Не осталось ни тягостной усталости, ни бунтарских протестов. Все прошло, как быстрое облако, затянувшее на минуту яркое солнце.
Мне уже не страшно, когда я думаю, что всю жизнь придется принести в жертву ради счастья чужих детей. Я отдала своим ученикам всю любовь, которая предназначалась тому, кого убили в моем сердце однажды осенним вечером, два года назад.
Кушадасы, 1 декабря.
Вот уже несколько дней у всех не сходит с уст слово «война». Так как все мои мысли поглощены школой, я сначала не обращала на это внимания. Но
сегодня в городке настоящий переполох: объявлена война.
Кушадасы, 15 декабря.
Полмесяца, как идет война. Каждый день в местный госпиталь прибывают раненые. Моя школа в трауре. Почти у каждого ученика кто-нибудь в армии, или отец, или брат. Бедные ребята, конечно, не понимают по-настоящему всего ужаса происходящего, но, как взрослые, сделались тихими, грустными.
Кушадасы, 20 декабря.
Какая неприятность, господи, какая неприятность! Сегодня по приказу командования школу заняли под временный госпиталь. Пусть делают, что хотят. Мне все равно. Но чем я буду заниматься, пока школу не откроют вновь? Как буду проводить время?
Кушадасы, 24 декабря.
Сегодня пошла в школу за книгами. Там такая неразбериха, что, кажется, потеряй человек не книгу, а самого себя, — и то не найдет.
Какая-то сестра милосердия сказала:
— Давайте спросим у главного врача. Он, кажется, убрал несколько книг… — и распахнула одну из дверей.
Комната была сплошь уставлена пузырьками, склянками, аптекарскими ящичками, на столах лежали груды бинтов. Было очень шумно. Главный врач, сбросив с себя китель и засучив рукава, наводил порядок. Он стоял к нам спиной; я увидела только его шею и седые волосы. В такой обстановке было неудобно заводить разговор о книгах.
Я потянула сестру за рукав и сказала:
— Не надо.
Но она не обратила на меня внимания.
— Бей-эфенди, вы нашли несколько французских книжек с картинками. Где они?
Старый доктор неожиданно рассердился. Не взглянув даже на нее, он так грубо, так непристойно выругался, что я закрыла лицо руками и хотела убежать. Но в этот момент доктор обернулся и воскликнул:
— Вай, крошка, опять ты?
Увидев его, я тоже не удержалась и закричала:
— Доктор-бей! Вы же были в Зейнилер!
Я не преувеличиваю, это был настоящий крик.
Опрокидывая на своем пути пузырьки, доктор подошел ко мне, схватил за руки, притянул к себе мою голову и поцеловал в волосы сквозь чаршаф.
Мы виделись только один день, даже меньше, всего несколько часов. Но какая-то внутренняя обоюдная симпатия связала нас. Через два года мы, как закадычные друзья, вернее, как отец и дочь, бросились друг к другу. Что делать? Человеческое сердце — такая непостижимая загадка…
Совсем как тогда в Зейнилер, Хайруллах-бей спросил:
— А ну-ка, шалунья, говори, что тебе здесь надо?
Его голубые, ясные, как у ребенка, глаза так чудесно сверкали под белесыми ресницами! И я так же, как в Зейнилер, улыбнулась ему прямо в лицо и ответила:
— Вы ведь знаете, что я учительница, доктор-бей. Разъезжаю по стране. Теперь меня назначили сюда.
С беспредельной грустью в голосе, точно ему было известна вся моя жизнь, все, что у меня на сердце, доктор сказал:
— Ты все еще не получила известий, крошка?
Я вздрогнула, словно мне плеснули в лицо холодной водой, часто заморгала, стараясь казаться изумленной:
— От кого, доктор-бей?
Старик нахмурился и погрозил пальцем:
— Зачем меня обманываешь, крошка? Твои губы научились лгать. Но глаза и лицо еще совсем неискушенные. О ком я говорю? Да о том, кто заставляет тебя кочевать из края в край…
Я засмеялась, пожала плечами.
— То есть, хотите сказать министерство образования? Но вы же знаете, учительница должна служить детям своей страны.
Доктор, как в Зейнилер, опять усомнился в искренности моих слов. Его доводы очень меня огорчили, и я запомнила их слово в слово.
— В таком возрасте?.. С такой внешностью?.. С таким лицом?.. Хорошо, пусть так, крошка, пусть так. Только не будь дикаркой…
Доктор забыл про свои лекарства, я — про свои книги. Мы продолжали наш разговор.
— Так ты учительствуешь в этой школе? Не так ли?
— Как нехорошо, что вы забрали нашу школу, доктор-бей!
— Я думаю о другом. Как называлась та злополучная деревня, где я обучал тебя профессии медсестры? Помнишь? Ну, а теперь будешь мне помогать? Да и разница небольшая: у тебя маленькие мартышки, у меня — мои дорогие медвежата. Душой они очень похожи друг на друга. И те и другие искренние, простодушные, чистосердечные. Время-то сейчас какое! Война. Помогать моим медвежатам более благородное дело.
Он неожиданно улыбнулся, и мне стало радостно и легко на душе. Да, да, пусть у меня будет дело, которому я смогу отдавать свои силы, свою любовь.
— Я согласна, доктор-бей. Приступлю, когда скажете.
— Да хоть сейчас. Посмотри, что здесь натворили. Будто работали не руками, а…
Последовало грубое, неприличное слово. Я смутилась и сказала:
— С одним условием, доктор-бей: вы не будете при мне выражаться, как солдафон.
— Постараюсь, крошка, постараюсь, — улыбнулся доктор. — Но если иной раз вдруг не сдержусь, ты уж извини меня.
Мы с доктором до самого вечера приводили в порядок госпиталь и готовились к приему раненых, которые, как нам сообщили, должны были прибыть на следующий день.
Кушадасы, 26 января.
Вот уже месяц, как я работаю сестрой милосердия у доктора. Война продолжается. Раненые нескончаемым потоком поступают в госпиталь. Работы столько, что иногда я не прихожу домой ночевать. Вчера всю ночь пришлось ухаживать за тяжело раненым пожилым капитаном. Под утро я так устала, что заснула прямо в кресле в аптекарской комнате.
Сквозь сон я почувствовала, как до моего плеча кто-то дотронулся. Открываю глаза — Хайруллах-бей. Он боялся, что я продрогну, и осторожно набросил на меня легкое одеяло.
Голубые глаза доктора ласково улыбались. Но в лунном свете его лицо казалось таким бледным и утомленным.
— Спи, крошка, спи спокойно…
Как приятны были мне эти слова! Я хотела что-то ответить, выразить доктору свою признательность, но усталость и сон одолели меня. Я только улыбнулась и снова закрыла глаза.
Я очень полюбила старого доктора, несмотря на его недостатки. Во-первых, он любит непристойно выражаться. Правда, окружающие часто заслуживают этого, но есть ли оправдание сквернословию? С его языка иногда срываются такие неприличные слова, что я убегаю и по несколько дней потом не смотрю ему в лицо.
Доктор сам знает о своем пороке.
— Не обращай внимания, крошка. Такова уж солдатская служба.
Хайруллах-бей напоминает мне маленького ребенка, которому все прощается за его простодушное раскаяние и милую застенчивость.
Второй недостаток, по-моему, еще более ужасен, чем первый. У этого грубого человека поразительно тонкая душа. Он мастерски выуживает у людей признания о самом сокровенном, о чем они боятся говорить даже самим себе. Он знает почти все мои приключения, хотя я стараюсь ни с кем не делиться своими секретами. Сама того не замечая, я все ему рассказала. Иногда он задавал мне вопросы, обычно я отвечала очень коротко и сухо. А доктор собирал по словечку и все узнал.
Хайруллах-бей одинок. Лет двадцать пять назад он женился. Через год жена умерла от тифа. С тех пор он живет холостяком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Мне уже не страшно, когда я думаю, что всю жизнь придется принести в жертву ради счастья чужих детей. Я отдала своим ученикам всю любовь, которая предназначалась тому, кого убили в моем сердце однажды осенним вечером, два года назад.
Кушадасы, 1 декабря.
Вот уже несколько дней у всех не сходит с уст слово «война». Так как все мои мысли поглощены школой, я сначала не обращала на это внимания. Но
сегодня в городке настоящий переполох: объявлена война.
Кушадасы, 15 декабря.
Полмесяца, как идет война. Каждый день в местный госпиталь прибывают раненые. Моя школа в трауре. Почти у каждого ученика кто-нибудь в армии, или отец, или брат. Бедные ребята, конечно, не понимают по-настоящему всего ужаса происходящего, но, как взрослые, сделались тихими, грустными.
Кушадасы, 20 декабря.
Какая неприятность, господи, какая неприятность! Сегодня по приказу командования школу заняли под временный госпиталь. Пусть делают, что хотят. Мне все равно. Но чем я буду заниматься, пока школу не откроют вновь? Как буду проводить время?
Кушадасы, 24 декабря.
Сегодня пошла в школу за книгами. Там такая неразбериха, что, кажется, потеряй человек не книгу, а самого себя, — и то не найдет.
Какая-то сестра милосердия сказала:
— Давайте спросим у главного врача. Он, кажется, убрал несколько книг… — и распахнула одну из дверей.
Комната была сплошь уставлена пузырьками, склянками, аптекарскими ящичками, на столах лежали груды бинтов. Было очень шумно. Главный врач, сбросив с себя китель и засучив рукава, наводил порядок. Он стоял к нам спиной; я увидела только его шею и седые волосы. В такой обстановке было неудобно заводить разговор о книгах.
Я потянула сестру за рукав и сказала:
— Не надо.
Но она не обратила на меня внимания.
— Бей-эфенди, вы нашли несколько французских книжек с картинками. Где они?
Старый доктор неожиданно рассердился. Не взглянув даже на нее, он так грубо, так непристойно выругался, что я закрыла лицо руками и хотела убежать. Но в этот момент доктор обернулся и воскликнул:
— Вай, крошка, опять ты?
Увидев его, я тоже не удержалась и закричала:
— Доктор-бей! Вы же были в Зейнилер!
Я не преувеличиваю, это был настоящий крик.
Опрокидывая на своем пути пузырьки, доктор подошел ко мне, схватил за руки, притянул к себе мою голову и поцеловал в волосы сквозь чаршаф.
Мы виделись только один день, даже меньше, всего несколько часов. Но какая-то внутренняя обоюдная симпатия связала нас. Через два года мы, как закадычные друзья, вернее, как отец и дочь, бросились друг к другу. Что делать? Человеческое сердце — такая непостижимая загадка…
Совсем как тогда в Зейнилер, Хайруллах-бей спросил:
— А ну-ка, шалунья, говори, что тебе здесь надо?
Его голубые, ясные, как у ребенка, глаза так чудесно сверкали под белесыми ресницами! И я так же, как в Зейнилер, улыбнулась ему прямо в лицо и ответила:
— Вы ведь знаете, что я учительница, доктор-бей. Разъезжаю по стране. Теперь меня назначили сюда.
С беспредельной грустью в голосе, точно ему было известна вся моя жизнь, все, что у меня на сердце, доктор сказал:
— Ты все еще не получила известий, крошка?
Я вздрогнула, словно мне плеснули в лицо холодной водой, часто заморгала, стараясь казаться изумленной:
— От кого, доктор-бей?
Старик нахмурился и погрозил пальцем:
— Зачем меня обманываешь, крошка? Твои губы научились лгать. Но глаза и лицо еще совсем неискушенные. О ком я говорю? Да о том, кто заставляет тебя кочевать из края в край…
Я засмеялась, пожала плечами.
— То есть, хотите сказать министерство образования? Но вы же знаете, учительница должна служить детям своей страны.
Доктор, как в Зейнилер, опять усомнился в искренности моих слов. Его доводы очень меня огорчили, и я запомнила их слово в слово.
— В таком возрасте?.. С такой внешностью?.. С таким лицом?.. Хорошо, пусть так, крошка, пусть так. Только не будь дикаркой…
Доктор забыл про свои лекарства, я — про свои книги. Мы продолжали наш разговор.
— Так ты учительствуешь в этой школе? Не так ли?
— Как нехорошо, что вы забрали нашу школу, доктор-бей!
— Я думаю о другом. Как называлась та злополучная деревня, где я обучал тебя профессии медсестры? Помнишь? Ну, а теперь будешь мне помогать? Да и разница небольшая: у тебя маленькие мартышки, у меня — мои дорогие медвежата. Душой они очень похожи друг на друга. И те и другие искренние, простодушные, чистосердечные. Время-то сейчас какое! Война. Помогать моим медвежатам более благородное дело.
Он неожиданно улыбнулся, и мне стало радостно и легко на душе. Да, да, пусть у меня будет дело, которому я смогу отдавать свои силы, свою любовь.
— Я согласна, доктор-бей. Приступлю, когда скажете.
— Да хоть сейчас. Посмотри, что здесь натворили. Будто работали не руками, а…
Последовало грубое, неприличное слово. Я смутилась и сказала:
— С одним условием, доктор-бей: вы не будете при мне выражаться, как солдафон.
— Постараюсь, крошка, постараюсь, — улыбнулся доктор. — Но если иной раз вдруг не сдержусь, ты уж извини меня.
Мы с доктором до самого вечера приводили в порядок госпиталь и готовились к приему раненых, которые, как нам сообщили, должны были прибыть на следующий день.
Кушадасы, 26 января.
Вот уже месяц, как я работаю сестрой милосердия у доктора. Война продолжается. Раненые нескончаемым потоком поступают в госпиталь. Работы столько, что иногда я не прихожу домой ночевать. Вчера всю ночь пришлось ухаживать за тяжело раненым пожилым капитаном. Под утро я так устала, что заснула прямо в кресле в аптекарской комнате.
Сквозь сон я почувствовала, как до моего плеча кто-то дотронулся. Открываю глаза — Хайруллах-бей. Он боялся, что я продрогну, и осторожно набросил на меня легкое одеяло.
Голубые глаза доктора ласково улыбались. Но в лунном свете его лицо казалось таким бледным и утомленным.
— Спи, крошка, спи спокойно…
Как приятны были мне эти слова! Я хотела что-то ответить, выразить доктору свою признательность, но усталость и сон одолели меня. Я только улыбнулась и снова закрыла глаза.
Я очень полюбила старого доктора, несмотря на его недостатки. Во-первых, он любит непристойно выражаться. Правда, окружающие часто заслуживают этого, но есть ли оправдание сквернословию? С его языка иногда срываются такие неприличные слова, что я убегаю и по несколько дней потом не смотрю ему в лицо.
Доктор сам знает о своем пороке.
— Не обращай внимания, крошка. Такова уж солдатская служба.
Хайруллах-бей напоминает мне маленького ребенка, которому все прощается за его простодушное раскаяние и милую застенчивость.
Второй недостаток, по-моему, еще более ужасен, чем первый. У этого грубого человека поразительно тонкая душа. Он мастерски выуживает у людей признания о самом сокровенном, о чем они боятся говорить даже самим себе. Он знает почти все мои приключения, хотя я стараюсь ни с кем не делиться своими секретами. Сама того не замечая, я все ему рассказала. Иногда он задавал мне вопросы, обычно я отвечала очень коротко и сухо. А доктор собирал по словечку и все узнал.
Хайруллах-бей одинок. Лет двадцать пять назад он женился. Через год жена умерла от тифа. С тех пор он живет холостяком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98