- Скажите прежде, куда вас везти?
- Безразлично, поезжай, куда хочешь. Так ты говорил...
- Да, моя история! Мы остановились на словах: "Извозчик, на Бакскую улицу, да поживее".
На мосту наша девушка вторично лишилась чувств.
Хозяин высадил меня на набережной, велев позвать его домашнего врача. Выполнив приказание, я нашел мадемуазель Марию... Я говорил вам, что ее звали Марией?
- Нет.
- Так, вот, это имя и было дано ей при крещении. Я нашел мадемуазель Марию в кровати, а у ее изголовья уже дежурила сиделка. Не могу выразить, до чего наша девушка была хороша: лицо бледное, глаза закрыты, руки сложены крестом на груди. Она походила на божью матерь, в, честь которой была наречена, к тому же бедняжка была беременна.
- Так вот почему она бросилась в воду, - заметил я.
- То же самое сказал и мой хозяин врачу, когда тот объявил ему эту новость. Ведь мы-то ничего не заметили. Врач дал ей понюхать какой-то флакончик; вовек не забуду этого флакончика. Представьте себе, его оставили на комоде, а я, дурак этакий, подумал: наверно, аромат у него замечательный, раз он привел девушку в чувство. Слоняюсь я возле комода как будто ни в чем не бывало и, улучив момент, когда никто на меня не смотрит, вынимаю из флакона обе пробки и подношу к носу. Вот так понюшка! Мне показалось, что я втянул в нос сотню иголок. Ладно, думаю, больше меня на этом не поймаешь. Слезы так и хлынули у меня из глаз. Увидев это, г-н Эжен сказал:
"Утешься, мой друг, доктор отвечает за ее жизнь".
А я твержу про себя: "Может, он доктор и первоклассный, но если я заболею, нипочем за ним не пошлю".
Между тем мадемуазель Мария пришла в себя и, оглядев комнату, прошептала:
"Как странно... Где я? Ничего не узнаю..."
"Естественно, - отвечаю я, - по той простой причине, что вы никогда здесь не были".
"Помолчи, Кантийон", - говорит мне хозяин и тут же обращается к девушке; а он-то умел разговаривать с женщинами.
"Успокойтесь, сударыня, - говорит он, - я буду ухаживать за вами с преданностью брата, а когда вы поправитесь настолько, что вас можно будет отправить домой, я немедленно перевезу вас отсюда".
"Так значит, я больна? - удивленно спрашивает она, затем, собравшись с мыслями, восклицает: - Да, да, вспомнила, я хотела! (Тут у нее вырвался стон.) И это, очевидно, вы, сударь, спасли мне жизнь. О, если бы вы знали, какую гибельную услугу вы оказали мне! Какое горестное будущее уготовило ваше самопожертвование незнакомой вам женщине".
Теребя свой нос, который по-прежнему горел огнем, я внимательно слушал их разговор, не пропуская ни единого слова, и потому пересказываю вам все в точности, как оно было. Мой хозяин утешал девушку на все лады, но она только твердила:
"Ах, если бы вы знали!"
Видно, ему надоело слушать одно и то же, потому что, наклонясь к ее уху, он сказал:
"Я все знаю".
"Вы?" - переспросила она.
"Да! Вы любили, а вас предали, бросили".
"Да, предали, - подтвердила она, - подло предали, безжалостно бросили".
"Так вот, - сказал г-н Эжен, - поверьте мне ваши горести. Знайте, мною движет не любопытство, а желание быть вам полезным. Мне кажется, я уж не совсем чужой для вас".
"О нет, нет! - воскликнула она. - Ведь тот, кто готов, как вы, рискнуть жизнью ради другого - великодушный человек. Уверена, вы-то не бросили бы несчастную женщину, оставив ей в удел либо вечный позор, либо быструю смерть. Да, да, я все вам расскажу".
Тут я подумал: "Ладно, начало положено, выслушаем историю до конца".
"Но прежде всего, - заметила девушка, - позвольте мне написать отцу, ведь я оставила ему прощальное письмо, сообщила о своем решении, и он думает, что меня уже нет в живых. Вы позволите ему, не правда ли, приехать сюда? О, только бы в порыве отчаяния он не отважился на какой-нибудь безрассудный шаг. Позвольте ему приехать незамедлительно. Чувствую, что только с ним я смогу поплакать, а слезы принесут мне облегчение!"
"Напишите, конечно, напишите, - сказал мой хозяин, пододвигая ей перо и чернильницу. - Кто посмеет отсрочить хотя бы на миг священное свидание дочери с отцом, мнивших, что они разлучены навеки? Пишите, я первый прошу вас об этом. Не теряйте ни минуты. Как должен страдать в эту минуту несчастный ваш батюшка!"
Пока мой хозяин разглагольствовал, она настрочила записку хорошеньким, бисерным почерком и, подписавшись, спросила адрес дома, где находится.
"Бакская улица, дом тридцать один", - пояснил я.
"Бакская улица, дом тридцать один!" - повторила она.
И - хлоп! - чернильница опрокинулась на простыню. Помолчав, девушка заметила с грустью:
"Верно, само провидение привело меня сюда".
"Провидение или не провидение тому виной, а потребуется целая бутыль жавеля, чтобы вывести это пятно", - пробормотал я.
Господин Эжен казался озадаченным.
"Я вижу - вы удивлены, - проговорила она. - Но, узнав мою историю, вы поймете, какое впечатление произвел на меня адрес, названный вашим слугой".
И она вручила ему письмо для своего отца.
"Кантийон, отнеси это письмо".
Я бросаю взгляд на адрес: улица Фоссе-Сен-Виктор.
"Конец не близкий", - говорю.
"Не важно, найми кабриолет и возвращайся обратно через полчаса".
Я выбежал на улицу как встрепанный; мимо проезжал кабриолет, я вскочил в него.
"Сто су, приятель, чтобы отвезти меня на улицу Фоссе-Сен-Виктор и вернуться обратно!"
Хотелось бы мне самому хоть изредка иметь таких щедрых седоков...
Останавливаемся у подъезда невзрачного дома. Стучу, стучу, наконец привратница, брюзжа, отворяет дверь.
"Брюзжи себе", - бормочу я и спрашиваю:
"На каком этаже живет господин Дюмон?"
"Боже мой, уж не с вестями ли вы от его дочки?"
"Да, и с отличными", - отвечаю я.
"На шестом этаже, в конце лестницы".
Я поднимаюсь, перескакиваю через две ступеньки; одна дверь приоткрыта; смотрю и вижу старика военного, который безмолвно плачет, целуя какое-то письмо, и заряжает при этом два пистолета. "Должно быть, отец девушки, думаю, - или я очень ошибаюсь".
Толкаю дверь.
"Я приехал к вам от мадемуазель Марии", - говорю ему.
Он оборачивается, становится бледным, как мертвец, и переспрашивает:
"От моей дочери?"
"Да, от мадемуазель Марии, вашей дочери. Ведь вы - господин Дюмон и были капитаном при прежнем режиме?"
Он утвердительно кивает.
"Вот, возьмите письмо".
Он берет письмо. Скажу, не преувеличивая, сударь, что волосы дыбом стояли у него на голове, а со лба падали такие же крупные капли, как из глаз.
"Она жива! - воскликнул он. - И спас ее твой барин! Сию минуту, сию же минуту вези меня к ней! Вот возьми, мой друг, возьми!"
Он шарит в ящике небольшого секретера, вынимает оттуда три или четыре пятифранковые монеты, которые словно играли там в прятки, и сует мне их в руку. Я беру деньги, чтобы не обижать его. Осматриваю помещение и думаю: "Не больно ты богат". Поворачиваюсь на каблуках, кладу все двадцать франков позади бюста некоего полководца и говорю отставному военному:
"Премного благодарен, господин капитан".
"Ты готов?"
"Жду только вас".
И он ринулся вниз по лестнице, да так быстро, как если бы съезжал по перилам.
Я кричу ему:
"Послушайте, послушайте, служивый, на вашей винтовой лестнице ни черта не видно!"
Какое там! Он был уже внизу. Ладно. Сидим мы в кабриолете, и я говорю ему:
"Не сочтите за нескромность, господин капитан, но позвольте вас спросить, что вы собирались делать с заряженными пистолетами?
1 2 3 4 5 6