— Я?.. — очень естественно удивляется Мушанский. — Вы меня с кем-то путаете.
— Может быть, с Жорой Кротковым? — усмехается Кузьмич. — Супруги Худыш уверены, что вы Кротков.
— Неостроумно, — сухо отрезает Мушанский.
У него заметно портится настроение.
— А разве остроумно отрицать то, что мы уже знаем? — спрашивает Кузьмич. — Вы должны были бы это сразу понять.
— Ничего я не желаю понимать, — с вызовом отвечает Мушанский. — Повторяю, вы меня с кем-то путаете.
— Нет, мы вас ни с кем не путаем, — Кузьмич качает головой. — Вас опознают работники всех московских гостиниц, где вы побывали. А потом мы отвезем вас в Ленинград и Харьков. Там вас тоже опознают, будьте уверены. У вас очень запоминающаяся внешность. И преступления тоже. Особенно последнее.
Я замечаю, как у Мушанского начинают нервно подергиваться уголки рта.
— Да-а, — невозмутимо продолжает Кузьмич. — Последний раз вы пошли на убийство. А потом у вас появился и пистолет.
— Толпа! — со злостью кричит Мушанский. — Толпа может довести личность до крайних мер самозащиты. И тогда личность берется за оружие! Понятно вам это?!
— Ну если каждая личность будет браться за оружие, — говорит Кузьмич, — что получится?
— Я говорю не о каждой личности, — Мушанский презрительно пожимает плечами. — Я говорю о личности с большой буквы.
— Большая буква начинает слово, которое требует уважения, — говорит Кузьмич спокойно. — Имя каждого человека пишется с большой буквы. Но можно лишиться уважения и остаться только с большой буквы.
— Чьего уважения, разрешите узнать? — иронически осведомляется Мушанский.
— Людей. Больше ждать уважение не от кого.
Мушанский пожимает плечами, всем видом своим демонстрируя глубочайшее презрение.
— Ладно, — говорит Кузьмич, — хватит кривляться. Пока что вы вор, Мушанский. Самый обыкновенный вор. И это слово никогда еще не писалось с большой буквы… как и слово «убийца».
— Я не убийца!.. — кричит Мушанский и стучит кулаком по столу.
— Мы еще дойдем до этого эпизода. А пока что вы признаете шесть краж по Москве?
Мушанский резко поправляет:
— Пять!
— Какие же пять вы признаете? — спокойно осведомляется Кузьмич.
Мушанский торопливо перечисляет первые пять краж. Это он «берет на себя». Деться тут некуда, он понимает. Но почему он «не берет» шестую? Конечно, там еще и попытка убийства. Но ведь деться от нее тоже некуда.
Все это, видимо, понимает и Кузьмич.
— А шестая? — спрашивает он.
— Шестой не было, — решительно заявляет Мушанский.
И тут я вспоминаю исчезнувшего жильца того «люкса». Вспоминаю, что мы так и не знаем, что взял в этом «люксе» Мушанский. И вменить ему ту кражу пока невозможно. Но откуда это может знать Мушанский?
— Вы были в той, шестой гостинице, — говорит Кузьмич. — Вас там видели и запомнили. Хорошо запомнили. Вы там впервые решились на убийство.
— Это не убийство!.. Я не хотел убивать!.. — снова кричит Мушанский, и в больших черных глазах его мелькает страх. — Это просто… самозащита, если угодно!.. Я не хотел! Не хотел, понятно вам?!
— Ладно, — говорит Кузьмич. — Всем этим займется следователь. Мне вы скажите только вот что: какие вещи вы взяли в шестой гостинице, в том самом «люксе», где вы напали на женщину? Вы же понимаете, что это вам ничем дополнительно не грозит. Кражей больше, кражей меньше. У вас и так их хватает. К тому же вы уже все равно признались, что в номере-то были. Ведь были?
— Был… — выдавливает из себя Мушанский.
— Что же вы там взяли?
— Ничего не взял.
К моему удивлению, он неожиданно приободряется.
— Ну, ну, — говорит Кузьмич, — я же вам сказал…
— Я превосходнейшим образом понял, что вы мне сказали.
Мушанский разваливается на стуле и просит еще одну сигарету.
Он снова принимается разыгрывать какую-то очередную роль. Момент ему кажется самым подходящим. Еще бы! Мы чего-то не знаем, а вот он знает, и, если ему заблагорассудится, он скажет. А не захочет, так и не скажет. И мы ничего тут поделать не можем.
Кузьмич остается, однако, невозмутимо спокоен.
— Почему же вы говорите неправду? — спрашивает он.
— Я говорю чистейшую правду, — отчеканивает Мушанский таким тоном, будто он никогда еще в жизни не лгал, и ему оскорбительны подозрения.
— Значит, испугались того, что случилось, и, ничего не взяв, поспешили удрать, так, что ли? — снова спрашивает Кузьмич.
— Я? Испугался?
Мушанский дает понять, что ему наносят новое оскорбление. Отвратительно это фиглярство, и я удивляюсь, почему Кузьмич не поставит его на место.
— Тогда почему же вы ничего не взяли? — с непонятным мне терпением продолжает спрашивать Кузьмич.
Что ему надо? Почему он все время кружит вокруг этой кражи? Оставил бы все это следователю, тот наверняка и сам докопается. По лицу Игоря я вижу, что и он не может понять этой настойчивости.
— Почему не взял? — небрежно переспрашивает Мушанский и аккуратно стряхивает пепел сигареты. — Жалкие тряпки, больше ничего не оказалось у этого господина.
Он брезгливо морщится.
— А деньги?
— Денег не было, — отрезает Мушанский и вдруг хлопает себя по лбу: — Ах, нет! Пардон. Запамятовал. Две вещички я там все же прихватил. Две весьма миленькие кофточки.
— И?..
— И скинул Эллочке. — Мушанский снисходительно усмехается.
— Заграничные? — продолжает допытываться Кузьмич.
— Представьте себе, наши.
Неожиданно Кузьмич заканчивает допрос.
— Все, — объявляет он. — Сегодня вы познакомитесь со следователем, который будет вести ваше дело.
— Простите, — учтиво спрашивает Мушанский, — а что с уважаемым Семеном Парфентьевичем?
— Малоуважаемый Семен Парфентьевич арестован, — усмехается Кузьмич. — У него в квартире найдены краденые вещи. Вами, кстати, украденные.
Затем он вызывает конвой, и Мушанского уводят.
После этого Кузьмич некоторое время молчит, утюжа ладонью затылок. Потом закуривает. Он теперь редко курит и как-то опасливо, неохотно.
— Ну так вот, милые мои, — говорит Кузьмич. — Теперь я вам должен кое-что сообщить. Самое время, пожалуй. Вы гражданина Николова помните?
— А как же! — чуть не хором отвечаем мы с Игорем.
Еще бы нам его не помнить. Подозрительно торопливый его отлет в Пензу. А главное, загадочный поступок нашего Кузьмича после звонка в справочную аэропорта, когда он нам объявил, что займется всем этим сам. Как же такое забыть?
Кузьмич, конечно, тоже убежден, что мы прекрасно запомнили этого гражданина Николова, но на всякий случай уточняет:
— Это у него в номере Мушанский ничего не нашел, кроме двух кофточек. Так вот. Во-первых, интересно будет на них взглянуть. Вчера, при обыске у Худыша, мы не знали, что они краденые. Надо это поправить, — он смотрит на Игоря. — Ты, что ли, съездишь? Хотя нет, — перебивает он сам себя. — Тебе неудобно. Ты с Элеонорой встречался… по-другому.
Мы, конечно, с Кузьмичом согласны. Ни мне, ни Игорю ехать с обыском туда нельзя.
— Поедет Денисов, — решает Кузьмич, тут же вызывает по телефону Валю, а нам говорит: — Вы обождите. Разговор будет.
— И еще пусть поедет к Ляле, — напоминаю я. — У нее шкатулка с редчайшими ископаемыми. Помните, с той кражи в гостинице?
Кузьмич кивает в ответ.
Через минуту в кабинет входит Валя Денисов. Он получает от Кузьмича подробную инструкцию, затем тот звонит прокурору, договаривается с ним об ордере на повторный обыск, после чего Валя уходит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83