилежно, с успехом и вскоре к тому же стал зарабатывать, давая уроки музыки девицам из богатых семейств.
Молодой Гитлер в то же время все более неохотно брал уроки у скульптора Панхольцера. Его грызли сомнения. Кем был его отец? А бабушка? Действительно ли она, когда ей было за сорок, отдалась девятнадцатилетнему сыну хозяина, этого Франкенбергера? Какой позор это «соблазнение сотен тысяч девушек кривоногими, отвратными еврейскими ублюдками».
Его продолжала привлекать опера, хотя денег хватало только на стоячие места. Он не пропускал ни одной оперы Вагнера после того, как прочел, что Вагнер однажды признался во время прогулки философу Ницше: его отчим, актер, еврей Людвиг Гейер — его настоящий отец. Значит, и он, создатель нордического мифа! Как и Вагнер, Гитлер тоже будет бороться с еврейским началом в себе и преодолеет его. Могила Вагнера в Байрейт и позже оставались для Гитлера местом паломничества. А его будущий главный идеолог Розенберг, сын еврея, иммигрировавшего в Швецию, превратится в Прибалтике в арийца и будет торжественно вещать:
«Байрейт — это завершение арийской мистерии. Суть всего искусства Запада раскрылась у Рихарда Вагнера: нордическая красота, глубочайшее чувство природы, героическая честь и откровенность».
В этом направлении шли поиски повсюду потерпевшего крах и часто голодавшего юноши Адольфа Гитлера. И он теперь хотел «после героической жизни войти в Валгаллу» и над своей кроватью повесил красиво написанное им изречение:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Она замолчала. Смертельно больная женщина сунула записку под подушку, поцеловала своего сына в лоб и тихо закрыла дверь. Адольф долго не спал этой ночью, а на следующее утро его друг Кубичек потащил тяжелый чемодан на вокзал.
Через три месяца Гитлер вернулся в Линц, бледный, изможденный, со впалыми глазами. «Она неизлечима», — сказал ему домашний врач, еврей, д-р Блох, и услышал от юноши сердитый ответ: «Что это значит? Не то, что болезнь неизлечима, а лишь то, что врачи не умеют ее лечить». Подавленный сын засучил рукава и сварил для матери ее любимые блюда. За три дня до Рождества 1907 года его мать умерла в возрасте 47 лет, и в день накануне сочельника маленький траурный кортеж двинулся по узким улочкам, покрытым туманом с Дуная. Восемнадцатилетний сын шел за гробом в длинном черном зимнем пальто, держа в одной руке цилиндр, а другой вел за руку 11-летнюю сестру Паулу. За свою сорокалетнюю врачебную практику д-р Блох никогда не видел молодого человека, настолько сломленного страданием и горем. В долгой тишине Святой ночи одинокий человек ходил по улицам Линца до тех пор, пока не забрезжил рассвет.
Глава 2
Венский бомж
Незадолго до того как Гитлеру пришлось ухаживать за своей умирающей матерью, он провалился в Вене на экзамене при попытке поступить во Всеобщую художественную школу. Его не приняли, и это подействовало на него как гром с ясного неба. Он покинул роскошное здание на Шиллерплац в полном отчаянии. В провинции он был лучшим художником в своем классе, а здесь Вена, двухмиллионный город. Большие надежды не сбылись. Целый день он боролся сам с собой: воспользоваться ли письмом, которое мать сунула ему при расставании под подушку? Наконец он решился: пусть он тоже будет евреем и с этой стороны ему должны помочь в великой нужде.
«Wien Opernhaus» by A. Hitler
Он пошел на еврейское кладбище Вены в поисках могилы, но нашел несколько надгробных камней с фамилией «Франкенбергер», а рядом другие, с фамилией «Гитлер». Потом он купил почтовую открытку с видом венской синагоги и нарисовал с нее акварель, которая хорошо получилась. На следующий день он приобрел лапсердак и направился через ухоженный сад к вилле Франкенбергера в венском пригороде Хитцинг. Ему открыла дверь девушка, которая провела его в салон. Ступая по большому ковру, он подошел к креслу в углу и положил на него пачку своих рисунков, акварель с изображением синагоги — сверху. На стене висели портреты предков. Он смотрел на них: такой же, несколько великоватый и слегка изогнутый нос, что и у него, а также у его сводного брата Алоиза и сводной сестры Анжелы, которые родились от другой матери. И тут вошел Франкенбергер, мужчина лет шестидесяти, ухоженный и упитанный. «У него такой же большой нос, — отметил про себя молодой Гитлер, — фамильный признак». Это придавало ему храбрости. Он представился и быстро изложил, что ему нужно:
«Ваша семья, Ваш уважаемый отец, Ваш дед так много сделали для моего старика, да смилостивится над ним Бог. Помогите мне, его сыну, которые теперь один во всем мире. Я не прошу денег. Помогите мне поступить в академию. Ведь Вы так могущественны».
Старый Франкенбергер отложил сигару и прошелся по комнате.
«Послушайте, юный друг, — начал он. — То, что мы платили за Вашего отца, это верно. Но никто не может сказать, что он происходит от нас. Говорят о моем отце. Но кто скажет, что это в самом деле был он? Разве что Ваша бабушка, но не будем говорить о ней».
Он помахал рукой в воздухе, а молодой Гитлер стоял с открытым ртом.
«Послушайте, — снова заговорил Франкенбергер. — Я не меценат, я в этом не разбираюсь. Но, знаете, у нас в Вене есть столовая для наших стариков. Не хотите ли там работать?»
Гитлер взял свою папку, кивнул головой и вышел, не сказав ни слова. Он выбежал на улицу, потом остановился, достал акварель с синагогой, разорвал ее и выбросил клочки за изгородь. Он побежал дальше, снова остановился, сорвал с себя черный лапсердак, вернулся и выбросил его вслед за клочками картины. Он повис на кусте, на котором цвели красные розы.
«Я вышлю их обратно в пустыню! — угрожающе прокричал он на нижнебаварском наречии и потряс кулаком. — Пусть уходят туда, откуда пришли. Я вышлю их в пустыню, всех!»
«Der F?hrer» by Heinrich Knirr, 1937
Двое прохожих остановились и удивленно взглянули на него. Юноша побежал дальше. Фалды его сюртука развевались по ветру. Он обойдется без чужой помощи. Он будет заниматься и следующей осенью сдаст экзамен. Но помощь все-таки требовалась, и она пришла от домовладелицы из Линца: ее мать знала в венской Школе художественных ремесел профессора Альфреда Роллера, а тот знал скульптора Панхольцера. Последний был готов помочь молодому дарованию подготовиться к экзаменам в 1908 году.
Гитлер хотел перетащить за собой в Вену своего друга Кубичека. Почему этот талант должен хиреть в Линце? Почему Густль не занимается музыкой? Впервые Гитлер испробовал свое ораторское искусство, свою силу убеждения на отце Кубичека, который надеялся, что его единственный сын унаследует его созданную с таким трудом обойную фабрику. Призвание музыканта, блестящая карьера дирижера или ранняя смерть от туберкулеза, профессиональной болезни обойщиков, — Гитлер использовал все аргументы, и в 1908 году он был в Вене уже не один: он провел своего приехавшего друга с вокзала на Штумпергассе и на заднем дворе дома № 29 разделил узкую комнатку, которую он снимал у чешки, вдовы Закрейс, с другом, который должен был изучать в Вене музыку. Комната и весь дом пахли керосином.
На следующее утро Кубичек пошел в консерваторию, когда Гитлер еще спал. В полдень он разбудил своего все еще спящего друга и сказал, что выдержал экзамен. Кубичек учился прилежно, с успехом и вскоре к тому же стал зарабатывать, давая уроки музыки девицам из богатых семейств.
Молодой Гитлер в то же время все более неохотно брал уроки у скульптора Панхольцера. Его грызли сомнения. Кем был его отец? А бабушка? Действительно ли она, когда ей было за сорок, отдалась девятнадцатилетнему сыну хозяина, этого Франкенбергера? Какой позор это «соблазнение сотен тысяч девушек кривоногими, отвратными еврейскими ублюдками».
Его продолжала привлекать опера, хотя денег хватало только на стоячие места. Он не пропускал ни одной оперы Вагнера после того, как прочел, что Вагнер однажды признался во время прогулки философу Ницше: его отчим, актер, еврей Людвиг Гейер — его настоящий отец. Значит, и он, создатель нордического мифа! Как и Вагнер, Гитлер тоже будет бороться с еврейским началом в себе и преодолеет его. Могила Вагнера в Байрейт и позже оставались для Гитлера местом паломничества. А его будущий главный идеолог Розенберг, сын еврея, иммигрировавшего в Швецию, превратится в Прибалтике в арийца и будет торжественно вещать:
«Байрейт — это завершение арийской мистерии. Суть всего искусства Запада раскрылась у Рихарда Вагнера: нордическая красота, глубочайшее чувство природы, героическая честь и откровенность».
В этом направлении шли поиски повсюду потерпевшего крах и часто голодавшего юноши Адольфа Гитлера. И он теперь хотел «после героической жизни войти в Валгаллу» и над своей кроватью повесил красиво написанное им изречение:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47