— И здесь, в Москве, вы жили в момент его ареста на улице Серафимовича?
— Да. Вот... «Справка, дана Санчес Авроре Индапесеевне в том, что она проживает по ул. Серафимовича, д. 2, кв. 153...». Помню, что спальня, кухня, ванная — это все выходило на Москву-реку. Когда я сидела на кровати, я видела пароходики. А кухня была угловая. Во двор — кабинет, столовая. Да, еще комната Андрея, тоже туда на реку, на солнечную сторону. А кабинет и спальня были самые большие комнаты.
Так вот, эта справка: «...и является женой Берзина, Яна Карловича. Справка дана для представления в НКВД. Комендатура Первого Дома Советов. ЦИК СССР. 21 февраля 1938 года, № 94, Москва 72, ул. Серафимовича, д. 2, 1 отделение милиции Ленинского района. Телефоны В-1-59-56, В-1-74-00». И печать.
— Значит, 21 февраля 38-го года вы еще жили на квартире Яна Карловича?
— Да. Это единственный документ, который у меня остался, и совершенно случайно. Потому что это дали мне потом, чтобы мне ходить туда, узнавать о нем.
— Скажите, а кто-нибудь приходил к Берзину в гости в те последние дни перед арестом?
— Нет, никто не приходил. Нет. Нет.
— Время такое, конечно, было, что не до гостей. И по телефону не звонил никто?
— Я думаю, что нет.
— А вы ходили с ним в театр?
— Да, на «Кармен», в Большой театр, один раз. Дома часто, очень часто слушали музыку.
— И что он предпочитал слушать?
— У него было много опер. Эти пластинки сохранились у меня. Но они старые уже. И играть теперь — надо специальные иголки и патефон.
— А Доницетти там нет?
— Нет, по-моему.
— Нет? Я спрашиваю, потому что у него было секретное имя, криптоним: «Доницетти». Этим криптонимом он подписывал свои шифрорадиограммы в Москву. Они так и остались не расшифрованными врагом. И в наших архивах я их не нашел.
— Я ни разу не слышала это имя. Я знаю, что его звали Ян Карлович. Но здесь все его называли Павел Иванович. В Испании я генерала Гришина спрашивала, как вас правильно звать, он смеется и говорит: «Я и Педро, и Пабло, и Хуан».
Действительно, Петер — это Педро, Павел — Пабло, Ян — Хуан. У Берзина было много имен.
— Берзин, конечно, был очень сдержанный человек, владел собой, но ясно видел, что надвигается большая беда, трагедия, идут повальные аресты среди руководства Красной Армии. Характер, настроение у него в это время менялись?
— Нет, он очень был веселый, ласковый, как всегда, и со мной, и с Андрейкой.
— Знал ли он, что его ждет? Как себя вел?
— Вначале я думала, что он ничего не знал. Но потом уже, когда годы прошли, я стала больше понимать, я думаю, что все-таки он ждал. Потому что я его спрашивала о Никонове — мне говорили, что это его заместитель. Приехала жена Никонова из Одессы и плакала у него в кабинете. О чем они говорили, я не знаю. Я могла бы быть там, но я все равно ничего не поняла бы.
Просто я его спрашиваю: «Папа, почему Никонова плачет?» — «Она вернулась, а квартира закрыта, опечатана, нет Никонова». — «А где он?» — «Не знаю». Как он не знал? Он прекрасно знал, но он мне не стал говорить. Потом я поняла и спросила: «Его арестовали?» Он говорит: «Да». — «А тебя могут арестовать?» — «Да как ты можешь так думать?! Я бывал в тюрьмах, ссылках...» Я поверила, что этого не может быть. А потом в последнее время он стал вести дурацкие разговоры: «Ты, наверное, намучилась, потому что я намного старше тебя, тебе плохо. Вот выйдешь замуж за молодого, тогда он за тобой будет ухаживать, а не ты за ним». Я думаю, почему он ведет такие разговоры? «Вот если что-нибудь случится, ты домой поедешь, в Испанию». — «Почему ты сейчас такие вещи говоришь? Когда я плакала и говорила, что хочу домой, ты говорил „нельзя“, а теперь говоришь, что я поеду домой. Как это понимать?» Он не отвечал, так как он не очень хорошо говорил по-испански, а я не знала русский. В последнее время он больше сидел дома или ходил по магазинам. Женщина привозила ему домой обед.
— Женщина?
— Да, какая-то женщина с работы. Приносила ему домой в конвертах зарплату. И он мне эти конверты отдавал.
— Скажите, а как долго он не работал перед арестом?
— Так я же не знаю точно, когда он работал, а когда не работал. Просто я потом вспомнила, что он больше бывал дома, что он там не обедал, а привозили домой обед. А сколько это продолжалось, я точно не знаю, я же не думала, что такое получится. Он еще меня успокаивал: «Ты учи, учи русский. Потом я поеду в Испанию, ты поедешь со мной переводчицей».
— Он собирался обратно в Испанию?
— Видимо, да. Первое время, видимо, да. Он думал, что еще раз поедет кончать войну, или хотел меня успокоить. Как маленького ребенка. Не знаю. И он мне написал на бумажке: «Учи, учи русский, будешь ударницей учебы».
— Когда арестовали Яна Берзина?
— В ночь с 28 на 29 ноября. Точно. Часа в два-три. Я уснула в час ночи... Ночью, когда пришли за ним, той ночью мы спокойно легли спать, и я ничего не знала. А он всегда долго читал у себя в кабинете. Я всегда слышала, когда он ключом открывал дверь, и всегда кричала: «Папа!», а он отвечал «Мама!» Это у нас было так всегда, все время. А в ту ночь они открыли дверь сами, я не слышала звонка. Он дома был. «Папа, что такое?» — я спросила, а он мне сказал по-испански «para mi». Вы испанский не знаете? Если бы он сказал «а рог mi» это «за мной», а он сказал «para mi» — «для меня», «ко мне». Я просто удивилась, почему они в спальне, а не в кабинете. Единственные последние его слова услышана: «Папиросы можно?» Они говорят: «Можно». Это последние его слова, которые я слышала: «Папиросы можно?» Потом двое мне сказали: «Вставай, гражданка, вставай!» Ну, я встала. Смотрю, где он? Его нет. Пошла в комнату к Андрею. А Андрей говорит: «Арестовали папу. Вот и все. Его нет больше».
— Как вел себя Андрей?
— Ничего он больше не сказал. Ни слова. Он был очень сдержанный мальчик, как я потом поняла. Весь в отца.
— Вы еще не сказали об обыске. Об обыске что-нибудь помните?
— Они просто все опечатали. Они опечатали спальню, кабинет, комнату Андрея. И нас вдвоем переселили в столовую. А обыск они не делали, забрали просто все, что было...
— А что они забрали?
— Все. А потом одежду и кое-какие вещи мне вернули.
— Ваши вещи?
— И его вещи тоже вернули, кое-что.
— А когда вернули его вещи, не помните? Через какой срок?
— Короткий срок. Я еще жила в этом доме, в этой квартире я еще жила. Потом пришли, забрали все из библиотеки. Еще деньги взяли, пять тысяч рублей было в шкафу. У нас была совершенно новая мебель: трельяж, диван и два кресла, очень красивые, темно-синего цвета. Это забрали. Забрали буфет из столовой. Я вытащила из буфета корзиночку с ложками, вилками, поставила на стол, чтобы освободить буфет, потом пришла, а корзиночки нет. Оставили два прибора, которыми пользовались мы с Андреем. Книги не вернули ни одной. Правда, там был испанско-русский словарь. Я попросила — это вернули. Я потом отдала его в Ригу в музей: там было подписано «Гришин» везде.
— Как долго вы жили в этой квартире?
— Меня через несколько месяцев переселили в другой подъезд в этом же доме, а Андрею дали еще где-то маленькую комнату. А весной 39-го мне дали 15-метровую комнату на Кировской. Там было пять семей. Я — шестая...
— А передачу можно было ему носить или нет? Наверное, нет.
— Я хотела идти узнать, а мне сказали, поскольку вы не понимаете по-русски, пусть придет тот, кто понимает. Тогда меня взяли на машине и привезли туда, на Дзержинскую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44