– Ха! И что же это за секрет?
Я деликатно ответил (и вот она, моя блестящая идея):
– Готлиб, работник стоит тех денег, за которые он нанят.
Готлиб хохотнул:
– Я в вас настолько верю, Джордж, что без опасения могу пообещать: если вы сделаете меня богатым и знаменитым романистом, вы получите половину моего заработка – разумеется, за вычетом производственных издержек.
Я еще деликатнее сказал:
– Готлиб, я знаю, что вы – человек принципа и одно ваше слово скрепит соглашение сильнее цепей из лучшей стали, но просто для смеха – хе-хе – не согласитесь ли вы заявить это же в письменной форме и, чтобы еще смешнее было, заверить – ха-ха – у нотариуса? И каждый из нас возьмет по экземпляру.
Вся эта операция заняла где-то полчаса, поскольку нотариус была еще и машинисткой и моей доброй знакомой.
Мой экземпляр драгоценного документа я положил в бумажник и сказал:
– Сейчас, немедленно, я не могу открыть вам этот секрет, но как только я организую все, что для этого необходимо, я дам вам знать. Тогда вы можете попробовать написать роман и увидите, что никаких затруднений со вторым – или тысячу вторым – абзацем у вас не будет. Само собой, вы мне ничего не должны до тех пор, пока не получите первый аванс, и очень крупный.
– Уж в этом можете не сомневаться, – мерзким голосом заметил Готлиб.
Я вызвал Азазела в тот же вечер. Он ростом всего два сантиметра, и в его мире на него никто и не посмотрит. Это единственная причина, из-за чего он согласен мне помогать разными простенькими способами. Он тогда чувствует себя значительным.
Мне никогда не удавалось его убедить сделать что-нибудь прямо ведущее к моему обогащению. Он сразу начинает твердить о недопустимости коммерциализации искусства. И его нельзя убедить и в том, что все сделанное им для меня будет использовано не в эгоистических видах, а лишь на благо человечества. Когда я ему это изложил, он издал какой-то звук, смысла которого я не понял, да еще и объяснил, что подцепил его у одного уроженца Бронкса.
Вот по этой самой причине я и не стал ему рассказывать о нашем с Готлибом соглашении. Хотя не Азазел сделает меня богатым, а Готлиб – после того как его сделает богатым Азазел, я решил не вдаваться с ним с обсуждение таких нюансов.
Азазел, как всегда, был раздражен вызовом. У него на крошечной головке было какое-то украшение, похожее на широкий лист морской травы, и, по его словам, можно было понять, что я его вызвал в середине академической церемонии, где он был героем чествования. Как я уже говорил, он там у себя мелкая сошка, и потому он придает слишком много значения подобным событиям, так что на язвительные комментарии не поскупился.
Я отмел его возражения.
– Ты, в конце концов, – сказал я ему, – можешь сделать ту малость, что я тебя прошу, и вернуться в то же самое время, когда исчез. Никто и не заметит.
Он возмущенно хрюкнул, но вынужден был признать мою правоту, так что даже сверкнул миниатюрной молнией.
– Так чего тебе надо? – спросил он.
Я объяснил.
Азазел уточнил:
– Его профессия – это передача идей, да? Перевод идей в слова, как у этого твоего приятеля с причудливым именем?
– Совершенно верно, и он хотел бы повысить свою эффективность, чтобы доставить удовольствие тем читателям и добиться признания – ну и богатства тоже, хотя оно ему нуден о лишь как материальное свидетельство признания, а не ради самих денег.
– Понимаю. У нас в нашем мире тоже есть словоделы, которые все вместе и каждый в отдельности ценят только признание и никогда не примут самой малой суммы, если она не служит материальным свидетельством признания.
Я снисходительно рассмеялся:
– Профессиональная слабость. Мы с тобой, к нашему счастью, выше этого.
– Ладно, – сказал Азазел. – Я не могу тут торчать до Нового года, а то трудно будет вернуться в нужный момент. Этот твой друг – в пределах мысленной досягаемости?
Найти его оказалось непросто, хотя я показал на карте расположение его рекламной фирмы и со своим обычным красноречием дал точную характеристику объекта, но сейчас не хочу утомлять вас подробностями. В конце концов Готлиба нашли, и Азазел после коротенького обследования сказал:
– Необычный разум, довольно частый среди образчиков твоего не слишком привлекательного вида. Гибкий, но притом довольно ломкий. Схема словоделания есть, но она вся в узлах и наносах, так что его трудности неудивительны. Снять препятствия мне ничего не стоит, но это может привести к умственной неустойчивости. Скорее всего, при аккуратной работе этого не случится, но всегда есть шанс. Ты думаешь, он бы сам рискнул?
– Несомненно! – воскликнул я. – Он нацелен на славу и служение искусству. Он бы рискнул без колебаний.
– Это так, но ведь ты, как я понял, его преданный друг. Он может быть ослеплен амбициями и жаждой творить добро, но ты видишь яснее. Ты хотел бы, чтобы он попробовал?
– Моя единственная цель – это его счастье и благо. Вперед, и постарайся работать так аккуратно, как сможешь. А если что-нибудь случится не так – мы хотели как лучше. (А если все будет в порядке, то половина всего финансового успеха будет моя.)
И так это и свершилось. Азазел, как всегда, притворился, что ему невесть как трудно, и потом долго лежал, поводя боками и бормоча насчет неразумных требований, но я предложил ему подумать о счастье миллионов людей и попросил несколько уменьшить собственное себялюбие.
Устыженный моими справедливыми словами, он нашел в себе силы отправиться на завершение той церемонийки в его честь, которая тем временем шла своим чередом.
Готлиба Джонса я нашел где-то через неделю. Раньше я не пытался, считая, что ему понадобится какое-то время на освоение новых мозгов. Ну, и еще я хотел подождать и косвенным путем навести справки, не повредила ли ему переделка. Если бы это было так, то совершенно незачем было бы с ним встречаться. Моя утрата – и, конечно, его тоже – сильно омрачила бы такую встречу.
Но я о нем ничего настораживающего не узнал, и он определенно выглядел вполне нормальным, когда я увидел его на выходе из здания той компании, где он работал. Мне сразу бросилось в глаза, что он был несколько меланхоличен. Значения этому я не придал, поскольку из опыта общения с писателями сделал вывод, что это у них профессиональное. Может быть, от постоянного контакта с редакторами.
– А, Джордж, – сказал он тусклым голосом.
– Готлиб, – ответил я, – до чего же я рад вас видеть. Вы сегодня прекрасно выглядите. (На самом деле он, как и все писатели, выглядел омерзительно, но великое дело – вежливость.) Вы не пытались писать последнее время?
– Нет, не пробовал. – И туг, как будто внезапно припомнив, он сказал: – А что? Вы готовы поделиться со мной секретом второго абзаца?
Мне было приятно, что он помнит, ибо это указывало на сохранение прежней остроты его ума. Я ответил:
– Милый мой, все уже сделано. Я ничего не должен вам объяснять, у меня более тонкие методы. Идите домой и садитесь за машинку: вы увидите, что пишете, как бог. Будьте уверены, все ваши горести позади, и романы потекут с вашей машинки гладкой струйкой. Напишите две главы и план остального романа, и я уверен, что любой издатель взвизгнет от восторга и тут же выпишет солидный чек, из которого каждый цент будет наполовину ваш.
– Ха! – фыркнул Готлиб.
1 2 3 4