"сдохни, жаба!" Подерутся немного, водочки выпьют и спать лягут.
Сынок у них родился.
Петр Федорович, пока Клара Борисовна была беременная, сильно переживал, но ничего, все обошлось, хороший мальчик получился. Ножки кривенькие, лобик низенький, глазки выпученные. Не балуется. Молчит. Козюлю из носа достанет, съест и дальше молчит.
Тьфу-тьфу-тьфу.
* * *
В самые горькие минуты своей жизни забывает человек вопросы, которые казались ему такими важными еще вчера, и остаются лишь те из них, на которые все равно однажды придется дать ответ: "Кто ты?", "Где ты?", "Откуда ты?", "Зачем ты?"
И милиция, как базисная и примитивнейшая субстанция бытия, задает всякому, попавшемуся к ней в руки, именно эти простые и важные вопросы.
И человек потрясен: не может он дать ответа! Даже такого ответа, который удовлетворил бы, нет, не вечность, а хотя бы вот эту милицию. "Боже мой! -- думает человек, -- Я никто! Я нигде, ниоткуда и никуда! Я ни для чего! В тюрьму меня! В камеру! И -- по яйцам меня, по почкам, и воды не давать, и поссать меня не выпускать! Ни за что!"
И милиция, даром, что примитивнейшая субстанция, сокровенные эти желания немедленно угадывает и исполняет все до единого. Простыми словами и движениями убеждает она человека в том, в чем не смогли его до того убедить ни Иисус Христос, ни исторический материализм: что червь он и прах под ногами, что винтик он кривой и гвоздик ржавый, и тьфу на него и растереть уже нечего! И по еблищу ему, которое разъел на всем дармовом, незаработанном, незаслуженном и неположенном. И забывает человек гордыню свою вчерашнюю непомерную, и лепечет: "Товарищ сержант..." А товарищ сержант его дубинкой по ребрам и сапогом под жопу. И лязгает дверь, и засыпает тварь дрожащая, права не имеющая.
Да и хуй с ней.
2000
Санкт-Петербург
ст. м. "Проспект Просвещения"
* МЕРЗОСТЬ *
Мерзость
Мерзость появляется постепенно.
Вот раздается звонок в дверь. Мы, сопя, кряхтя и, кашляя, медленно-медленно натягиваем штаны и, шаркая рваными тапками, бредем открывать. Открываем, а там никого нет. Но воняет страшно. Хотя, может быть, это подростки опять в лифте насрали.
Потом звонит телефон. Алло!, кричим мы, алло! А в трубке кто-то чавкает и сморкается.
Тут мы чувствуем, что за окошком как-то нехорошо. Выглядываем -- а там глаз литров на пять. Качается в воздухе и слезы льет по судьбе своей одноглазой. Тыкаем мы в него палочкой, а он хлюп -- и сдувается. И висит на палочке, как пенка от какао. Гадость ужасная.
После этого мы собираемся погладить штаны. А в розетке кто-то сопит и штепсель наружу выпихивает. Получается, что там кто-то живет и на нашем электричестве морду себе наедает. А счетчик, между прочим, крутится.
И вообще, чувствуется, что в доме завелась какая-то мерзость: вот приходим мы с работы -- и наступаем носком в целую лужу соплей. Потом еще замечаем, что окурки в пепельнице кто-то жевал.
Очень нам все это не нравится.
А однажды заходим мы на кухню, а мерзость тут как тут -- уже в мусорном ведре роется: чего бы вкусненького слопать. Но мы ее пока подробно рассматривать не будем, потому что очень уж она противная.
Но в конце-то концов рассмотреть придется, куда денешься.
Поначалу мерзость еще новенькая, вся в свежих соплях, и деловитая как таракан. Все ее усы, щупальца, жвалы, буркалы, присоски и бородавки постоянно движутся сами по себе как попало. И сама мерзость все время копошится, зевает, сморкается, шебуршит, вздыхает и почесывается как Акакий Акакиевич за стаканом чаю, потом какую-нибудь дрянь хватает, лопает, при этом чавкает страшно, носом шмыгает, икает, на пол харкает, кривым ногтем из зуба что-то сгнившее достает, нюхает внимательно и съедает. И опять же -сопли, сопли до колен. И перхоть. Да еще бородавка на носу, тьфу! Прямо всю кухню заблевать хочется. И глазки, все семнадцать штук, бегают -- сразу видно, что опять окурков без спросу нажралась.
Тут смотрим: батюшки-светы! -- а на ней уже детеныши копошатся, штук двадцать. Когда успела? От кого? Детеныши липкие, головастые, пучеглазые, полные колготки насраны, копошатся у мерзости на спине, сейчас свалятся и весь дом козюлями перемажут.
В духовке не горят, в морозильнике не мерзнут и смотрят внимательно: кого бы сожрать.
Но мы еще точно не знаем -- а вдруг эта мерзость не очень вредная? А может, наоборот, полезная? Вдруг, если из нее ведро соплей нацедить и на потолок плеснуть, то вся побелка обвалится, которую туда пятьдесят лет каждый год намазывали? Мы же не пробовали. Или, например, настричь с нее бородавок, на спирту настоять и выпить стакан натощак с похмелья, тогда что получится? Страшно интересно.
Но тут мы заходим на кухню и видим, что бесстыжая мерзость уже влезла с ногами прямо в холодильник и там бутылкой нашего кефира хрустит. И ладно бы ей этот кефир на пользу пошел, так ведь нет! Весь кефир по харе размазался, а мерзость пластмассовую бутылку дожевывает, хотя этих бутылок полное мусорное ведро. А детишки кружком расселись и на родительницу пучатся: ума-разума набираются.
Тут мы понимаем, что если сейчас же эту мерзость не окоротим, завтра она уже сожрет три последних маринованных огурца, которые мы бережем на какой-нибудь черный случай, например, если гости с водкой придут, и делаем вот что: берем швабру, возвращаемся на кухню и тычем мерзости прямо в кожаный мешок, который у нее с брюха свисает. А она как раз этот мешок перед собой разложила и не налюбуется.
Как она завизжит! Как об потолок шмякнется! И оттуда вниз, на мойку, на газплиту, на посуду -- все вдрызг, яишница недоеденная -- в стену, детишек штук семь -- в брызги, и харей своей вонючей прямо в нашу сметану протухшую шмяк! И в ванну за нами ломится, еще гаже, чем прежде. Хорошо, хоть щеколду пока открывать не научилась. А потом уходит обратно к себе на кухню и там нюни развешивает, аж соседи в дверь барабанят. С потолка у них течет, видите ли. Нежные какие.
Может быть зря мы мерзость, шваброй-то. Вдруг ей этот мешок очень сильно нужен? Вдруг она из него икру мечет?
Ладно, нагребем мы по углам трухи побольше, пусть она хоть с ног до головы в ней изваляется, не жалко. И сосиску пусть сожрет, которая еще с Нового Года на блюдечке лежать осталась.
Но так нам до сих пор и не понятно -- вредная эта мерзость или полезная.
Однако вскоре все проясняется. Вот мы видим, как соседская старуха, тоже противная, даром, что без соплей, подкрадывается к нашей двери и сует под нее квитанцию за междугородные переговоры. А мерзость ее изнутри прямо за эту квитанцию сквозь щель всасывает и там за дверью хрупает. Видно не наелась она сосиской. Старушка-то что -- там еды-то на один зуб, и остается от нее один измусоленный тапочек. А квитанция, та ничего -- лежит себе в прихожей. На сто тридцать два рублика сорок семь копеечек. Недешевы нынче переговоры-то.
Старушку кому-нибудь может быть и жалко, но зато мы-то теперь точно знаем, что мерзость -- вредная, и нужно ее немедленно изводить, потому что как-то она не в меру обжилась: обложила все вокруг яйцами, обклеила паутиной, гною по колено из себя надавила и забила всю канализацию. Да еще настроила в углу каких-то пыльных поганок, а в них что-то совсем уже неприятно потрескивает.
Кроме того, недели через три старушкина племянница обязательно хватится, пришлет милицию, а уж если милиция в доме заведется, ту уж точно сроду не вытолкаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
Сынок у них родился.
Петр Федорович, пока Клара Борисовна была беременная, сильно переживал, но ничего, все обошлось, хороший мальчик получился. Ножки кривенькие, лобик низенький, глазки выпученные. Не балуется. Молчит. Козюлю из носа достанет, съест и дальше молчит.
Тьфу-тьфу-тьфу.
* * *
В самые горькие минуты своей жизни забывает человек вопросы, которые казались ему такими важными еще вчера, и остаются лишь те из них, на которые все равно однажды придется дать ответ: "Кто ты?", "Где ты?", "Откуда ты?", "Зачем ты?"
И милиция, как базисная и примитивнейшая субстанция бытия, задает всякому, попавшемуся к ней в руки, именно эти простые и важные вопросы.
И человек потрясен: не может он дать ответа! Даже такого ответа, который удовлетворил бы, нет, не вечность, а хотя бы вот эту милицию. "Боже мой! -- думает человек, -- Я никто! Я нигде, ниоткуда и никуда! Я ни для чего! В тюрьму меня! В камеру! И -- по яйцам меня, по почкам, и воды не давать, и поссать меня не выпускать! Ни за что!"
И милиция, даром, что примитивнейшая субстанция, сокровенные эти желания немедленно угадывает и исполняет все до единого. Простыми словами и движениями убеждает она человека в том, в чем не смогли его до того убедить ни Иисус Христос, ни исторический материализм: что червь он и прах под ногами, что винтик он кривой и гвоздик ржавый, и тьфу на него и растереть уже нечего! И по еблищу ему, которое разъел на всем дармовом, незаработанном, незаслуженном и неположенном. И забывает человек гордыню свою вчерашнюю непомерную, и лепечет: "Товарищ сержант..." А товарищ сержант его дубинкой по ребрам и сапогом под жопу. И лязгает дверь, и засыпает тварь дрожащая, права не имеющая.
Да и хуй с ней.
2000
Санкт-Петербург
ст. м. "Проспект Просвещения"
* МЕРЗОСТЬ *
Мерзость
Мерзость появляется постепенно.
Вот раздается звонок в дверь. Мы, сопя, кряхтя и, кашляя, медленно-медленно натягиваем штаны и, шаркая рваными тапками, бредем открывать. Открываем, а там никого нет. Но воняет страшно. Хотя, может быть, это подростки опять в лифте насрали.
Потом звонит телефон. Алло!, кричим мы, алло! А в трубке кто-то чавкает и сморкается.
Тут мы чувствуем, что за окошком как-то нехорошо. Выглядываем -- а там глаз литров на пять. Качается в воздухе и слезы льет по судьбе своей одноглазой. Тыкаем мы в него палочкой, а он хлюп -- и сдувается. И висит на палочке, как пенка от какао. Гадость ужасная.
После этого мы собираемся погладить штаны. А в розетке кто-то сопит и штепсель наружу выпихивает. Получается, что там кто-то живет и на нашем электричестве морду себе наедает. А счетчик, между прочим, крутится.
И вообще, чувствуется, что в доме завелась какая-то мерзость: вот приходим мы с работы -- и наступаем носком в целую лужу соплей. Потом еще замечаем, что окурки в пепельнице кто-то жевал.
Очень нам все это не нравится.
А однажды заходим мы на кухню, а мерзость тут как тут -- уже в мусорном ведре роется: чего бы вкусненького слопать. Но мы ее пока подробно рассматривать не будем, потому что очень уж она противная.
Но в конце-то концов рассмотреть придется, куда денешься.
Поначалу мерзость еще новенькая, вся в свежих соплях, и деловитая как таракан. Все ее усы, щупальца, жвалы, буркалы, присоски и бородавки постоянно движутся сами по себе как попало. И сама мерзость все время копошится, зевает, сморкается, шебуршит, вздыхает и почесывается как Акакий Акакиевич за стаканом чаю, потом какую-нибудь дрянь хватает, лопает, при этом чавкает страшно, носом шмыгает, икает, на пол харкает, кривым ногтем из зуба что-то сгнившее достает, нюхает внимательно и съедает. И опять же -сопли, сопли до колен. И перхоть. Да еще бородавка на носу, тьфу! Прямо всю кухню заблевать хочется. И глазки, все семнадцать штук, бегают -- сразу видно, что опять окурков без спросу нажралась.
Тут смотрим: батюшки-светы! -- а на ней уже детеныши копошатся, штук двадцать. Когда успела? От кого? Детеныши липкие, головастые, пучеглазые, полные колготки насраны, копошатся у мерзости на спине, сейчас свалятся и весь дом козюлями перемажут.
В духовке не горят, в морозильнике не мерзнут и смотрят внимательно: кого бы сожрать.
Но мы еще точно не знаем -- а вдруг эта мерзость не очень вредная? А может, наоборот, полезная? Вдруг, если из нее ведро соплей нацедить и на потолок плеснуть, то вся побелка обвалится, которую туда пятьдесят лет каждый год намазывали? Мы же не пробовали. Или, например, настричь с нее бородавок, на спирту настоять и выпить стакан натощак с похмелья, тогда что получится? Страшно интересно.
Но тут мы заходим на кухню и видим, что бесстыжая мерзость уже влезла с ногами прямо в холодильник и там бутылкой нашего кефира хрустит. И ладно бы ей этот кефир на пользу пошел, так ведь нет! Весь кефир по харе размазался, а мерзость пластмассовую бутылку дожевывает, хотя этих бутылок полное мусорное ведро. А детишки кружком расселись и на родительницу пучатся: ума-разума набираются.
Тут мы понимаем, что если сейчас же эту мерзость не окоротим, завтра она уже сожрет три последних маринованных огурца, которые мы бережем на какой-нибудь черный случай, например, если гости с водкой придут, и делаем вот что: берем швабру, возвращаемся на кухню и тычем мерзости прямо в кожаный мешок, который у нее с брюха свисает. А она как раз этот мешок перед собой разложила и не налюбуется.
Как она завизжит! Как об потолок шмякнется! И оттуда вниз, на мойку, на газплиту, на посуду -- все вдрызг, яишница недоеденная -- в стену, детишек штук семь -- в брызги, и харей своей вонючей прямо в нашу сметану протухшую шмяк! И в ванну за нами ломится, еще гаже, чем прежде. Хорошо, хоть щеколду пока открывать не научилась. А потом уходит обратно к себе на кухню и там нюни развешивает, аж соседи в дверь барабанят. С потолка у них течет, видите ли. Нежные какие.
Может быть зря мы мерзость, шваброй-то. Вдруг ей этот мешок очень сильно нужен? Вдруг она из него икру мечет?
Ладно, нагребем мы по углам трухи побольше, пусть она хоть с ног до головы в ней изваляется, не жалко. И сосиску пусть сожрет, которая еще с Нового Года на блюдечке лежать осталась.
Но так нам до сих пор и не понятно -- вредная эта мерзость или полезная.
Однако вскоре все проясняется. Вот мы видим, как соседская старуха, тоже противная, даром, что без соплей, подкрадывается к нашей двери и сует под нее квитанцию за междугородные переговоры. А мерзость ее изнутри прямо за эту квитанцию сквозь щель всасывает и там за дверью хрупает. Видно не наелась она сосиской. Старушка-то что -- там еды-то на один зуб, и остается от нее один измусоленный тапочек. А квитанция, та ничего -- лежит себе в прихожей. На сто тридцать два рублика сорок семь копеечек. Недешевы нынче переговоры-то.
Старушку кому-нибудь может быть и жалко, но зато мы-то теперь точно знаем, что мерзость -- вредная, и нужно ее немедленно изводить, потому что как-то она не в меру обжилась: обложила все вокруг яйцами, обклеила паутиной, гною по колено из себя надавила и забила всю канализацию. Да еще настроила в углу каких-то пыльных поганок, а в них что-то совсем уже неприятно потрескивает.
Кроме того, недели через три старушкина племянница обязательно хватится, пришлет милицию, а уж если милиция в доме заведется, ту уж точно сроду не вытолкаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10