Вскоре перед ним открылось узкое ущелье, и, пройдя еще немного, он очутился между двумя отвесными склонами с пробитыми в них отверстиями пещер — то были остатки древнего поселения троглодитов, первых жителей Сицилии, которых греческие колонисты некогда приобщили к цивилизации. Бруно вошел в одну из этих пещер и поднялся по лестнице на ее второй ярус, куда свет и воздух проникали через большую квадратную дыру; в углу помещения было устроено ложе из тростника; он расстелил на нем бурнус мальчика и положил его самого на этот бурнус; затем вышел, чтобы раздобыть огня, вернулся с горящей еловой веткой в руках, прикрепил ее к стене и, усевшись на камень возле раненого, стал ждать, когда тот очнется.
Бруно не впервые пришел в это убежище: во время своих бесцельных скитаний по Сицилии, которые помогали ему позабыть о своем одиночестве, успокоиться и прогнать дурные мысли, он заходил в эту долину и жил в этой комнате, выдолбленной в скале три тысячи лет тому назад; здесь он предавался тем смутным и бессвязным мечтам, которые обуревают людей необразованных, но наделенных пылким воображением. Он знал, что пещеры были вырыты в давние времена ныне исчезнувшим племенем, и, свято чтя народные предания, полагал, как и все местные жители, что эти люди были волшебниками, — убеждение, которое нисколько не пугало его, а, напротив, неудержимо влекло в эти места. Он слышал в юности немало сказок о волшебных ружьях, о неуязвимых людях, о путниках-невидимках, и в его бесстрашной душе, жаждавшей чудес, жило лишь одно желание: встретить колдуна, волшебника или черта, который в обмен на договор, скрепленный кровью, дал бы ему сверхъестественную власть над людьми. Но напрасно вызывал он тени древних обитателей долины Модика: их призраки так и не явились ему, и Паскаль Бруно остался, к своему великому огорчению, таким же человеком, как и все прочие люди; и все же он выделялся среди горцев, ибо мало кто из них мог потягаться с ним силой и ловкостью.
Бруно промечтал около часа у изголовья раненого мальчика, когда тот наконец вышел из забытья; он открыл глаза, недоуменно огляделся и остановил взгляд на своем спасителе, еще не зная, кто перед ним — друг или враг. При этом у него, видимо, мелькнула смутная мысль о самозащите, ибо он поднес руку к поясу в поисках своего верного ятагана, но, не найдя его, тяжело вздохнул.
— Тебе больно? — спросил Бруно, прибегнув к франкскому языку, который понятен решительно всем на берегах Средиземного моря, от Марселя до Александрии, от Константинополя до Алжира, и с помощью которого можно объездить весь Старый Свет.
— Кто ты? — спросил мальчик.
— Друг.
— Разве я не твой пленник?
— Нет.
— Как же я попал сюда?
Паскаль все рассказал ему; мальчик внимательно выслушал рассказ, а когда тот подошел к концу, посмотрел прямо в глаза Бруно и спросил с чувством глубокой благодарности:
— Хочешь быть моим отцом, ты, который спас мне жизнь?
— Хочу.
— Отец, — проговорил раненый, — твоего сына зовут Али. А тебя как звать?
— Паскаль Бруно.
— Да благославит тебя аллах! — сказал мальчик.
— Не надо ли тебе чего-нибудь?
— Воды, пить хочется.
Паскаль взял глиняную кружку, спрятанную в углублении скалы, и спустился к ручью, протекавшему неподалеку от пещеры. Вернувшись, он бросил взгляд на ятаган мальчика и заметил, что раненый даже не попытался достать его. Али с жадностью схватил кружку и разом опорожнил ее.
— Да ниспошлет тебе аллах столько счастливых лет, сколько капель в этом сосуде, — сказал Али, возвращая кружку.
— Ты славный мальчик, — прошептал Бруно, — скорее поправляйся, а когда поправишься, вернешься к себе в Африку.
Мальчик поправился и остался в Сицилии: он так полюбил Бруно, что не захотел с ним расстаться. С тех пор они были неразлучны. Али ходил с Бруно на охоту в горы, помогал ему управлять лодкой на море и готов был отдать жизнь по знаку того, кого он звал своим отцом.
Это Али сопровождал Бруно на виллу князя де Карини, это он ждал его под окнами Джеммы и дважды подал сигнал о грозящей опасности — первый раз, когда князь позвонил у калитки, и второй, когда тот вошел в замок. Мальчик уже хотел было подняться в комнату Джеммы, чтобы помочь отцу, но тут Бруно выпрыгнул из окна. Али побежал за ним. Они добрались до берега, сели в ожидавшую их лодку, и, так как ночью нельзя было выйти в море, не возбудив подозрения, они смешались с рыбачьими лодками, ожидавшими рассвета в порту.
Этой ночью Али так же заботливо ухаживал за Паскалем, как и тот ухаживал за ним когда-то, ибо князь де Карини не промахнулся; пуля, которую он напрасно искал в обивке стен, застряла в плече Бруно, и Али пришлось сделать лишь небольшой надрез своим ятаганом, чтобы вынуть ее со стороны, противоположной той, в какую она вошла. Все это произошло почти без участия Бруно, он словно и не думал о своей ране и только время от времени смачивал ее, как мы уже говорили, морской водой, пока мальчик чинил для отвода глаз свои сети.
— Отец, — вдруг прошептал Али, прерывая свое занятие, — взгляни-ка на берег!
— Что там такое?
— Толпа народа.
— Где?
— На дороге в церковь.
В самом деле, многочисленное общество шло по извилистой дороге, которая ведет на вершину святой горы. Бруно разглядел свадебное шествие, направляющееся в церковь святой Розалии.
— Правь к берегу и греби что есть мочи! — воскликнул он, вскочив на ноги.
Мальчик повиновался, схватил весла, и маленькая лодка полетела, словно на крыльях, по морским волнам. Чем ближе подходили они к берегу, тем свирепее становилось лицо Паскаля; наконец, когда оставалось проплыть каких-нибудь полмили, он воскликнул в неописуемом отчаянии:
— Это Тереза! Они поторопились со свадьбой, не захотели ждать воскресенья, боятся, как бы я не похитил ее!.. Бог мне свидетель, я сделал все, что мог! Хотел, чтобы все хорошо кончилось… Они этого не пожелали. Горе им!
После этих слов Бруно с помощью Али поднял парус, и лодка, обогнув гору Пеллегрино, скрылась два часа спустя за мысом Галло.
IV
Паскаль не ошибся. Графиня так опасалась какого-нибудь безумства с его стороны, что велела приблизить на три дня бракосочетание Терезы и утаила от девушки свою встречу с ее любовником, а будущие супруги из чувства глубокого благоговения выбрали для этого обряда церковь святой Розалии, покровительницы Палермо.
То, что Палермо отдал себя под покровительство молодой и красивой святой, является одной из своеобразных черт этого города, где все дышит любовью. Подобно тому как Неаполь чтит святого Януария, Палермо чтит святую Розалию, видя в ней всемогущую носительницу небесной благодати; но у этой святой имеется и немалое преимущество перед святым Януарием, ибо она француженка королевской крови и прямой потомок Карла Великого*, как об этом свидетельствует ее генеалогическое древо, изображенное над внешним порталом церкви; древо это произрастает из груди победителя Видукинда и делится на несколько побегов, которые соединяются у его вершины, символизируя рождение Синебалдо, отца святой Розалии. Но ни знатность, ни богатство, ни красота не тешили юную принцессу. Влекомая созерцательной жизнью, она покинула в возрасте восемнадцати лет двор короля Рожера и сразу исчезла, словно в воду канула: нашли ее только после смерти, неувядаемо прекрасную, будто спящую, в той самой пещере, где она жила, и в том положении, в котором она навеки почила безгрешным, целомудренным сном божьих избранников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Бруно не впервые пришел в это убежище: во время своих бесцельных скитаний по Сицилии, которые помогали ему позабыть о своем одиночестве, успокоиться и прогнать дурные мысли, он заходил в эту долину и жил в этой комнате, выдолбленной в скале три тысячи лет тому назад; здесь он предавался тем смутным и бессвязным мечтам, которые обуревают людей необразованных, но наделенных пылким воображением. Он знал, что пещеры были вырыты в давние времена ныне исчезнувшим племенем, и, свято чтя народные предания, полагал, как и все местные жители, что эти люди были волшебниками, — убеждение, которое нисколько не пугало его, а, напротив, неудержимо влекло в эти места. Он слышал в юности немало сказок о волшебных ружьях, о неуязвимых людях, о путниках-невидимках, и в его бесстрашной душе, жаждавшей чудес, жило лишь одно желание: встретить колдуна, волшебника или черта, который в обмен на договор, скрепленный кровью, дал бы ему сверхъестественную власть над людьми. Но напрасно вызывал он тени древних обитателей долины Модика: их призраки так и не явились ему, и Паскаль Бруно остался, к своему великому огорчению, таким же человеком, как и все прочие люди; и все же он выделялся среди горцев, ибо мало кто из них мог потягаться с ним силой и ловкостью.
Бруно промечтал около часа у изголовья раненого мальчика, когда тот наконец вышел из забытья; он открыл глаза, недоуменно огляделся и остановил взгляд на своем спасителе, еще не зная, кто перед ним — друг или враг. При этом у него, видимо, мелькнула смутная мысль о самозащите, ибо он поднес руку к поясу в поисках своего верного ятагана, но, не найдя его, тяжело вздохнул.
— Тебе больно? — спросил Бруно, прибегнув к франкскому языку, который понятен решительно всем на берегах Средиземного моря, от Марселя до Александрии, от Константинополя до Алжира, и с помощью которого можно объездить весь Старый Свет.
— Кто ты? — спросил мальчик.
— Друг.
— Разве я не твой пленник?
— Нет.
— Как же я попал сюда?
Паскаль все рассказал ему; мальчик внимательно выслушал рассказ, а когда тот подошел к концу, посмотрел прямо в глаза Бруно и спросил с чувством глубокой благодарности:
— Хочешь быть моим отцом, ты, который спас мне жизнь?
— Хочу.
— Отец, — проговорил раненый, — твоего сына зовут Али. А тебя как звать?
— Паскаль Бруно.
— Да благославит тебя аллах! — сказал мальчик.
— Не надо ли тебе чего-нибудь?
— Воды, пить хочется.
Паскаль взял глиняную кружку, спрятанную в углублении скалы, и спустился к ручью, протекавшему неподалеку от пещеры. Вернувшись, он бросил взгляд на ятаган мальчика и заметил, что раненый даже не попытался достать его. Али с жадностью схватил кружку и разом опорожнил ее.
— Да ниспошлет тебе аллах столько счастливых лет, сколько капель в этом сосуде, — сказал Али, возвращая кружку.
— Ты славный мальчик, — прошептал Бруно, — скорее поправляйся, а когда поправишься, вернешься к себе в Африку.
Мальчик поправился и остался в Сицилии: он так полюбил Бруно, что не захотел с ним расстаться. С тех пор они были неразлучны. Али ходил с Бруно на охоту в горы, помогал ему управлять лодкой на море и готов был отдать жизнь по знаку того, кого он звал своим отцом.
Это Али сопровождал Бруно на виллу князя де Карини, это он ждал его под окнами Джеммы и дважды подал сигнал о грозящей опасности — первый раз, когда князь позвонил у калитки, и второй, когда тот вошел в замок. Мальчик уже хотел было подняться в комнату Джеммы, чтобы помочь отцу, но тут Бруно выпрыгнул из окна. Али побежал за ним. Они добрались до берега, сели в ожидавшую их лодку, и, так как ночью нельзя было выйти в море, не возбудив подозрения, они смешались с рыбачьими лодками, ожидавшими рассвета в порту.
Этой ночью Али так же заботливо ухаживал за Паскалем, как и тот ухаживал за ним когда-то, ибо князь де Карини не промахнулся; пуля, которую он напрасно искал в обивке стен, застряла в плече Бруно, и Али пришлось сделать лишь небольшой надрез своим ятаганом, чтобы вынуть ее со стороны, противоположной той, в какую она вошла. Все это произошло почти без участия Бруно, он словно и не думал о своей ране и только время от времени смачивал ее, как мы уже говорили, морской водой, пока мальчик чинил для отвода глаз свои сети.
— Отец, — вдруг прошептал Али, прерывая свое занятие, — взгляни-ка на берег!
— Что там такое?
— Толпа народа.
— Где?
— На дороге в церковь.
В самом деле, многочисленное общество шло по извилистой дороге, которая ведет на вершину святой горы. Бруно разглядел свадебное шествие, направляющееся в церковь святой Розалии.
— Правь к берегу и греби что есть мочи! — воскликнул он, вскочив на ноги.
Мальчик повиновался, схватил весла, и маленькая лодка полетела, словно на крыльях, по морским волнам. Чем ближе подходили они к берегу, тем свирепее становилось лицо Паскаля; наконец, когда оставалось проплыть каких-нибудь полмили, он воскликнул в неописуемом отчаянии:
— Это Тереза! Они поторопились со свадьбой, не захотели ждать воскресенья, боятся, как бы я не похитил ее!.. Бог мне свидетель, я сделал все, что мог! Хотел, чтобы все хорошо кончилось… Они этого не пожелали. Горе им!
После этих слов Бруно с помощью Али поднял парус, и лодка, обогнув гору Пеллегрино, скрылась два часа спустя за мысом Галло.
IV
Паскаль не ошибся. Графиня так опасалась какого-нибудь безумства с его стороны, что велела приблизить на три дня бракосочетание Терезы и утаила от девушки свою встречу с ее любовником, а будущие супруги из чувства глубокого благоговения выбрали для этого обряда церковь святой Розалии, покровительницы Палермо.
То, что Палермо отдал себя под покровительство молодой и красивой святой, является одной из своеобразных черт этого города, где все дышит любовью. Подобно тому как Неаполь чтит святого Януария, Палермо чтит святую Розалию, видя в ней всемогущую носительницу небесной благодати; но у этой святой имеется и немалое преимущество перед святым Януарием, ибо она француженка королевской крови и прямой потомок Карла Великого*, как об этом свидетельствует ее генеалогическое древо, изображенное над внешним порталом церкви; древо это произрастает из груди победителя Видукинда и делится на несколько побегов, которые соединяются у его вершины, символизируя рождение Синебалдо, отца святой Розалии. Но ни знатность, ни богатство, ни красота не тешили юную принцессу. Влекомая созерцательной жизнью, она покинула в возрасте восемнадцати лет двор короля Рожера и сразу исчезла, словно в воду канула: нашли ее только после смерти, неувядаемо прекрасную, будто спящую, в той самой пещере, где она жила, и в том положении, в котором она навеки почила безгрешным, целомудренным сном божьих избранников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23