Только теперь мы обнаружили, что перед носом лодки идут веером полосатые рыбки-лоцманы, образуя такую же верную свиту, какая сопровождала бревенчатый плот «Кон-Тики». Здоровенная коряга тяжело качалась на волнах. Из-под нее выглянула маленькая толстушка-пампано и поспешила, виляя хвостиком, к «Ра», где около широкой рулевой лопасти уже носилось несколько ее родичей. Кокетливые рыбки подходили к Юрию и игриво пощипывали его белую кожу.
На папирусном днище тут и там прилепились длинношеие морские уточки – темно-синяя раковина и колышущиеся оранжевые жабры, как будто страусовые перья. А вот водорослей нигде не было видно. В песках Сахары стебли папируса были морщинистые, шероховатые, серо-желтого цвета, в воде они набухли, стали гладкие, блестящие, точно золотое литье. И наощупь уже не хрупкие и ломкие, а тугие и крепкие, как покрышка. Ни один стебель не отошел и не сломался. Папирус три недели находился в воде. И вместо того чтобы через две недели сгнить и развалиться, стал крепче прежнего.
Мы выбрались из воды на лодку безмерно довольные тем, что увидели, и вот опять за кормой поплыли куриные перья: Карло готовил праздничный обед.
Подводная экскурсия нас так воодушевила, что мы решили и второе починенное рулевое весло водрузить на место. Тише этого погода все равно не будет. Но здоровенное весло с двойным веретеном было до того тяжелое и длинное, что, пока мы, путаясь в вантах, переправляли его через каюту на наветренную сторону, успело стемнеть. Как ни мирно настроилось море, волны были достаточно высокими, и нам предстояло немало повозиться с пляшущей лопастью, раньше чем удастся поставить весло правильно и закрепить его. Наученные горьким опытом, мы решили отложить это дело на утро, а пока тяжеленную махину привязали покрепче стоймя у наветренного борта, уперев лопасть в кормовую палубу.
Следующий день порадовал нас такой же великолепной погодой. Проснувшись, я полез через кувшины на корму, чтобы искупаться, и застал там утреннего вахтенного – Юрия. Он сидел, очень довольный, и стирал белье прямо на палубе, обходясь без ведра. В том месте, где рулевое весло всей своей тяжестью опиралось на папирус и борт осел сильнее всего, на корме получился маленький прудик, непрерывно пополняемый волнами, захлестывающими палубу.
– Наша яхта становится все более комфортабельной, – радостно отметил Юрий. – Вот уже умывальник с водопроводом появился.
Мы поскорей погрузили в воду увесистое весло, чтобы море приняло на себя основную тяжесть, однако через притопленный угол все равно текли струйки на палубу, и, пока все сводилось к импровизированному умывальнику, мы в общем-то были только рады. Проверили кормовой завиток – такой же, как прежде, не выпрямляется. На всякий случай Жорж нырнул под «Ра». И впервые обнаружил, что сразу за каютой днище как будто слегка надломилось. Но связки выглядели крепкими и невредимыми; надавишь на стебель – из него вырываются пузырьки воздуха. Папирус ничуть не утратил плавучести.
Решив, что у нас просто перегружена корма, мы перенесли весь груз с кормовой палубы, оставив лишь тяжелую поперечину, на которую опирались рулевые весла, мостик на стойках и под ним – ящик со спасательным плотом.
Но гребни продолжали захлестывать корму справа. Мы снова все тщательно осмотрели над водой и под водой. И убедились, что «Ра» полностью сохраняет начальную форму от носа до того места, где закреплена задняя пара вантов. Здесь проходила линия излома, дальше корма наклонилась косо вниз.
Пришла пора поразмыслить опять. Вниз прогнулась та часть лодки, которая как бы свободно болталась на прицепе, а все подвешенное к мачте держалось нормально. Нос все так же вздымался вверх. Наш золотой лебедь гордо нес свою шею, только хвост повесил. Если бы мачта могла выдержать натяжение фордуном, такого бы не случилось. А попробуй протяни фордун к ахтерштевню, и на первом же гребне мачта переломится. Корме положено колыхаться, нельзя лишь позволять ей сохранять излом.
Мы попробовали поднять корму, притягивая ее веревками к каюте. Попробовали скрепить ахтерштевень толстыми канатами, переброшенными через мостик и каюту, со стояками на носовой палубе. Так египтяне придавали жесткость конструкции своих деревянных кораблей; правда, на изображениях папирусных лодок ничего похожего не видно, и сколько мы ни натягивали канаты, корма не хотела подниматься. Карло вязал хитрые узлы и усерднее всех тянул мокрые веревки, пока у него ладони не вздулись, словно белые макароны.
Шли дни. С каждым днем корму захлестывало все сильнее. И хотя опора кормового завитка постепенно уходила под воду, сам он выглядел так же лихо, как прежде, и не думал разгибаться. Да только пользы от него никакой, он начал превращаться в балласт для ослабевшей кормы. Могучие валы без конца таранили торчащую вверх корму, и она впитала уйму воды выше ватерлинии. И ведь ахтерштевень был толстый, широкий, а высотой превосходил каюту, так что вместе с водой он, наверное, весил больше тонны. Может быть, обрезать завиток? И тогда вся корма всплывет? Но это все равно, что отрубить лебедю хвост... Рука не поднималась так обойтись с нашим гордым корабликом.
Но как же, как?.. Как, черт возьми, создатели этой удивительной хитроумной лодки добивались того, что она без растяжек не поджимала свой пышный хвост? И это несмотря на то, что у них стояла веревка, пригибающая завиток к палубе, та самая, которую наши чадские мастера, слава богу, убрали. И мы о ней пока не жалели. Или? Или?! Я отбросил кокосовый орех и принялся лихорадочно чертить. Разрази меня гром! Я позвал Нормана, Сантьяго, Юрия, Карло – весь экипаж. Ошибка найдена. Мы не разобрались в назначении кормового завитка. Еще одна вещь, которую мы могли постичь только на собственном горьком опыте, ведь те, кого сами изобретатели завитка обучали, зачем он и для чего, не одну тысячу лет лежат в могиле. Так вот, корму загнули внутрь над палубой не для красоты. И веревка несла особую службу, а не только держала этот изгиб, как мы все думали. Завиток и без нее хорошо держался, задачей веревки было не его тянуть вниз, а кормовую палубу вверх подтягивать. Высокий ахтерштевень в форме арфы играл роль пружины с мощной струной, которая держала свободно качающуюся корму точно так же, как ванты и штаги держали остальную часть лодки. Чтобы папирусный корабль мог выходить в открытое море, не рискуя переломиться, гениальный конструктор составил его как бы из двух сочлененных частей. Передней части придавала жесткость двойная мачта с параллельными вантами, а задняя свободно колебалась, всегда возвращаясь на место благодаря тетиве, привязанной к пружинящему завитку над кормой.
Мы восстановили тетиву, но было уже поздно, за три недели корма надломилась, и завитушка опустилась так сильно, что поднять ее можно было только краном. Теперь нас никакая веревка не могла выручить. Мы были наказаны, так как, подобно другим, считали завиток ахтерштевня самоцелью, а он на самом деле был гениальным средством древних египтян.
Стоя в луже на корме и глядя на уходящий под воду золотистый хвост, Юрий и Норман запели по-английски:
– А зачем нам желтая подлодка, желтая подлодка, желтая подлодка...
Мы вполне разделяли их мнение, и вот уже вся семерка хором исполняет песенку битлов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92