ни раз тут покупал 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Генерал фон Дрейлинг останавливается, одышливый и грузный, но подтянутый по всей форме. Глаза его белы от бешенства; на углах губ – пузырьки пены. Он дрожит от ярости и кричит по-русски:
– М-мерзавцы! Я прикажу немецким солдатам бить вас кулаками, прикладами, ногами – чем попало и по чему попало. Вы так подло виноваты, что не заслуживаете ни малейшего снисхождения. Вы не военнопленные, а… большевики. Вы свиньи, свиньи, свиньи!..
Он задохнулся и с трудом перевел дух.
– Что было бы, если бы кому-нибудь из вас удалось бежать! Я не хочу об этом думать. Но не убежит ни один! Ни один! Таких, как вы, я бил раньше по зубам. Вы все…
– Дрейлинг! – прозвучал спокойный голос Карбышева. – Зачем вы врете? «Таких» вы никогда не били…
Комендант сделал непроизвольное движение, какое делает слепой человек, с ходу наткнувшись на препятствие, – отпрянул и метнулся в сторону. Багровое лицо его зажглось огнем стыда.
– Взять его! – прокричал он. – В карцер!..
Через сутки две партии военнопленных, имевших отношение к делу о неудавшемся побеге, были выведены из лагеря Хамельбург на станцию того же названия, километрах в четырех от города, посажены в товарный поезд и отправлены в Дахау.
* * *
История с предупрежденным побегом резко изменила лагерный режим в Хамельбурге. Репрессии опрокинулись на заключенных, придавили их, сковали железной системой принуждений. Пленных перевели из больших в маленькие комнаты. Где прежде размещалось два-три человека, там теперь ютились пять-шесть. Отобрали одеяла. Неимоверно участились общие проверки. Они происходили теперь не реже трех раз в сутки и сопровождались бессмысленно-утомительными церемониями, вроде предъявления каждым заключенным своего номера и записывания его в особую книгу. На проверке производился еще и устный пересчет, не один раз, а по крайней мере четыре или пять. Кроме того, дважды или трижды в неделю делались повальные обыски. Пленных выводили на плац, выстраивали в две шеренги и обыскивали. Одновременно такая же работа шла в бараке – искали в подушках, матрацах, в стенах и под полом. Все это тянулось часами. Наконец: «Wegtreten in die Bl?cke!». Отобрали подушки. Заключенные стали спать, положив под голову сабо. Режим с каждым днем делался все тяжелее и тяжелее. Но общая масса пленных держалась стойко. Не сомневались, что рано или поздно безобразие кончится. Отлично знали также и то, чем оно кончится. Передавали друг другу слова Карбышева о неудавшемся побеге:
– Собственно, что замышлялось? Хотели выскочить из вагона железнодорожного поезда, который полным ходом мчался под откос. Это и был побег.
* * *
Линтварев был похож на охотничью собаку, потерявшую след: растерян, жалок и без толку тыкался туда и сюда. Бойкот, объявленный ему судом чести, действовал на него странно. С одной стороны, Линтварев жестоко терзался позорной исключительностью своего положения: спросишь – не ответят; протянешь руку – отвернутся. С другой – чрезвычайно болезненно ощущал, как прямое следствие бойкота, свою совершенную беспомощность в борьбе за жизнь. Бороться за жизнь в этом проклятом лагере можно было только дружно, проталкивая подходящего человечка в повара или по-товарищески пристраиваясь к кухонному котлу. Борьба за повара, борьба за кухню – это и есть борьба за жизнь, ибо непрерывно снижавшийся паек был явным образом рассчитан на физическое уничтожение пленных. Перспектива одинокого угасания ужасала Линтварева. Была еще и третья сторона в этом печальном деле: Линтварева окружало множество соблазнов. Полковник Заммель объявил о формировании из советских военнопленных каких-то «отрядов» и о возможности для желающих вступить в какую-то «трудовую партию». Линтварев понимал, в чем настоящий смысл этих мероприятий, и не делал в желательном для Заммеля направлении никаких шагов. Но вместе с тем он ясно видел, как люди, записавшиеся в «отряды» или вступавшие в «партию», сразу начинали получать пищу из особого, улучшенного, котла, обмениваться приветствиями с офицерами и курить сигареты с золотым пояском. Стоило этим людям немножечко сойти с прямого пути, как тут же разрешался для них кризис страдальческого существования в лагере. Буря тревожных колебаний свирепствовала в душе Линтварева. Он хотел быть честным. Но не хотел умирать с голода. Бойкот чем-то удерживал его от гибельных решений, – вероятно, надеждой на возвращение к товарищескому общению; чем-то толкал на окончательный разрыв с прошлым, – отчаянием, обидой, ночными слезами втихомолку. В конце концов Линтварев пришел к выводу: ни в «отряды», ни в «партию» он, конечно, не пойдет; но если возникнет какая-нибудь другая «приличная» возможность улучшить жизнь, тогда… тогда он посмотрит. Такая возможность возникла.
* * *
Летом в лагерь приехал майор с академическим значком на серо-зеленом кителе и сразу повел с пленными разговоры об организации в лагере «комиссии по составлению истории операций Красной Армии в текущей войне». Одним из первых был вызван майором для беседы Линтварев.
– Я прошу вас иметь в виду, – говорил майор, – цель составления «истории» чисто научная. Никакой другой цели нет. Вы можете писать свою часть этого коллективного произведения в том именно плане, который с авторской точки зрения представляется вам наиболее желательным. В этом смысле вы можете чувствовать себя совершенно свободно…
Высказавшись таким образом, он внимательно оглядел бледную физиономию и худую фигуру пленного. И на розовом лице его возникло движение тайной мысли.
– Я уполномочен также поставить вас в известность, – добавил он, – что авторы задуманного нами сочинения будут получать усиленный паек. Им будут предоставлены отдельные комнаты для работы и спокойного проживания. Наконец, им будет выплачиваться литературный гонорар…
Майор мягко и приятно улыбнулся:
– Не стану уверять, что на этом гонораре может быть построен вполне самостоятельный бюджет, но… Вы любите пиво?
– Люблю, – отвечал Линтварев, глотая неудержимо набегавшую в рот слюну.
– Еще бы! И я люблю! Очень! Кто же не любит пиво? Смешно. Так вот, я беру на себя заботу о том, чтобы в счет гонорара каждый автор получал две кружки пива в неделю. Что вы скажете?
По-видимому, майор отлично знал, что делал, когда приберегал «пивной» аргумент к концу разговора, так как решительно не допускал возможности, чтобы стоявший перед ним бледный и худой человек с тревожно бегавшими смущенными глазами мог не поддаться сокрушительной силе ultimae rationis: пиво.
* * *
Пальцы генерала Дрейлинга судорожно перебирали крашеные волоски на блестящей лысине и быстрыми, нервными движениями выдергивали один волосок за другим. Генерал был в полном смятении. Перед ним лежало письмо графа Бредероде. Вот это письмо:
«Управление генерального инспектора военных инженеров снова обратилось ко мне по поводу находящегося в вашем лагере пленного Карбышева, профессора, генерал-лейтенанта инженерных войск. Я был вынужден задержать решение вопроса, так как рассчитывал на то, что вы выполните мои инструкции в отношении названного пленного, сумеете найти с ним общий язык и убедить его в том, что, если он правильно оценит сложившуюся для него ситуацию и пойдет навстречу нашим желаниям, его ждет хорошее будущее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
 https://sdvk.ru/Firmi/Axor/ 

 плитка каравелла kerama marazzi